Create post
Новое литературное обозрение

Немецкий историк Йохен Хелльбек о работе над книгой «Сталинградская битва: cвидетельства участников и очевидцев»

Clement Korolyov
Глеб Казаков
Александр Соболев
+11

Я немец и, разумеется, был воспитан под влиянием культурной памяти о Второй мировой войне, преобладающей в Германии. Когда немцы думают о Второй мировой, чуть ли не первое, что приходит им в голову, ― это Сталинградская битва. Сталинград ассоциируется с драмой всей немецкой армии, которую Гитлер принес в жертву во имя своих мегаломанских целей. В воображении возникает картина, как в условиях голода, холода и болезней сражаются попавшие в окружение немцы и как впоследствии сто тысяч из них становятся пленниками и заключенными. В Германии многие хорошо знают цифру: всего лишь шесть тысяч немцев, участвовавших в Сталинградской битве, вернулись из советских лагерей. Однако мало кто знает, сколько людей с советской стороны ― военных и гражданских ― погибли от немецких пуль и снарядов, после того как в Сталинграде был введен оккупационный режим. И почти ничего немцы не знают о том, какими были мысли и чувства их исторических врагов с Востока. В немецких представлениях советский противник не только монструозен, но и безлик ― это окрашенная в землистый цвет масса солдат, штурмующих немецкие позиции с криками «урэ-э-э» («Uräää»), так что даже их боевой клич звучит по-звериному искаженно.

Когда я начинал изучать Сталинградскую битву, у меня было желание написать такую работу, которая показала бы разные стороны сражения в процессе их взаимодействия, а солдат обеих армий ― людьми со своими мыслями и чувствами, пропускающими сквозь себя мобилизационные идеологии их военных режимов. Первоначально проекту не хватало сбалансированной базы источников ― у меня было множество персональных свидетельств с немецкой стороны, а с советской ― наоборот. В Красной армии запрещалось ведение личных дневников, а советские цензоры следили, чтобы письма нельзя было использовать в целях разведки и пропаганды, попади они в руки немцев ― так что они ограничивались предписанной формулой «я жив и здоров». В результате лишь немногие источники дают нам более подробные сведения о том, что люди думали и говорили в военное время.

Около сотни свидетельств участников и очевидцев Сталинградской битвы, представленных в этом документальном сборнике, позволяют понять, как советские граждане воспринимали войну и свою роль в ней, в какой мере их восприятие было результатом целенаправленной политической пропаганды и агитационной работы, а в какой — опиралось на личный опыт. Первая версия книги (Die Stalingrad-Protokolle) вышла в 2012 году на немецком языке, а русскоязычный вариант был выпущен три года спустя издательством «НЛО».
Около сотни свидетельств участников и очевидцев Сталинградской битвы, представленных в этом документальном сборнике, позволяют понять, как советские граждане воспринимали войну и свою роль в ней, в какой мере их восприятие было результатом целенаправленной политической пропаганды и агитационной работы, а в какой — опиралось на личный опыт. Первая версия книги (Die Stalingrad-Protokolle) вышла в 2012 году на немецком языке, а русскоязычный вариант был выпущен три года спустя издательством «НЛО».

Но когда я столкнулся с огромным и почти забытым собранием Комиссии по истории Великой Отечественной войны, я решил посвятить ему весь проект и на время отложить идею сравнительного советско-немецкого исследования. Члены комиссии, которую в конце 1941 года основал в Москве профессор Исаак Израилевич Минц, прибыли в Сталинград в последние недели сражения, стремясь опросить солдат Красной армии и очевидцев событий и сохранить их свидетельства для будущих поколений. В течение следующих недель и месяцев они провели многочисленные интервью и застенографировали разговоры с 215 очевидцами Сталинградской битвы: генералами, командирами, простыми красноармейцами и санитарками, с комиссарами и коммунистическими агитаторами, а также с рядом гражданских лиц — инженерами, рабочими и одной работницей кухни — которые в разбомбленном городе выполняли свою работу или боролись за выживание.

Эти беседы в большей степени, чем какой бы то ни было другой известный источник, позволяют читателю приблизиться к событиям Сталинградской битвы и представляют ему более объемную и рельефную картину поступков, мыслей и чувств советских людей — участников войны. Люди рассказывают о своем происхождении, о том, как попали на войну, о своих солдатских проблемах. Открыто, по свежим следам боевых действий они описывают как моменты ужаса, так и возвышенные эпизоды атак; они обсуждают сильные и слабые стороны ведения войны, характерные для Красной армии, говорят о полученных наградах и рассказывают о поступках «героев» и «трусов», служащих в их воинской части. Многие респонденты делились своими впечатлениями и размышлениями о враге. Беседы эти уникальны еще и потому, что историки проинтервьюировали в Сталинграде людей, многие из которых сражались бок о бок, и опрошенные солдаты в своих рассказах часто упоминали товарищей. Дополняя друг друга, эти интервью в совокупности демонстрируют такое единство места, времени и действия, которое знакомо нам только по пьесам или романам.

Как и многих других свидетелей великой битвы у Волги, историков группы И.И. Минца волновал вопрос, каким образом Красной армии удалось одолеть противника, который — по всеобщему мнению — превосходил ее по уровню тактических навыков, дисциплины и военной подготовки. Именно с целью выяснить, какие средства позволили защитникам Сталинграда остановить непобедимую Германию, поставившую на колени всю Европу, историки говорили с защитниками города. Эта проблема занимает исследователей и по сей день. Пожалуй, больше всего дискуссий вызывает вопрос мотивации советских солдат в Сталинградской битве. Действовали ли они по своей собственной воле или их заставляли сражаться под дулом пулеметов? Черпали ли они силы в традиционных русских ценностях или вдохновлялись исключительно советскими идеологемами? Какую роль сыграла любовь к Родине, ненависть к захватчикам и преданность Сталину в их готовности сражаться и умирать?

Если иметь в виду эти вопросы, то больше всего в процессе изучения сталинградских интервью меня поразила высокая степень влияния активистов коммунистической партии и то, как их понятия обуславливали язык, на котором говорило военное командование, равно как и рядовые солдаты. Многие ученые — на Западе, да и в постсоветской России — полагают, что компартия держалась в стороне от военной мобилизации и не уделяла особого внимания работе с армией. Но в действительности за годы Великой Отечественной состав ВКП (б) радикально увеличился, так что к исходу войны почти каждый второй солдат состоял в партии или Комсомоле. Изменились и критерии приема в партию. Если прежде решающую роль играли знание теории и пролетарское происхождение, то теперь достойным вступления в партию считался всякий, кто показал себя хорошим солдатом и мог доказать, что уничтожил много немцев. Партия сумела в течение войны углубить свое влияние в армии, так как ее политическая работа приспосабливалась к обстоятельствам солдатской жизни, становилась реалистичнее. Стремление к возмездию за причиненное врагом горе и воля к победе образовывали общий знаменатель. Посредством неустанной политической учебы и опеки партийный аппарат добился того, что представления красноармейцев о мире были приведены в стройную и замкнутую идеологическую систему.

Как свидетельствуют интервью, а с ними и недавно рассекреченные источники из российских архивов, многие советские офицеры и солдаты были казнены за «панику», «трусость» или измену. Командиры часто применяли угрозы расстрелом, чтобы подчеркнуть неукоснительность выполнения их приказов. Однако уровень насильственных действий, описанных в документах, не соответствует утверждениям многих ученых и кадрам из популярных кинокартин, таких как «Враг у ворот», показывающих, как отряды НКВД в тылу выкашивают из пулеметов собственных солдат.

Насколько достоверны документы исторической комиссии? Не создавались ли они в пропагандистских целях? Несомненно, это так. И все же менее достоверными они от этого не становятся. Как советские граждане, историки, разумеется, считали своим долгом трудиться ради победы над гитлеровской Германией, и поэтому свой проект они рассматривали в огромной мере и как вклад в воспитание и мобилизацию советского общества. Подобно деятелям советского и европейского авангарда 1920-х годов, историки действовали «оперативно» — своими вопросами, своей лексикой они активно вмешивались в мир респондентов, организуя его. В какой-то мере документальная работа историков в Сталинграде и работа политического аппарата на Сталинградском фронте имели схожий эффект. Обе практики прививали бойцам специфически советские способы говорить о самих себе и о противнике. В силу этой работы был создан единый язык сотен тысяч военнослужащих, с совпадающими понятиями и горизонтами опыта, который читатель встречает на страницах сталинградских записей. Но вместе с тем, историки соблюдали правила научной этики, которые их обязали зафиксировать каждое слово собеседника — и не только те, которые годились для пропагандистской работы. Эта откровенность и неоднозначность сталинградских записей негативно сказалась на их дальнейшей судьбе: историкам так и не удалось получить от военных цензоров разрешения на их публикацию, и документы затерялись на десятилетия в архивах.

Йохен Хелльбек — историк, профессор Ратгерского университета (Нью-Джерси, США), ответственный редактор книги «Сталинградская битва: свидетельства участников и очевидцев», вышедшей на русском языке в издательстве «Новое литературное обозрение».


Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Clement Korolyov
Глеб Казаков
Александр Соболев
+11

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About