Росс Сазерлэнд — шотландский поэт, музыкант и художник. Родился в 1979 году в Эдинбурге. Им написаны и изданы 4 поэтических сборника: Things to do before you leave town (2009), Twelve Nudes (2010), Hyakuretsu Kyaku (2011), Emergency Window (2012).
Данный перевод сделан по первому изданию сборника Twelve Nudes: Penned in the Margins, London, 2010.
Посвящаю Л. Д.
Three Minor Complaints / Три незначительных жалобы
+
Я страдаю от стреляющих болей в обеих руках, на полпути между плечом и локтем, так что мне больно всякий раз, когда я поднимаю что-то тяжелое. Я не шучу — правда больно. Спустя несколько минут я чувствую головокружение.
Это весьма некстати, так как я обязан всегда таскать за собой эту фамильную шляпку клош, доставшуюся мне от замечательного дяди вместе с ее содержимым: миска воды и карликовый гиппопотам, таращащийся наружу сквозь едва различимую пелену дыр, так же, как мы с вами могли бы смотреть на звезды. Местный художник (Нил) нанес целую сеть хитросплетений загробной жизни (не газированной) на потолок в моей комнате для отдыха, и теперь я должен держать мою шляпу так высоко к этой trompe l’oeil, как это только возможно, чтобы не ввести маленького гиппопотама в заблуждение, которое могло бы повлечь за собою его смерть. В своем завещании дядя постановил, что я являюсь единственным членом семьи, способным, по его мнению, взять на себя обязанность по продолжению этой работы: проекта, который, боюсь, был единственным виновником его смерти ранее в этом году, когда тромб наконец вошел в его мозг, как шериф в салун с плохой репутацией.
+
Я всегда испытывал страх перед фразой «В конце дня», которая, как мне всегда казалось, обличает говорящего в слабомыслии; избитое выражение, призывающее выборочно закрывать глаза на то, что истина выворачивает перед нами.
Весьма некстати, это — единственные слова английского языка, известные моим захватчикам, которые орут их мне всю ночь напролет, забрасывая ведрами с ледяной водой, изредка, группами по десять человек. У меня весьма сложные взаимоотношения с моими захватчиками, ведь эта фраза должна служить заменителем для многих команд, включая (но, не ограничиваясь) такие, как: встать, подойти сюда, поплакать в эту телефонную трубку. По большей части, я стараюсь различать команды по выражению лиц моих захватчиков, но их маски Дракул позволяют судить о прискорбной частоте моих ошибок,
+
Если бы мне пришлось выбрать часть твоего тела, которая нравится мне меньше всего, я бы выбрал — кровь. Я не хочу иметь с ней ничего общего! Это умный выбор, как мне кажется. Безусловно, в старании избежать контакта с ней, нет и намека на оскорбление.
Как же это некстати, что я твой врач. И именно сейчас мы как раз посреди операции кавопульмонального анастомоза. Прости меня, но даже если все закончится благополучно, я не думаю, что смогу забыть ложь, затащившую меня в этот операционный театр; а также все эти фальшивые медицинские бумажки и подкупленных, провонявших хлороформом медсестер. Знай, что не последнюю роль в этом деле сыграл громадный билборд с изображением твоего лица, вознесшийся прямо напротив моей квартиры, так что все, что я могу видеть теперь по вечерам, умываясь, это подробная, загнанная в рамку карта твоей шеи, будто постер на стене в офисе кудахтающего, беззубого золотоискателя. Мне так так так жаль, но, мне кажется, что я теперь просто обречен навсегда остаться твоим врачом, хоть это и страшит меня; а также то, что когда мы встретимся, ты упадешь передо мной, вскрытая, как корешок книги, которую я порвал, дочитав до сцены секса.
Twelve nudes / Двенадцать обнаженных
1.
Диджеи всегда носят короткую стрижку,
Чтобы их головы можно было легко вырезать из
И вставить во флуоресцентный постер
И еще по тысячи других причин быть аккуратными и ритмичными.
Быстро высохнуть после утреннего душа
Когда соотношение сигнал/шум на пике.
Учитель однажды сказал мне что поэзия стремится
К простоте обнаженного тела.
Быть голым, сказал он, значит говорить без сносок.
Хотя с моей точки зрения обнаженный человек
должен объясниться как никто другой.
Я сижу на твоем сортире с чистым блокнотом.
Ты сушишь свой искусственный загар феном,
Разговаривая со мной сквозь зеркало в ванной.
Ты спрашиваешь меня, подходит ли твой зад к фасаду
А я теряюсь в догадках.
Такие вопросы заставляют меня чувствовать себя ребенком,
Слушающим рык за занавесками,
Бесконечная трансмиссия города слишком мощна
Чтобы попасть в мой диапазон частот.
Твое тело это слишком. Лондон это слишком.
Я едва ли могу соединить две части в одно целое.
Диаграммы которые мы используем, бессмысленны на поверхности.
В такие моменты, я понимаю как мало
Мои от А до Я имею общего с алфавитом.
Все наши города построены поверх нудистских пляжей.
Я влюблен в твою шею.
Я режу тело на части.
2.
Сидя по-турецки на полу галереи
У Поцелуя Родена, она рисует.
Любовники, застигнутые врасплох
В ворохе взлетающих разобщенных ног и рук;
Нежность занозенной руки Паолы на ее
Бедре, словно омар хватающий поручень трапа;
Грудь, рисованная столько раз Франческа
По-видимому носит свитер ангорской шерсти.
И все же, как мутация, их любовь стала только сильнее
Их изогнутые тела — в маниакальной польке
Когда каждое па течет в вихре линий
С наброска Брака на противоположной стороне.
Она рисует виниловую пластинку в его руке,
Затем кладет скетчбук в сумку
Забыв, что еще две секунды назад портфель
Был в два раза меньше. Она проверяет небо.
Теперь она слишком высока, чтобы выйти из комнаты.
Над галереей дрожащие головы
Солнца с луной впитываются друг в друга.
Раскосость глаз. Диаграмма для любовников.
3.
Наш архитектор известен благодаря одинаковым зданиям:
Школе сломанных шей в Торонто,
Школе игры в кости в Вифлееме,
Одно выбеленное, другое серое.
Наша семья лихо скачет между двумя;
Где хоккейные команды швыряют своих желтых девушек
О слабоосвещенные коридоры. Подвалы гудят
Запароленными рассказами.
Юные умы ушли настолько глубоко в библиотеку,
что просто встать — сродни
выдергиванию ванной пробки из дна реки.
Но если верить легенде
И высшие функции университета
Построены вокруг сознания древней рептилии
Тогда, конечно, это оно — закрытая бургерная на колесах
Летопишущая вечернюю выручку.
Последний участник импров-группы
Выбирает Iron Maiden для возвращения домой.
Медсестры практикантки машут руками
В сепии уличных фонарей;
Телефонная музыкальная заставка неба.
4.
Я написал о своем редакторе рассказ,
В котором ничего не происходит.
Мой редактор просто сидит там на протяжении 40 страниц
Словно покинутая весельная лодка
Дрейфующая сквозь рдест.
Мой редактор прислал мне обратно
Совсем другую историю
В которой любопытного молодого человека
Убивает собственная газонокосилка.
Я читаю ее за столом
Прерываясь чтобы проверить уровень
Воды в ванной за дверью.
Снег блестит и падает за окном
Словно холодная неупотребимая валюта.
К моему окну прискотчена гирлянда негативов.
Цепь из пяти фотографий:
Осклабившиеся зеленые с серебром лица.
Дети с тоненькими руками, взброшенными в воздух.
Безмолвный готический комикс на тему домашних вечеринок из 96-го.
Или же, история о том, как моих школьных друзей
Убили «Далеки».
В самой последней рамке
Позируют Лиза и Бен,
Стоя у входа в неумело поставленную палатку,
Пытаясь выглядеть важно как члены совета
В крестовом походе против вандализма.
Голые ноги неопознанной девочки
Торчат изо рта палатки. Лиза и Бен
Указывают на ее пятки. Вот именно такие вещи
Мы и пытаемся истребить и искоренить здесь.
Поверх этой сцены — другая:
На огромной парковке занято всего одно место.
Белый грузовик припаркован точно, но бессмысленно.
Снимок утащенный с полночной прогулки
Сквозь запахи гниющих каштанов.
Наложение:
Так же продавец стоит
За своим прилавком.
Не ясно
Что-метафора-чего.
Снег, клеящий свои рисунки
На фонарные столбы,
Кран с горячей водой,
Транслирующий хардкор сквозь стену.
5.
Господи, во мне нет никакой животной силы
И я хочу прокричать что-то вроде:
«Просодия операции на открытом сердце!»
И не переживать излишне о том, что это значит.
На самом деле, я считаю привилегией
направлять свой энтузиазм туда, где его не просят.
Если ты хоть раз в жизни пытался одеться пьяными,
То поймешь, о чем я толкую.
Но если та обратная дорога приблизится, ты будешь
Бомбить над нами на своем одноместном вертолете,
Разглядывая наши города внизу, будто миниатюрные картинки
В поисках мучительного идеала.
А потом я планирую быть занят,
Лежа на своем ковре,
Пришпиливая воображаемые розетки к буфету,
Пока стерео крутит демо трэш-группы
Которая полным составом ходит в школу в конце моей улицы.
На обложке их CD — молот, разбивающий снежный шар.
Группа называется —
Мы все еще не научились разбирать, что изображено на стереограммах.
6.
Когда Джеффри умерла, я решил прогуляться.
И тебе даже не придется
Поворачиваться,
Чтобы увидеть ее, шагающую за периметр деревни,
Покуда ее тонкий силуэт не достигнет места
Далеко за пределами лесного штрих-кода,
Места, которое есть по сути Земля и Небо,
С полиэкранной технологией,
Позволяющей говорить с обоими.
Знать, что она видит себя,
Как фигуру в отдалении,
Ее глаза как серебряные метеорологические зонды,
Сканирующие поверхность земли;
Проверяешь ее запястье, не догадываясь,
Что функция секундомера
Была запущена, не переставая,
Последние три года.
7.
Так не пойдет. И поэтому ты направляешься в больницу,
Звездный свист сквозь вращающуюся дверь.
Меньше двух часов до восхода,
И ты можешь учуять спазмы, отсутствие тени,
Волны бессознательного, катящиеся в северном направлении.
Комната ожидания как чулан в магазине для расплавленных роботов-аниматроников.
Перекошенные старички глубоко в желтых креслах
Разливают тихие жалобы в чашки.
Ты садишься под диаграммой вагины
И берешь со стола книгу о том, как написать комедию,
Автор которой озвучивал
Денниса-мучителя в девяностых.
Начните, предлагает он, задавать неправильные вопросы о том,
На что вы уже знаете правильный ответ.
Уже 03-38 или 03-39. Ты размышляешь о новых метафорах для твоих
легких: ржавые ножницы, лабиринты Эшера, разгерметизированные подводные лодки.
Чем менее они точны, тем тебе легче:
Дефектная рутина фигурного катания, карьера Ханса Эйслера.
Твой сосед заперт в субтитры ночного кино.
Его лицо — испорченный избирательный бюллетень.
У стола, его лучший друг (он же — нападавший)
Звякает фамильным гербом в кармане:
Два меча, одна связка ключей.
Не мог уйти, правда? Он хлопает своего друга
По ключице. Я же говорил, у меня большое сердце —
И ты представляешь склад у доков.
Сердце, достаточно большое, чтобы провезти контрабандой бунгало набитое кокаином,
Не вызвав подозрений. Круглосуточное наблюдение.
Ты не мог найти более темного места, чтобы припарковаться.
Они ввозят тебя на коляске через дверь
Прямиком в тысячерукий оркестр.
Медсестра прячет твои вещи в пакет,
Берет кровь,
И ты засыпаешь
Словно книга головоломок или заставка рабочего стола на компьютере.
Здесь внизу, под массивным мертвым центром нарратива,
Ты присоединишься к сакральному ордену обнаженных;
Глубокая заморозка,
Где ты вспоминаешь догадку,
Которую очнувшийся разум не способен удержать:
Что это не больница,
А память больницы.
А потому она не может вылечить тебя.
Ты просыпаешься, чтобы обнаружить медсестру,
заново прикрепляющую окончания к твоим высказываниям.
Что казалось искусством, теперь вернулось в науку.
Они дают тебе какие-то простые силлогизмы, чтобы попрактиковаться,
Отключают от аппарата дыхания,
Чтобы ты могла постоять во дворе с другими больными.
Ты куришь с тем отрепетированным загнанным выражением,
Ветер кусает твой оголенный зад.
И когда твой вздох взлетает, как взорванный склад,
Твой доктор знает, что дело закрыто.
На улице, увядающий запах С14H18O.
Местность заполняет все окна твоего такси,
Пока ты сползаешь обратно в идеографические низины.
На этом этапе ты можешь начать чувствовать,
Будто тебя поместили в фильм о пахотном земледелии.
Только лишь один твой кадр, с дикими глазами и заикаясь в пролетке,
Затем обратно к бесконечным планам масличного рапса.
Ты обнаруживаешь тонкий, серебряный браслет
Вдавленный в резиновый коврик на полу в такси.
Ограда, сведенная к линии провода;
Яркая вспышка знака «Полиция» — требуется любая информация.
Твои ногти содержат все цвета водопада.
Это нормально. Попробуй расслабиться.
Ты мчишься на нас задом
И не можешь вспомнить, когда тебе в последний раз было больно.
8.
Те, что пришли с
Увидели громадное кладбище, отравленную траву пробивающуюся
Сквозь пальцы ног пластиковых скелетов.
Те, что пришли с юга
Увидели колонну гостиной, родителей мерцающих
В серебряной паутине телевизора.
Те, что пришли с востока
Увидели брутальность штопора
В подставке для ножей.
Те, что пришли с
Увидели парк скульптур с изувеченными руками,
Изъятый из гида по причине нехватки времени.
Те, что пришли с севера,
Увидели шоурум кухонной мебели, пока еще без ума от экстези,
Мандарин на разделочном столе, стопку тарелок василькового цвета.
Те, что пришли с
Увидели пожар в карточном домике, поезд,
Повезший нас под пустыней скорлупы.
Те, что пришли с запада,
Увидели кольца садового шланга, собаку на спине,
Серебряные знамена, возвещающие о первосентябрьских скидках.
Мы вошли через все двери, которые смогли найти,
Встретились, как было запланировано, в центральном атриуме.
И хоть слегка шокированы льстивой свободной планировкой,
Мы быстро собрали все, что сделал архитектор:
Вывернули здание наизнанку,
Перенесли водопровод на внешнюю часть стены.
Мы постояли немного
Под отвратительным сводчатым потолком
Потом вытерли синюю краску с лиц,
Сдали наши мечи на информационной стойке.
9.
У большинства людей
Промежуток между первым поцелуем
И первым разрывом составляет
Несколько часов.
Сам по себе поцелуй нестабилен –
Школьный проект,
который крошится на части в рюкзаке по пути домой;
что-то сделанное из банок вишневой колы,
скрепленных красной краской.
Телевидение учит нас традиционным техникам,
И с практикой наши проекты стабилизируются.
Наши поцелуи это маленький кубики паралона, готовые к переработке,
Принесенные из французских супермаркетов.
Эти экономные поцелуи будут служить нам годами.
Теперь, когда мы женаты,
Мы показываем свою страсть
Через электронные микроплатежи.
Это идеальная система. Быстрая, безболезненная.
На первую в сентябре школьную дискотеку
Мы с женой тащим на крышу свои бинокли,
Пьем ягербомбы и смеемся
Над тем, что луна это всего лишь звук,
изобретенный во время поцелуя.
Спорткомплекс на краю города сияет,
Извергая из себя детей с разбитыми сердцами
Одного за другим. Они тихо идут сквозь дождь
Словно один эпизод ситкома,
Тот, который с грустной концовкой,
Когда титры пошли без музыки.
10.
Наш страх публичных выступлений зародился в детстве, когда публичные ораторы ворвались в наши дома и перебили наши семьи.
Эти подонки с поставленным голосом оставили нас ни с чем, разве что со стопкой шпаргалок, забытой пока убегали по лужайке, где растет мята.
1. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ / ЦИТАТА ИЗ ЛЕФЕВРА
МОИ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ НАВЫКИ КАК АРХИВАРИУСА
ВООБРАЖАЕМЫЙ СОВЕТ
8. ОТЕЦ, МНЕНИЯ ОФИЦИАНТОВ
НЕЛЮДИ (ФОРМАЛЬНЫЙ ОПЫТ)
ОБ ОТВЕТЕ ПО ТЕЛЕФОНУ: «ТУПОЕ ОБЖОРСТВО»
14. 1989: УГРОЗА ВТОРЖЕНИЯ
ПОЛИЦЕЙСКИЕ МЕЛОДРАМЫ ПО 90º
«В СВЕРКАЮЩИЙ ДВОРЕЦ СЛЕЗ»
Как мы клялись отомстить этим ораторам! Тихой, беспорядочной
Местью; лучшим образом, тихо ругаясь, спрятавшись в шкафу.
Как бы мы не пытались рассказать людям истории наших жизней,
Всегда оказывалось, что они ее уже слышали, но с меньшим количеством кульминаций
И более искренней дерзостью. Прошел слух, что
Кто-то продал телевизионные права нашему страху ос.
В наших кошмарах, ораторы являлись нам демоническими
50-футовыми радугами. «Мы не скажем ни слова о пустоте»,
звенели они своими ртами, опускающимися как в тетрисе на наши кровати,
заканчивая предложения за нас.
Мы последовали за ними по периодическим изданиям, как же мы их ненавидели! Дождь
Упал идеальной карой на их оплоты. Мы сказали в унисон: «Эта
Снайперская винтовка — мой плюс-один»
174. ВОПРОСЫ BACKBURNER
ЛИЧНЫЕ ЗНАКОМСТВА
«ХОРОШО, ЧТО ХОРОШО КОНЧАЕТСЯ» (ШУТКА)
Мы слышим, как они мечутся за красным занавесом, чем ближе выход — тем
Менее убедительны.
Мы сидим в тишине, неистово выдумывая мнения, в которых наши биографы
Не найдут никакой пользы. Но теперь слишком поздно. Они уже представляли нас
обнаженными
11.
Дорогой Телепат, здесь за моим импровизированным столом
Я пытаюсь пробовать рисовать книжку
Об облаках, которые висят над аэропортами.
Книга выйдет в июне 2004.
Ты не можешь услышать полифонические рингтоны,
Но они там, не переживай.
Жизнь здесь весьма однообразна. Река немного зеленее,
Антикварные лавки позакрывались. Нам подключили канал про охоту.
Я хотел поблагодарить за коробку сломанных джойстиков.
Только ты мог о таком подумать.
Никто не видел тебя после вечеринки у Джима, когда ты
Разнес на части бассейн, пытаясь понять, как он работает.
Ты выглядел так красиво, носясь в воде как сумасшедший.
Небо полное уэльского грома. Некоторые тучи получили награды.
Когда бы я не подумал о тебе среди ночи, я знаю, что ты подключаешься,
Сидя там у себя в доме со стеклянными стенами,
Стеклянными изгородями и предместьями, поделенными на секции.
Вожделение старшей школы, жужжащее, как электрический шторм,
Смешанное со светящимся в темноте страхом пауков,
Мальчик-сосед, обнюхивающий пальцы
После упражнений с подъемом веса. Я пытаюсь представить очертания мыслей
В надежде, что петля фидбэка усилит сигнал.
Твои полицейские отчеты не принимают в суде. Ты пережариваешь тост.
Ты продал свою лучшую картину ручке двери и ты знаешь это.
Надеюсь это заставляет тебя чувствовать себя менее особенным. Этот город полон
Детей нелетающих пилотов, заваливших свои личностные тесты, и мне жаль —
Я думаю, ты был единственным человеком, который понимал,
Что я пытался делать
В отличие от того, что я сделал на самом деле.
12.
Я пишу этот стих в темном поезде
При свете ручки,
Специально разработанной для кинокритиков.
Она никогда не работает, когда ты садишься писать,
Но когда ты просто пробуешь ее — все ОК.
Вот почему мне иногда приходится издавать пробы вместо:
Львица умерла на Хэллоуин.
Мы пришли сюда не на коктейльную вечеринку.
Остров сокровищ маппетов.
Каждый пассажир в моем вагоне
Погружен в записывание еще чего-то другого.
Звук поезда заглушается
Музыкой поездов.
И все, о чем я могу думать, это река,
Разделяющая наши дома.
Мы оба работаем допоздна,
Бесконечно долго, словно станок по производству игрушек.
В эти дни, кажется,
Я перехожу реку только на рассвете и на закате.
Поэтому, думаю,
Я влюбляюсь в нее.
The End of Our Marriage / Конец нашего брака
Мы — у семейного психолога.
Моя жена не верит в наш брак.
«Меня не цепляет», говорит она.
Психолог говорит, что мы слишком фигуральны.
Нам не хватает «чувства места».
Он предлагает больше времени посвящать пяти чувствам,
Прикрепить себя к
Он жестикулирует, тыча значительным концом перьевой ручки во все стороны:
«Вы, молодой человек, не содержите никаких черт любви».
На следующей неделе на соседском барбекю
Я получаю звонок по работе. Смотрю на жену —
Она сидит на террасе, скрестив ноги,
легка как цветок; она рассказывает о феномене электронного голоса
празднично разодетым детишкам, рассыпанным подле нее
словно пригоршня конфет.
Она ловит мой взгляд сквозь черные клубы
Жарящейся свинины.
Я улыбаюсь ей ладно отрепетированной баритональной улыбкой,
Но она произносит губами: «Это не работает».
Эта беззвучность расчищает воздух.
Наш психолог невозмутим. «Диалог» — говорит он,
Доставая люксовую игрушку: маятник с несколькими шарами,
Которых (он настаивает на этом) зовут Хэндерсоны.
«Посмотрите, как общаются Хэндерсоны»,
Говорит он, хлопая в ладони.
«Взлетая то вверх то вниз, они находятся
В состоянии постоянного взаимного конфликта».
Мы превращаем наш гараж в хронику нашего брака.
Стена, вся увешанная карточками,
Сообщает о ключевых происшествиях. Розовые для нее, голубые для меня.
Мы решаем перейти к нашему пятилетию,
В честь которого избавим
глаза от слез,
кошельки от содержимого,
а в саду поставим бассейн
со всеми забавными вытекающими.
Психолог иногда навещает нас, предлагая какие-то сопровождающие услуги:
Радугу в лодке, лечение испугом, заклинания разной сложности.
Я спрашиваю у него, как дела у Хэндерсонов.
С определенного ракурса, он напоминает афишу,
На которой написано «Семейный психолог».
«Вы выжили», с гордостью говорит он,
«потому что вы начали так близко к концу,
Как только могли.» Мы улыбнулись, и Любовь воцарилась навсегда,
Как потребность в очках для поиска очков.
Я дал ей вещи, и она нашла им применение.
Боже, я пялился на нее. Остальное — субъективно.
Иногда, односторонний солнечный поток наполнял коридоры,
Отделяя наши лица от выражений на них.
