Оксана Куропаткина,

23 августа 2013

Виктор Цой, простой корейский парень, стал кумиром нескольких поколений. Почему он так органичен для русской культуры?

Он поет в микрофон,
как в цветок -

Зигфрид из ПТУ.

Татьяна Щербина

15 августа 1990 года, двадцать три года назад, в автокатастрофе погиб поэт и лидер рок-группы «Кино» Виктор Цой. На сцене он со своей группой был сравнительно недолго — восемь лет. Он снялся в двух культовых фильмах — «Асса» и «Игла», за последний был признан лучшим актером года по результатам опроса журнала «Советский экран» в 1989 году.

Цой был популярен и в конце 1980-х годов, и в 1990-е годы, и в наши дни. «Звезда по имени Солнце», «Пачка сигарет», «Группа крови» — это стандартный набор и в любом караоке, и в самых разных компаниях, где под рукой оказывается гитара. «Кино» близко и подросткам, и людям хорошо за тридцать, и дворовым ребятам, и людям образованным.

«Кино» не стало маркером, который разграничивает музыкальные субкультуры — Цоя слушают поклонники самых разных музыкальных стилей.

Любовь к лидеру «Кино» оказалась выше и политических пристрастий: представители левых молодежных движений в Санкт-Петербурге в 2007 году защитили от сноса легендарную котельную «Камчатка», где когда-то работал Виктор Цой; стену же Цоя в Москве, к которой до сих пор приезжают многочисленные фанаты, защищали от сноса и закраски в 2009 году уже прокремлевские «Наши» и «Молодая гвардия». На декабрьских митингах в Москве в 2011 году песня Цоя стала гимном протестующих, среди которых были монархисты, либералы, коммунисты, анархисты…

В чем же секрет популярности Виктора Цоя, почему именно он стал одним из культурных символов, который объединяет разных людей?

Прежде всего важно понять своеобразие личности Цоя. Он, родившийся в семье русского корейца, глубоко интересовался Востоком, профессионально вырезал из дерева японские фигурки — нэцке; он внимательно изучал музыкальный процесс на Западе и стремился в своем творчестве воплотить наиболее свежие и удачные находки. Он закончил всего лишь ПТУ, но обладал широким кругозором образованного человека. Вокальная манера Цоя напоминала западного музыканта Иэна Кёртиса, а стиль игры в кино — китайского мастера боевых искусств Брюса Ли.

Цой обладал сценической харизмой Высоцкого, но без его надрывности, трагическим пафосом Башлачева, но без его безысходности, романтизмом Кинчева, но без его агрессии.

Цой почитается как погибший герой — и в то же время он не стал символом «культа смерти». Лидер «Кино» по своей популярности сравнился, а то и превзошел поп-звезд всесоюзного уровня — и при этом остался не «попсовым». У Цоя было много друзей — однако все они говорят об отстраненности лидера «Кино» от людей, о его глубокой погруженности в себя. И на пике своей популярности Цой оставался молчаливым и немногословным. Он был открыт влиянию многих стилей и музыкантов — но в то же время твердо держался своего мнения и видения, что часто приводило к конфликту с друзьями и коллегами. Созданные им песни обладают таким же непередаваемым колоритом, как и творчество, например, совсем далекого от Цоя Булата Окуджавы — они «не слушаются» в чьем-либо другом исполнении, кроме авторского.

Группа «Кино» — это, как и русский рок в целом, синтез авторской песни и западной музыки. Цой нашел свой стиль, находясь под влиянием как советских рок-групп «Аквариум» и «Зоопарк», так и западного фолк-рока («T.Rex») и постпанка («The Cure»). Музыка «Кино» довольно проста; как о ней пренебрежительно говорили, «четыре аккорда» — и в то же время ее не назовешь примитивной.

Тексты Цоя — это и лирика «детей проходных дворов», но без блатного привкуса, и философские стихи, но без сложной игры смыслов.

Сам рок-музыкант посмеивался над попытками найти в его текстах какой-то сокровенный смысл, часто объясняя, что просто пошутил. У Цоя есть место и юношескому пафосу, и откровенной иронии. Его песни аполитичны (сам Цой неоднократно подчеркивал, что политика ему неинтересна), однако минимум в двух случаях неожиданно получали политическое звучание: «Я объявляю свой дом безъядерной зоной» в 1984 г., воспринятая как протест против «гонки вооружений», и «Перемен!», в 1987 г., ставшая одной из самых популярных песен перестройки, а в 2011 г., как уже было сказано — гимном уличных протестов в Москве.

Герой Виктора Цоя одновременно и «подросток, прочитавший вагон романтических книг», и зрелый человек, способный к самоиронии; и мрачноватый романтик-одиночка, и обычный парень в компании друзей. Он то пассивно тяготится замкнутым бытовым пространством, то решительно уходит из обыденности. Он по-подростковому делит мир на черное и белое — и в то же время любит полутона. Он и идейный бездельник «без цели», и устремленный в будущее герой. Он любит одновременно и трогательно-возвышенно («а она живет центре всех городов»), и иронически-приземленно («Ты любишь своих кукол и воздушные шары…»). Его друзья и прозаичны («мои друзья идут по жизни маршем, и остановки только у пивных ларьков»), и романтичны («мы поверили звездам, и каждый кричит: «Я готов!» »).

Художественное пространство Цоя и откровенно мифологично («городу две тысячи лет, прожитых под светом звезды по имени Солнце»), и подчеркнуто реалистично

(«Мы пьем чай в старых квартирах, ждем лета в старых квартирах,
в старых квартирах, где есть свет,
газ, телефон, горячая вода,
радиоточка, пол — паркет,
санузел раздельный, дом кирпичный…»).

Для поколения 1980-х Цой был загадочным «последним героем», привлекательным своей независимостью и чувством собственного достоинства («Все говорят, что надо кем-то мне становиться, а я хотел бы остаться собой»), для поколения 1990-х — поэтом-воином, чьи песни помогают выжить в жестоким мире («Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве, пожелай мне удачи, пожелай мне…»), для поколения 2000-х — поэтом-романтиком, чей мир уводит от пошлой и надоевшей повседневности («И если тебе вдруг наскучит твой ласковый свет, тебе найдется место у нас, дождя хватит на всех»). Подростки любят в лидере «Кино» его романтизм, люди более зрелые — его гармоничность.

В целом же русский кореец Виктор Цой — одно из воплощений универсальности русской культуры, ее стремления впитать многогранность жизни и ее опыта, ее бунтарства и тяги к гармонии, ее открытости Востоку и Западу — и в то же время умению остаться собой и не принадлежать полностью никому.