Режиссера Алексея Балабанова крайне трудно причислить к какому-то лагерю, понять его фильмы сквозь призму той или иной идеологии. Его Россия — Россия неформатная, будь то дореволюционная империя, СССР на излете или постперестроечная страна.

Оксана Куропаткина

Одному из самых талантливых постсоветских режиссеров — Алексею Балабанову — в этом году исполнилось бы 55 лет. Известен Балабанов прежде всего по фильму «Брат». Режиссер вызывал противоречивые отзывы и у зрителей, и у кинокритиков, но многие признают, что никто лучше его не передал образ, проблемы и настроение современной России. Что же особенного в творчестве Балабанова?

Я бы определила это как «неформатность». Балабанова обвиняли в ксенофобии за фильм «Брат», где главный герой неприязненно относится к «черным», в антиамериканизме — за лубочно-сатирическое изображение США в «Брате-2», в неполиткорректности — за фильм «Война», где показана и жестокость чеченских боевиков, и ненависть русских к чеченцам. «Казенные патриоты» чуть было не записали режиссера в свой лагерь — но грянул «Груз-200»: фильм, где рассказана история маньяка-милиционера и тотального морального разложения перед перестройкой, вызвал бурю возмущения в патриотических кругах и обвинения в «антисоветскости». Есть, конечно, патриоты — «антисоветчики», те, которые «имперцы», но и тут Балабанов не вписался в шаблон. В отличие от Никиты Михалкова, режиссер не испытывает никакого пиетета и к дореволюционной России: два его фильма об этой эпохе — «Про уродов и людей» и «Морфий» — это истории всепоглощающего порока и «ада повседневности». «Демократичные» девяностые годы тоже не романтизируются Балабановым — это у него вообще главная культурная и общественная травма, а бандиты — циничные или туповатые убийцы и грабители, а не благородные герои, как во многих «бандитских» сериалах.

Герои-убийцы, которым Балабанов сочувствует — это люди, не нашедшие другого способа добиться отнюдь не легких денег, а справедливости, и сам этот факт для них является трагедией.

Если «золотого века» нет, а в любой эпохе бросается в глаза только слабость и порочность человеческой натуры, — может, Балабанов снимал «чернуху»? Но «чернуха» — кино без надежды, во многом потому, что режиссеру откровенно противны его герои, настолько низменные и слабые, что ни о какой победе духа говорить не приходится. Балабанова упрекали в том, что ему не жалко своих персонажей, что он рассматривает их с холодным интересом, как диковинных, но противных зверьков. Во многом это действительно так. Не только порок и слабость человека, но и его страдание, неустроенность — то есть то, что в русском искусстве всегда вызывало сочувствие даже к «плохим» героям, — Балабанов показывает без всяких эмоций. Но вот герои, которые хотя бы смутно жаждут справедливости и равенства, показаны с явным сочувствием. Бандит, мечтающий построить Город Солнца, где все будут равны, — практически единственный персонаж в самом «чернушном» балабановском фильме «Груз-200», который вызывает у зрителя теплые чувства.

Во многих фильмах Балабанова действительно нет положительных героев, а персонажи низменны и порочны. Но именно этот режиссер дал стране Данилу Багрова, первого и непревзойденного пока по популярности героя постсоветского кино. Данила — не строитель и не воин на службе отечества, он преступник-одиночка. Но его честность, неподкупность, отзывчивость к чужой беде и способность пожалеть даже врага дали надежду людям — если не на то, что справедливость когда-нибудь восторжествует, то на то, что не все решают деньги, что человек остается для другого человеком, а не волком.

Балабанова называют «народным режиссером», и действительно — в умении отразить повседневную реальность, коллективные настроения ему нет равных, да и его Багров оказался близок очень многим людям из разных слоев населения и стал подлинно народным героем. Но вместе с тем и с «народностью» у Балабанова все неоднозначно.

Да, режиссер с презрением и отвращением показывает и интеллигенцию — сладострастную, нравственно слабую и склонную к предательству; и бандитов — хозяев жизни; и чиновников, которые всё и всех готовы продать. Но и «простые люди» у него пьют запоем и ко всему равнодушны, а бандиты и продажные милиционеры — тоже из самых простых семей.

Только бывшие военные (тоже из «простых») вызывают уважение у режиссера, служившего в Афганистане. Но и они могут стать алчными убийцами и предателями («Кочегар»). Таким образом, Балабанов — не популист и не льстец, что «народность», особенно официальная, часто предполагает.

Кроме того, у «народного режиссера» немного фильмов для широкой аудитории. «Замок» и «Про уродов и людей» — заведомо для интеллектуального зрителя, мелодрама «Мне не больно» — явно не для любительниц нежных чувств, которым и предназначен этот жанр, а мрачно-тягостный «Морфий» и натуралистичный «Груз-200» просто трудны для восприятия. Даже полуклиповый «Брат-2» не сделал Балабанова «попсовым». Пожалуй, точка пересечения «неформатности» и «народности» — это «Брат», который снимался как малобюджетное артхаусное кино, а стал культовым фильмом 1990-х годов, чего никто, включая самого Балабанова, никак не ожидал.

Балабанов считается мэтром реалистического кино, однако он снял нагруженный символами «Замок» по фантастическому роману Франца Кафки и фильм-притчу «Я тоже хочу». Элементы сказки вплетаются и в фильмы «Брат» и «Брат-2».

Таким образом, крайне трудно причислить Балабанова к какому-то лагерю, понять его сквозь призму той или иной идеологии или художественной школы. Он свободен в своем творческом, а значит — в пророческом, ясном видении реальности.

О чем же снимал свое кино Балабанов? Я бы выделила несколько сквозных тем.

Во-первых — о том, как жажда наслаждения и страсть к разрушению, тесно связанные друг с другом, превращают в руины не только жизнь изначально благополучного человека, но и всего его окружения, будь то неприкрытый садомазохизм («Про уродов и людей») или наркотическая зависимость («Морфий»). И этот процесс становится зловещей метафорой судьбы всей страны.

Во-вторых — об «аде повседневности». «Замок» начал эту тему, доводя мелочный бюрократизм до абсурда. Но и в сугубо реалистических фильмах насилие, убийство, пошлость и прочее зло — естественно и обыденно, оно не вызывает возмущения и протеста у персонажей, даже у тех, кто борется за справедливость. Порок почти никогда не вызывает внутреннего сопротивления — настолько он органичен (как, впрочем, органичен и бездумен «правильный» нравственный выбор положительных персонажей). Зло давит своей повседневностью, именно поэтому балабановские фильмы так непросто смотреть.

В-третьих — о жизни в состоянии кризиса и латентной гражданской войны. Многие фильмы Балабанова — о 1990-х годах, эпохе масштабного социального кризиса. Все так или иначе им травмированы, даже те, кто «на коне». Все границы рухнули, нет ни закона, ни права, ни даже неформальных обязательств — есть беспредел, от которого никто, включая победителей, не застрахован. Никакие институты не дают человеку защиту, опору и ориентиры.

Солидарность, оставшаяся у контуженных кризисом людей, — не групповая, национальная, этническая или идеологическая, а солидарность товарищей по несчастью, объединение слабых против сильных.

Быть с теми, кто тебя не предаст, — ключевая проблема любой кризисной эпохи. «Главное в жизни — найти своих и успокоиться», — замечает герой фильма «Мне не больно».

В-четвертых — о социальных причинах массовой ксенофобии. Балабанов не стесняется с открытой, даже гротескной неприязнью изображать американцев или кавказцев — но с сочувствием и симпатией показывает бесправного работника-вьетнамца («Груз-200»), кочегара-якута («Кочегар») и американца-дальнобойщика («Брат-2»). Англичанин оказался в плену с русскими (фильм «Война») — и его воспринимают как собрата. Осуждается он лишь тогда, когда не защищает от государственной системы человека, который помог ему спасти невесту, тем самым вставая сторону «сильных». Отношение режиссера к герою не связано с расовым и национальным, оно связано с тем, какое место человек как представитель группы занимает в социальной системе. Герои осуждаются за то, что оказались в привилегированном меньшинстве против бесправных. Национальная и расовая ненависть напрямую связана с социальным конфликтом и идет после него — это одно из самых точных наблюдений Балабанова.

О герое Балабанова уже многое сказано: и то, что он цельная личность, которая не рефлексирует, а действует органично и естественно, и что он принципиальный одиночка, выброшенный из социальной системы, и что он постоянно живет в состоянии войны и не может из нее выйти, и что у него нет будущего. Я бы добавила: балабановский одиночка обладает внутренней силой — что бывшие солдаты Данила Багров, Якут («Кочегар») и Иван Ермаков («Война»), что внешне легкомысленная кокетка Тата («Мне не больно»). И этой силе покоряются окружающие, даже куда более могущественные внешне. Но эти одиночки не знают, где применить свою силу: созидание в обществе не востребовано, и их энергия либо убивает людей, либо убивает их самих. «Нерв» балабановских героев — жажда справедливости здесь и сейчас, а не надежды на светлое будущее; Даниле Багрову совершенно не важно, что будет с ним завтра. Однако в брутальном «Грузе-200» бандит живет не настоящим, а мечтой-утопией; а последний фильм Балабанова «Я тоже хочу» целиком посвящен тому, как герои едут к таинственной Колокольне Счастья.

Пожалуй, этот фильм — квинтэссенция всего, к чему пришел режиссер. Одинокие люди — бандит, алкоголик, музыкант, проститутка — одинаково устали от собственной жизни, в которой нет ни радости, ни перспектив. Услышав, что где-то на облученной радиацией территории есть Колокольня Счастья, они объединяются, несмотря на принадлежность к разным классам, и едут туда вместе. Никого не интересует, что конкретно это даст, куда именно «забирает» людей эта Колокольня; никого не останавливает, что «забирает» Колокольня не всех, а те, кого она не забрала, умирают рядом с ней. Люди стремятся к счастью, не думая, что это такое, просто точно знают одно: с жизнью, которую они вели, можно расстаться без сожаления, а если будущего нет — то и настоящее не нужно. Колокольня в полуразрушенном храме, в заброшенном и непригодном для жизни месте, к которой идет группа одиночек, уставших и отчаявшихся — это и есть балабановский образ России. Не «русофобский», не «русофильский», не «интеллигентский», не «народный» — просто пророческий.