Александр МакКолл Смит — шотландский писатель, автор многих повестей и рассказов, некоторые из которых получили широкую известность. Предлагаем вашему вниманию его рассказ, ранее никогда не переводившийся на русский язык.

Предисловие от переводчика

Особой популярностью во многих странах пользуется серия книг про Мма Рамотсве, открывшей первое женское детективное агентство в африканской стране Ботсване и занимающейся увлекательными расследованиями.

Часть книг из этой серии переведена на русский язык. Книга «Женское детективное агентство № 1» получила ряд литературных премий, в том числе газетой «The Times» признана лучшей книгой 1999 года, а еë автор — лучшим писателем 2003 года.

Британский кинорежиссëр Энтони Мингелла приобрëл права на экранизацию «Женского детективного агентства № 1», минисериал выпущен при содействии BBC и HBO в 2008 году.

«Принципы тенниса» — первый рассказ из сборника юмористических рассказов «Португальские неправильные глаголы», главный герой которого профессор Мориц-Мария фон Игельфельд ведет исследование материи, понятной ему гораздо в меньшей степени, чем спряжение неправильных португальских глаголов. Эта материя — человеческие отношения.

Принципы тенниса

Профессора, доктора филологии Морица-Мария фон Игельфельда, часто посещала мысль о том, как ему повезло родиться самим собой. В какие бездны ужаса могут ввергнуть человека размышления о том, кем ему родиться не довелось! Взять хотя бы коллегу фон Игельфельда, тоже профессора, доктора Детлева Амадеуса Унтерхолтцера. Что это, прости господи, за имя! Именоваться Детлевом уже само по себе обидно, так этого мало — добавьте к такому имени смехотворную претенциозность имени среднего, и как крещендо напыщенности прозвучит для вашего слуха фамилия Унтер-холт-цер. Право, не имя, а натюрморт с репой в позолоченной рамке! Если бы кто-то удосужился рассмотреть все житейские обстоятельства носителя такого имени, он бы понял, что тут Пелион вышними силами взгроможден на Оссу.

Унтерхолтцеру не повезло как минимум дважды: родом он происходил из какого-то захудалого никому неизвестного, кроме как своим картофелем, угла страны; вторая неприятность состояла в том, что его лицо природа снабдила большим и далеко не элегантным носом. Вменить все это в вину Унтерхолтцеру, разумеется, язык не поворачивается, хотя, по мнению Игельфельда, носить такой нос стоило бы с чуть меньшей гордостью. Что и говорить, подобный нос вряд ли мог составлять гордость своего обладателя, и его никак не следовало дополнительно выпячивать. Напротив, его стоило максимально скрывать, и потому держать себя следовало чуточку скромнее. Но Унтерхолтцер свой нос выставлял напоказ и носил его величественно, как муравьед. Где бы он ни появлялся, первым гордо шествовал нос.

В отличие от дыхательно-сморкательного органа коллеги, нос фон Игельфельда выглядел в высшей степени пристойно. Маленьким его тоже было нельзя. Вряд ли кто-то станет спорить, что маленький нос может причинить не меньшую досаду, чем большой, придавая своему владельцу вид малозначимый, а то и попросту неприметный. Нос фон Игельфельда напоминал чем-то орлиный клюв и совершенно соответствовал внешнему виду потомка своих прославленных предков. Фамилия его относилась к благородным: igel на немецком означало «еж», соответственно «Igelfeld» переводилось как «ежовое поле» и с точностью отражалось на семейном гербе — еж на зеленом фоне. Унтерхолтцер, разумеется, такому ежу мог лишь скептически улыбнуться. Ничего другого ему не оставалось: надеяться на богатый смыслами родовой герб ему не приходилось.

Если фон Игельфельд рядом с коллегой Унтерхолтцером чувствовал себя вполне счастливым, то вот кем бы он не отказался родиться, так это профессором, дважды доктором — обычным и почетным, — Флорианусом Принцелем, коллегой по институту романской филологии.

С Принцелем, прекрасным человеком и крупным ученым, фон Игельфельд познакомился еще в университетские годы. Еще до первой встречи фон Игельфельд испытывал к своему коллеге продолжительное и и ничем неомрачаемое восхищение. Принцель успел зарекомендовать себя как спортсмен и поэт. Игельфельд же был известен как ученый и только. Попроси вы в те времена профессора Игельфельда нарисовать платоновский идеал себя самого, так сказать, образцового Игельфельда, он без раздумий выбрал бы в качестве этого идеала дважды доктора Принцеля.

Из трех профессоров большей научной славы безоговорочно достиг Игельфельд. Знаменитая работа по романской филологии, озаглавленная «Португальские неправильные глаголы», принадлежала его авторству. Этот труд затмевал все остальные работы в данной области, делая их поверхностными и неосновательными. Книга представляла собой фундаментальное исследование на тысяче двухстах страницах и вмещала в себя долгие и тщательные исследования этимологии и невероятно своеобразного функционирования португальских глаголов. Публика книгу приняла хорошо — в этом не было никаких сомнений. Один обозреватель так и написал: «После исчерпывающей книги профессора фон Игельфельда по данному предмету добавить больше нечего. Нечего!» Фон Игельфельд принял этот комплимент как и следовало ученому мужу. Он лишь скромно заметил, что добавить по темам, затронутым в его книге, можно еще многое. В основном это касалось некоторых недостаточно изученных и противоречивых вопросов, ответам на которые он и посвятил годы после выхода книги. В основном его дополнения и находки становились достоянием публики на конференциях. Зачастую именно его доклады привлекали основное внимание филологического сообщества. Однако справедливости ради надо отметить, что его научный вклад не всегда оценивался так, как того ожидал сам профессор фон Игельфельд. Когда профессор Принцель получил звание почетного доктора в университете Палермо, многие люди, в их числе и фон Игельфельд, посчитали, что не всегда в науке почести воздаются с безукоризненной точностью. Возможно, низкорослым и близоруким сицилийским профессорам, удостоившим Принцеля чести, три высоких немецких профессора показались на одно лицо. Эти сомнения, однако, фон Игельфельд оставил при себе, поскольку их можно было расценить как нарушение канонов вежливости, что угрожало бы дружеским отношениям между профессорами. Итак, фон Игельфельд ничего не сказал о своих сомнениях Принцелю, Принцель же из деликатности не информировал Игельфельла о получении звания почетного доктора.

Очередной ежегодный конгресс по романской филологии должен был проходить в Цюрихе, и три профессора решили остановиться в небольшой деревушке на берегу озера. До места проведения конференции каждое утро они отлично доезжали на поезде, а вечером возвращались в отель на лодке. Пристань находилась всего в пяти минутах ходьбы от отеля. Так выходило гораздо удобнее, чем останавливаться в самом Цюрихе, где тебя со всех сторон окружают банки и дорогие часовые магазины. «Вы слышите, коллеги, как тикает Цюрих? — любил повторять фон Игельфельд. — Тик-так-тик-так! В этом городе я бы не заснул!»

Временным пристанищем наших ученых стал большой и старомодный отель «Карл Густав». Он прекрасно подходил семьям, мечтающим сбежать на время из Цюриха, но не слишком далеко. Утомленные пресловутой швейцарской трудовой этикой банкиры останавливались в этом отеле на праздники. Он нравился им тем, что при необходимости они всегда могли сказать женам, что идут на прогулку, а сами вприпрыжку отправиться на железнодорожную станцию, сесть в поезд и через двадцать минут уже войти в свой офис. Через два часа они возвращались к своим благоверным, делая вид, что гуляли по лесу или по берегу озера, хотя сами все это время потратили на прием депозитов и операции по векселям. Именно так некоторые цюрихские финансисты приобрели репутацию людей, живущих без отдыха, чем вселили в своих конкурентов страх и неугасимое чувство вины.

Первым в отель прибыл Принцель и выбрал себе лучшую комнату — с видом на озеро. От этого ему стало слегка не по себе, ведь по всему эта комната должна была достаться фон Игельфельду, получавшему после выхода монументальных «Португальских неправильных глаголов» всегда и везде все лучшее. Принцель весьма дальновидно посчитал нужным не упоминать прекрасный вид из своего окна и приложил все усилия, чтобы Игельфельд ни разу не появился в его комнате и не расстроился увиденным благолепием. Унтерхолтцер привык довольствоваться худшими комнатами из имеющихся в наличии, и ему, как и можно было ожидать, досталась темноватая комната на боковой стороне отеля, как раз над рестораном. Вид из его комнаты ограничивался теннисным кортом.

— Из моего окна виден теннисный корт, — объявил он вечером, когда все трое собрались на террасе выпить минеральной воды.

— Так! — отозвался фон Игельфельд. — И там играют?

— Я видел четырех итальянцев, — ответил Принцель. — Они играли весьма энергично. До тех пор, пока у одного из них ни случился сердечный приступ. Тогда им пришлось остановиться. — Несколько мгновений три профессора филологии сосредоточенно размышляли над произошедшим на теннисном корте. Природа, окружавшая профессоров, внушала уверенность и надежность, и мысль о бренности человеческого существования никак не вязалась с окружающей действительностью. Швейцарцы умеют давать гарантии, умеют добиваться гармонии в мире неодушевленных предметов — вот только человеческая жизнь по-прежнему упрямо выламывалась из выверенных графиков и расписаний.

Тогда филологу-спортсмену Принцелю пришла в голову мысль о здоровом досуге. Выбор его пал на теннис в силу видимой легкости освоения этого вида спорта. Летний вечер еще только начинался. Теннисный корт после вынужденного ухода с него итальянцев пустовал.

— Может быть, нам самим сыграть в теннис, — предложил Принцель.

Коллеги с интересом посмотрели на него.

— Я никогда не играл в теннис, — признался Игельфельд.

— Я тоже, — поддержал его Унтерхолцер. — В шахматы доводилось. В теннис — нет.

— Ну, это не причина отказываться от игры, — поспешил возразить фон Игельфельд. Читать дальше