Олег Юрьев

(О стихотворении С.Г. Стратановского «Суворов» и немного о суворовском тексте в русской поэзии)

Есть люди большого ума, но с детской душой. Они стесняются детскости своей души и скрывают ее иногда под сугубо внешней сухостью или шутливостью. Такая душа была, вероятно, у Суворова.

Логика античного мифа

в кн.: Голосовкер Яков Эммануилович. Логика мифа. М.: 1987

1.

Суворов как исторический миф, как поэтический образ и как один из несущих элементов, опорных мотивов всей классической русской поэзии (и не только XVIII, но и XIX века) нуждается, конечно, в более полном и подробном изучении, чем это возможно в настоящей статье, посвященной, в конечном итоге, знаменитому стихотворению С.Г. Стратановского «Суворов» (1973). Таких обзорных статей и интернет-антологий существует, как оказалось, довольно много. Могу отослать к богатой по материалу работе Арсения Замостьянова «Суворов в русской поэзии» , которой и я отчасти пользуюсь в настоящей главке, посвященной краткому обзору существенных, типичных, существенных и типичных, но и курьезных русских стихотворений с участием А.В. Суворова. Некоторые из них походят на Суворова, как памятник в Петербурге (у Троицкого моста), первый в России памятник некоронованной особе, — то есть никак, что, разумеется, касается в первую голову стихов восемнадцатого и начала девятнадцатого столетия — гениальных, как у Державина, добротных, как у Петрова и Кострова, а то и курьезных, как у графа Хвостова или у учителя финского языка Санкт-Петербургской духовной семинарии Григория Окулова в его «Встрече Суворова с Кутузовым, или Вести, принесенные в царство мертвых князем Смоленским», в котором свежепреставленный Кутузов весьма неуклюжими стихами рассказывает Суворову о наполеоновских войнах, включая сюда и нашествие двунадесяти языков.

Суворов, как справедливо отмечается в вышеупомянутой статье, вошел в русскую поэзию в качестве излюбленного ее героя не раньше, чем после взятия Варшавы по ходу войны с польскими конфедератами (можно ее именовать и польским восстанием, хотя польское королевство формально еще существовало), то есть в 1794 году. Его тут же воспели Державин (Прокатится, пройдет, / Промчится, прозвучит / И в вечность возвестит, / Кто был Суворов… — удивительные по ритмике и вообще удивительные стихи), Ермил Костров, Иван Дмитриев, Вас. Петров и многие прочие. В 1973 году (жаль, что не в 1974-м, была бы анаграмма) присутствие Суворова в большой русской поэзии, вероятно, закончилось — упомянутым стихотворением С.Г. Стратановского.

Отдельный мотив суворовского текста — многочисленнейшие стихи на смерть полководца. Тут и великий державинский «Снигирь», которого мы цитировать за его общеизвестностью не будем, и милое стихотворение небезызвестного адмирала Шишкова —

Остановись прохожий!

Здесь человек лежит, на смертных непохожий.

На крылосе в глуши с дьячком он басом пел,

И славою как Петр иль Александр гремел… —

и многое другое.

«Суворов» Стратановского — это, слегка забегая вперед, не только «варшавские стихи», но и, до какой-то степени, стихи о мертвом Суворове (Суворов спит в могиле бранных снов, / В сиянии покоя…), так что вполне можно сказать, что он объединяет оба главных «суворовских мотива». Впрочем, первым объединил эти мотивы Пушкин в «Бородинской годовщине»:

Восстав из гроба своего,

Суворов видит плен Варшавы;

Вострепетала тень его

От блеска им начатой славы!…

Существует в русской поэзии и третий мотив, мотив Суворова не «в деле», не «в смерти», а «в жизни» — тщедушного старичка с какими-то едва ли не клоунскими повадками, кукарекающего и поющего на клиросе, любителя «вздора», по выражению Ю.Н. Тынянова , а если и величественного, то как бы «от обратного», от забавного, по контрасту. Ограничимся написанным в 1915 году замечательным стихотворением Эдуарда Багрицкого «Суворов»:

В серой треуголке, юркий и маленький,

В синей шинели с продранными локтями, –

Он надевал зимой теплые валенки

И укутывал горло шарфами и платками.

<…>

В сморщенных ушах желтели грязные ватки;

Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась за перила;

Кучер в синем кафтане стегал рыжую лошадку,

И мчались гостиница, роща, так что в глазах рябило.

<…>

Он долго смотрел на надушенную бумагу –

Казалось, слова на тонкую нитку нижет;

Затем подходил к шкафу, вынимал ордена и шпагу

И становился Суворовым учебников и книжек.

Это именно тот Суворов, о котором говорит Я.Э. Голосовкер, один из гениев русской филологии и философии (см. эпиграф). Но мы возвращаемся «в Варшаву». Через Ленинград.

2.

Сергей Георгиевич Стратановский родился в 1944 году в Ленинграде. Его отцом был известный филолог-античник и переводчик с древнегреческого и новолатинского языков Георгий Андреевич Стратановский (1901 — 1986). Закончил филфак ЛГУ. Работал экскурсоводом в нескольких музеях, а с 1983 года библиографом в Публичной библиотеке. Принимал активное участие в ленинградской неофициальной культуре. Все эти скучные, хотя и необходимые сведения, не могут сравниться с живым воспоминанием: чтение Стратановского (среди прочих замечательных и незамечательных поэтов) в Клубе-81, который еще не имел собственного помещения и устраивал мероприятия в музее Достоевского. Это было, кажется, самое первое. Гардеробщицы в седых, подсиненных букольках, с камеями на воротниках и на склеротических пальцах, с ужасом смотрели на толпу неофициальных писателей и их поклонников — в экзотических одеждах, волосатых, бородатых, а иные и заметно выпивши. Наконец, одна из них вздохнула и сказала: «Ну, надо же, чтобы человеку было куда пойти… » Это была зима 1981 года.

Несомненно, я уже не в первый раз слышал «Суворова», но перед глазами стоит именно оно, это чтение, — маленький, усатый, торжественно покрикивающий поэт на высокой белой сцене…

Одной из двух первых в моей жизни «настоящих», то есть переплетенных, аккуратно напечатанных и сверенных самиздатовских книжек (попавших мне в руки, конечно, значительно раньше описанного события), был сборник Стратановского (вторая была книжкой Елены Шварц, обе являлись приложениями к машинописному журналу «Часы»).

Не стыжусь признаться, что до меня, по свойственной мне тогда юношеской упертости, долго доходили как первый, так и вторая. Стратановский казался мне попыткой воспроизведения обэриутской поэтики, которая была уже в необыкновенной моде. В необыкновенной моде были и попытки ее воспроизведения (получалось это туго). Понадобилось скорее многоразовое восприятие на слух, чем повторяемое чтение глазами, чтобы понять, что стихи Стратановского конца 60-х — 70-х — начала 80-х годов являются абсолютно своеобразным вариантом поэтики «обратного хода», то есть непрямого, обратного классическому лиризму высказывания, создающего в результате своего рода обратный лирический эффект (что и отличает их от юмористических и чисто комических стихов, вызывающих смех, а не озноб) . Стихи Стратановского были не трагической забавой, по слову Конст. Вагинова, а интеллектуальным реверсом актуальных тогда философских и историософских понятий. Этот реверс функционировал примерно так:

Бралась, например, философия Н.Ф. Федорова, вошедшая в моду после выхода в 1982 году федоровской книги , разлагалась на сюжетные и знаковые элементы и накладывалась на салазки из другого материала. Это делали многие писатели и художники первой половины ХХ века (достаточно вспомнить Андрея Платонова или Павла Филонова, чтобы далеко не ходить), но они использовали построения Федорова как фундамент своей собственной этики и эстетики — фундамент, невидимый под зданием. Стратановский же доводил идеи Федорова до абсурда, превращая их в псевдоидеологию наподобие советской:

Видишь, как Федоров-армия

марширует в своей униформе

Бьют барабаны ее…

Это идут воскресители –

инженеры искусственной жизни

Гнили и духа смесители

в биоколбах погосто-заводов

Скоро появятся гости,

долгожданные гости ОТТУДА

Скоро воскресшие кости

переполнят общественный транспорт

(Федоров-армия)

или:

*

В день поклоненья Отцам

в парке Центральной Могилы

Мы целовались украдкой,

но пойманы были с поличным

Федоровцем участковым

(цикл «Научная фантастика в стихах» писался в 1982–87 годах)

Впрочем, эта система действовала и на другом материале:

* * *

Стеклотару сдают, неботару

Баботару восторгов, надежды

Баботару любви

с отпечатками скотства и пьянства

Неботару без неба, с остатками боли и яда

Боготару пространства

с плотвой Иисусовой, с мусором

С метафизикой боли,

метафизикой зорь и надежды

1975

Совмещение двух несовместимых стилистических и идейных реальностей (скажем, научной фантастики с федоровской «Философией общего дела» или советских бытовых и лексических реалий с религиозной философией, как в ст. «Стеклотару сдают, неботару… ») создавало не комический эффект, как можно было бы ожидать, а своего рода поворот, приводящий к созданию некоторой псевдореальности и деконструкции большого, то есть большего, важнейшего из двух мифа. Таким почти во всех случаях автоматически были советская идеология и социальная практика. Почти во всех — за исключением, например, «Суворова», где попытка деконструкции целила глубже.

Такие стихи Стратановского читались и были очень любимы в среде неофициальной литературы и у ее публики. Но я не знаю стихотворения знаменитей и любимей «Композиции в 2-х частях “Суворов”». За счет чего же?

3.

«Суворов» велик именно неудачей метода, прекрасно работающего в мелких стихотворениях Стратановского. Здесь была совершена попытка деконструировать суворовский миф, и она в целом не удалась. Скорее, результат был обратный предполагаемому. Может быть, потому, что двух ощутимых понятийных систем, друг друга если не уничтожающих, то видоизменяющих, здесь не обнаруживается. Российский патриотический дискурс совмещается с его отрицанием, с прямым осуждением Суворова, для русской традиции в высшей степени необычным (Агрессор любит мир. / Он угощает ныне / Трепещущих врагов…), что, в общем, находится в одной понятийной плоскости. В результате враждебная авторская ирония воспринималась читателем или слушателем скорее как чужой голос, как маска, как озлобление со стороны какого-то неведомого противника-супостата. Строки наподобие

Российский Марс.

Больной орел. Огромен.

Водитель масс. Культурфеномен.

Полнощных стран герой. Находка для фрейдиста.

Он ждет, когда труба горниста

Подымет мир на бой.

«Вперед, вперед, за мной

к вершинам Альп, к победе!

Суворов светом Божьим осиян».

Идет на бой страна больных медведей,

Поет ей славу новый Оссиан. –

всегда ощущались как неавторское высказывание, как речь какого-то персонажа или даже нескольких персонажей, отношение которых к Суворову заметно отличается. Один из них даже употребляет свою язвительность не против полководца, а против других, антисуворовских голосов:

За то, что царства покорял

Во всеоружии жестоком,

Осудит гневный либерал,

Ославит фрейдович намеком.

Но в целом, конечно, антисуворовские голоса количественно преобладают. В результате получается своего рода «гимн обратного хода», выполненный в присущей Сергею Стратановскому версификационной технике и весь наполненный чьими-то чужими обвинениями и ругательствами, но от этого не менее, если не более трогательный. Я много раз слушал это стихотворение в исполнении автора и много раз читал его в машинописи, а потом и в первой типографской книге Стратановского «Стихи» , и всегда у меня было одно и то же впечатление — гимн! В сумме — гимн! Мотивы, или пусть подсознательные инерции, включили модус, противоположный вероятным намерениям автора (хотя не возьмусь о них однозначно судить, да оно и неважно), и, разумеется, инерция почти двух веков суворовского текста победила одного-единственного поэта. На его счастье.

«Обратный ход» сработал — не тем способом, что в мелких стихотворениях, но тем более явно и сильно!

Можно сказать, что это была последняя победа Суворова!

Стратановский отсек все, не касающееся взятия Варшавы. Он явно не интересуется историческими рифмами (4 ноября — взятие Суворовым Праги, 4 ноября же (или 5-е) — уход польского гарнизона из Кремля, день, празднуемый в современной России как День народного единства) — рифмами, которые привели бы в восторг Елену Шварц. Но и исторические реальности его явно не занимают — предшествующие события (истребление русских гарнизонов), сложная польская политика того времени, особенности ведения войны с участием казаков и т. п. Только образ «Суворова-палача»:

Так плачь и радуйся, орел,

Слезливый кат и витязь века,

Но если гром побед обрел,

Что пользы в том для человека?

Он для грядущих поколений

Лишь сором будет, палачом,

Суровый воин, страшный гений,

На кляче с огненным мечом.

Историческая полемика не входит в цели настоящей статьи, но вот все же приказ Суворова по войскам, штурмующим Прагу, укрепленный пригород Варшавы):

Полки строятся поротно. Стрелки впереди, с ними рабочие. У рабочих ружья через плечо. Идти в тишине, ни слова не говорить, подойдя же к укреплению, быстро кидаться вперед, приставлять к валу лестницы, а стрелкам бить неприятеля по головам. Лезть шибко, пара за парой, товарищу оборонять товарища: коли коротка лестница — штык в вал, и лезь по нему, другой, третий. Без нужды не стрелять, а бить и гнать штыком; работать быстро, храбро, по-русски. От начальников не отставать. В дома не забегать, просящих пощады — щадить, безоружных не убивать, с бабами не воевать, малолетков не трогать. Кого убьют — Царствие Небесное: живым — слава, слава, слава!…

4.

Русская поэзия, хотим мы этого или не хотим, намертво сращена с военной славой Российского государства. Генетически сращена. «Из памяти изгрызли годы, / За что и кто в Хотине пал, / Но первый звук Хотинской оды / Нам первым криком жизни стал», заметил Владислав Ходасевич, имея в виду первое русское силлаботоническое стихотворение, присланное Ломоносовым из Германии на рассмотрение петербургской Академии. Оно стало инициальным кодом, включившим русскую силаботонику и систему торжественных одических интонаций, воспроизводящихся в любом русском стихотворении высокого штиля. Частично и среднего. Именно поэтому большой русский поэт — всегда певец России, а если не певец, то не большой и не русский (разумеется, не в этническом смысле). И даже иногда наперекор сознательной воле поэта «слава русского оружия» прорывается в его стихи, если это настоящие стихи. «Суворов» Сергея Стратановского — настоящие стихи и один из лучших примеров этой удивительной процедуры.