Create post

Равновесие страха

В обычном московском дворе, по соседству с аптекой, живет своей жизнью

Мать и дитя. Вадим Сидур.
Мать и дитя. Вадим Сидур.

Музей. Если пройти мимо стеклянной двери, окутанной запахами лекарств, и проскользнуть в другую, непроницаемую с виду дверь, то можно оказаться в совершенно ином пространстве. Сначала ты остаешься наедине с длинной лестницей, уходящей куда-то вверх, в неизвестность, и думаешь, чуть качнувшись назад, а мне точно ничего не нужно в аптеке? Непроницаемость неудобна, двигаться тяжело, но ты идешь, потому что уже «подхватил» эту загадку, в сочетании слов, случайно увиденном в буклете — «равновесие страха», и, чихая на дождь с грозой и аптеку, ты лихорадочно (лихорадостно) движешься к ее источнику.

И вот, непроницаемость наконец поддается и послушно разворачивается перед тобой длинной черной скатертью-самобранкой, на которой расставлены небольшие фигурки.

Выставка Вадима Сидура — о войне и о мире. Сам скульптор умирал на войне и переживал свою смерть потом, уже в мире, в своем творчестве, что считал «жизненной необходимостью». Повторяющиеся травматические сны, мастерская работа сновидения, позволяющая время от времени краткий миг пробуждения.

Вопрос о желании Другого, как известно нам благодаря Лакану, крайне занимает субъекта. Если же речь идет о таком явлении, как Война, то острота этого вопроса для человека, с ней столкнувшегося, будет, скорее всего, прямо пропорциональна глобальности этого явления. «Зачем тебе это?», «Зачем ты втянул в это меня?», «Зачем оставил в живых?». Вопросы эти слишком рельефны, чтобы можно было просто от них отмахнуться. Ответы субъект может, нет, не находить, конечно, но изобретать сам, например, в своем творчестве, даже в самом занятии этим самым творчеством. «…я был убит на войне. Но произошло чудо воскресения, и я остался жить. Иногда мне даже кажется, что это было предопределено для того, чтобы я смог в конце концов создать «Памятник погибшим от насилия», «Треблинку», «Памятник погибшим от бомб»…

Ответ автора (самого являющегося творением) — и в большом чане, из которого торчат растопыренная рука, голова с пустыми глазницами и какие-то механические детали — «После эксперимента». Другой как сумасшедший ученый и его неудавшийся эксперимент. Например, можно помыслить войну и так.

Однако удовлетвориться этими ответами все равно невозможно. Вопрос-деление, разделяющий Другого, всегда будет иметь неустранимый остаток, который Лакан назовет маленькой а, объектом-причиной желания «последнего, высшего, не обремененного виной безграничного вожделения — вожделения к знанию».

Всю ночь мне снилось

Самое важное

Единственное

Объяснение зачем жил

Почему родился

Я наслаждался

Ясностью и простотой

Истины

Проснулся

Ничего не мог вспомнить

Понял

Больше никогда не узнаю

Смысла

Прожитой жизни

Сон этот может обернуться кошмаром. Тревога Эдипа — зрелище собственных вырванных и брошенных на землю глаз. Ослепший. Раненый.

«Раненый» Сидура — это отлитое в металле оцепенение. Гомеостаз страха. Спазм в горле, невозможность ни видеть, ни слышать, не говорить. Сэмюел Беккет так описал свои впечатления от увиденного: «Потрясающая скульптура, мощное и волнующее произведение, немота гнева и сострадания».

В X семинаре, посвященном тревоге, Лакан называет гневом «то, что происходит с субъектом, когда штифты не попадают в пазы». (Интересно, что годом ранее, в IX семинаре, Лакан тоже упоминает этот образ штифтов и пазов, и как раз таки в отношении войны. Война начинается для того, чтобы штифты попали в пазы, или чтобы сделать новые пазы для старых штифтов — гнев как выход из равновесия, и война как некое возвращение к нему. «Война» для автора продолжается в поле творчества. Возможно, не случайно в работах скульптора часто встречаются фигурки людей, сливающихся, соединяющихся друг с другом). Когда на уровне Другого ведется «нечестная игра». Это и вызывает гнев субъекта. Однако это немой гнев («sheer voiceless anger»). Этот немой крик перекликается с «Криком» Мунка, о котором М. Долар пишет следующее: «Написанный крик по определению немой, застрявший в горле; черное отверстие лишено голоса, который мог бы его смягчить, заполнить, наделить смыслом, поэтому его резонанс еще больше». Бессмысленна война, бессмыслен и крик.

Однако сколь ни бессмысленно это означающее, эффекты его вполне осязаемы.

Чувствую себя прибором

Для измерения страха

Справа наш страх

Страх чужой — слева…

Сам скульптор объясняет это «равновесие страха» объективным состоянием дел в мире, «когда большие государства уже достигли, а малые достигают апогея в запугивании друг друга сверхъестественным по разрушительной силе оружием». Я боюсь нападать, потому что он нападет в ответ. Страх как уравновешивающая сила в зеркальных отношениях агрессивных маленьких (пусть и больших) других.

Но, возможно, здесь можно обнаружить и более сложную диалектику отношений с большим Другим?

В IX семинаре Лакан пишет о том, что «тревога — это ощущение желания Другого», а в X семинаре спрашивает, «а не является ли тревога настолько самодостаточным способом общения субъекта с Другим, что это дает основание заподозрить, будто она разделяется ими обоими?». Если Я субъекта становится прибором и местом сигнала тревоги, то это самое Я как таковое упраздняется, чтобы на этом месте «возродился» Другой. Другой, в честь которого будут приноситься жертвы (военные ли, или творческие). Трудно смириться с бессмысленностью войны, трудно смириться с тем, что Другой может не желать вообще ничего. Или ничего, что было бы связано с тобой.

Не менее остер и тревожен вопрос, обращенный к материнскому Другому. Автор явно пытается ответить и на него. Среди произведений военной тематики то и дело встречаются фигуры матери и ребенка, слитые в единое целое. Мать-и-дитя. Ребенок пытается вписаться в неартикулируемую и загадочную пустоту матери, стать ее душой, нательным крестиком, заручившись ее нежностью и любовью, чтобы не стать мишенью произвола ее желания.

Сложно делить мир однозначно на мир и войну, на жизнь и смерть, на желание и страх. От деления этого всегда останется остаток. Неустранимый, загадочный, то и дело выводящий из равновесия.

«Я остался жить, но это произошло не сразу. Довольно долго я раскачивался между жизнью и смертью… Голова моя с момента ранения все еще была опутана бинтами. Пуля немецкого снайпера попала мне в левую челюсть, чуть ниже глаза и виска, раздробив все, что только было возможно, потом прошла сквозь корень языка, почти отсекла его и разорвалась в углу нижней челюсти справа, образовав огромную дыру. Металлические осколки этой разрывной пули до сих пор сидят во мне…».

А люди все идут и идут в прозрачную аптеку залечивать свои маленькие раны.

Раненый. Вадим Сидур.
Раненый. Вадим Сидур.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About