У Хулио Кортасара есть рассказ о метафизическом изменении личности, который в свое время произвел на меня неизгладимое впечатление — своим безумием и мрачным эстетизмом.

Речь идет о “Фазах Северо”, которые так поразительно перекликаются с песней Massive Attack — Butterfly Caught.

Впрочем, у меня от любого рассказа Кортасара такое ощущение, что мой мозг вот-вот сожмется до бесконечной точки, потом взорвется и превратится в расширяющуюся Вселенную нашего с вами пространства-времени.

Как бы объяснить, представьте, что время неумолимо сжимается и превращается в болезненно пульсирующую вену у вас на лбу. Что-то сдавливает горло, становится нечем дышать, еще немного — и все, каюк, а потом вдруг отпускает, все как будто налаживается, и жизнь идет своим чередом.

…мы все чувствовали, что где-то в глубине таится неподвижность, будто мы все ждем чего-то, что уже случилось, а может быть, все, что могло произойти, произошло совсем по-другому или превратилось в ничто, как бывает в снах, хотя никто из нас не спал, и время от времени мы слышали, не слушая, как плачет жена Северо, совсем тихо, сидя в углу комнаты в окружении самых близких родственников.
Хулио Кортасар “Фазы Северо” (здесь и далее цитаты из этого произведения)

О чем же этот рассказ? И вообще, это о снах или реальности? Первое, что приходим на ум: “А черт его знает!”

Игнасио отрицательно покачал головой. Спрашивать, конечно, ни о чем не надо было; по крайней мере в этот момент не надо было спрашивать ни о чем; не знаю, все ли я понял, но у меня было такое ощущение, будто внутри меня какая-то пустота, и в этот закоулок памяти, похожий на полый склеп, что-то медленно просачивается и стекает каплями. В отрицании Игнасио (хоть и издалека, но мне показалось, что Малыш Пессоа тоже отрицательно качал головой и что Мануэлита смотрела на нас испуганно, будучи слишком робкой, дабы что-нибудь отрицать) было что-то от временной остановки работы разума, от нежелания идти дальше; все достигло своего абсолюта, все стало таким, каково оно есть.

Начинается все с того, что гости, среди которых близкие друзья и родственники Северо, собираются у него, чтобы своими глазами наблюдать за странными и болезненными метаморфозами, которые происходят с главным действующим лицом и хозяином дома.

Тут, конечно же, вспоминаются “Метаморфозы” Овидия, “Превращение” Кафки или, что еще хуже, “Муха” Дэвида Кроненберга, но в отличие от перечисленных произведений в этом рассказе трансформация героя с одной стороны буднична и циклична, с другой — как будто замыкается на себе с последующим возвратом в исходную точку. Читаешь и думаешь: “Что это было и зачем?”

Северо сидел на кровати, обложенный подушками, в ногах — покрывало из голубой саржи и полотенце небесно-голубого цвета. Никакой необходимости хранить молчание не было, тем не менее братья Северо знаками, выражающими сердечное радушие (такие милые люди), пригласили нас подойти поближе к кровати и встать вокруг Северо, который сидел сложив руки на коленях. Даже его младший сынишка, совсем маленький, стоял теперь у кровати, глядя на отца заспанными глазенками.

Непонятно, кто такой, этот Северо. Больной, который мучается сам и мучает самых дорогих ему людей? Святой-мученик (на это наводят мысль его голубое покрывало и поза), который искупает вину за грехи человечества? Пророк? (вспомнить хотя бы “фазу чисел”). Шаман? Чудак? Юродивый? Животное, притворившееся человеком? Монстр?

Ответить на эти предположения утвердительно не представляется мне возможным, хотя и есть такой соблазн, потому что мы с вами находимся в пространстве рассказа, в котором реальность настолько зыбка, что невозможно быть уверенными ни в одном своем ощущении. Так и хочется воскликнуть: это все чья-то галлюцинация. А если вы еще и филолог, чей мозг развращен углубленным литературным анализом, тянет завопить: “Эврика, это все — сон сынишки Северо, дремлющем во чреве своей матери! Он смотрит на отца заспанными глазами и видит в нем сверхчеловека!”

Однако, все не так просто.

Красочно описанные физиологические подробности (например, “фаза потения” или “фаза прыжков”), а также обыденность обстановки и разговоров в сочетании с символическим визуальным рядом наводят на мысль, что все происходящее реально и происходит на самом деле. Более того, из метафизического мы то и дело проваливаемся в обычное “семейное дело”, семейную историю, касающуюся “своих”.

Фаза потения была не слишком приятной, поскольку в конце ее нужно было менять простыни и пижаму, даже подушки промокли от пота и были похожи на огромные тяжелые капли слез. В отличие от других, которые, согласно Игнасио, проявляли нетерпение, Северо оставался неподвижным и на нас даже не смотрел, а испарина то и дело выступала у него на лице и на руках. Колени проступали двумя влажными пятнами, и хотя его сестра каждую секунду вытирала ему щеки, пот снова выступал и капал на простыни.

В этом-то и состоит талант Хулио Кортасара — так преобразить действительность, что сам черт ногу сломит, и благодаря этому дару показать ее реальнее, чем она есть на самом деле. Он видит закономерность в частностях и внутреннюю изнанку вещей. И нас с вами приглашает в этот многослойный мир.

Нереальная реальность Кортасара нереально реальна.

…все достигло своего абсолюта, все стало таким, каково оно есть.

Несмотря на абсурдность и ужас происходящего, жизнь продолжается. Жизнь продолжается всегда. Гости выпивают, закусывают, флиртуют и смеются.

Все мы с вами переживаем что-то подобное описанному в рассказе, когда участвуем в чужой жизни, наблюдаем за взлетами или падениями, возвышением и метаморфозами близких нам людей, однако же именно в пространстве рассказа эти наблюдаемые нами в повседневности фазы приобретают воистину космический размах, физически ощутимую реальность и символически-кошмарную осязаемость.

Со следующей фазой произошли, я помню, какие-то изменения, поскольку Игнасио говорил, что должна быть фаза часов, а мы почему-то услышали, как в гостиной снова заплакала жена Северо, и тут же вошел старший сын, который сообщил нам, что начинается фаза мотыльков. Мы с Малышом и Игнасио переглянулись несколько удивленно, но не исключено, что изменения — в порядке вещей, и Малыш сказал, что это нормально, когда порядок следования меняется, ну и вообще; мне кажется, эти изменения никому не понравились, но мы не подали виду и снова вошли в спальню, где встали кружком около кровати Северо, которую семья, как и полагалось, поставила в центр комнаты.

Несмотря на беглый анализ произведения, мне все–таки хочется подчеркнуть, что рассказы Хулио Кортасара не созданы для того, чтобы постигать их умозрительно, разумом. Они воздействуют прежде всего на воображение и чувственность и на интуитивное восприятие того, что французы называют au-delà (букв. “по ту сторону”, “потусторонний мир”).

И все–таки все эти размышления наводят меня на мысль, что “фазы Северо” — это все–таки не фантазии, не игра воображения, но как раз-таки реальность, которая ожидает всех нас, трансформация, через которую предстоит пройти каждому из нас — фазы умирания, смерти, разложения и возрождения.

Мотыльки стали залетать через дверь, и к тем, которые уже были на стенах комнаты или на люстре, прибавились новые, и все вместе они стали кружиться в хороводе вокруг газовой лампы. Широко открыв глаза, Северо следил, не мигая, за кружением пепельно-серого вихря, который кружился все сильнее и сильнее, и казалось, все его силы уходили на это созерцание. Один из мотыльков (очень крупных размеров, думаю, на самом деле это была ночная бабочка, но во время этой фазы мы говорим только о мотыльках, и никто не спорит о терминах) отделился от остальных и подлетел к лицу Северо; мы увидели, что он прилепился к его правой щеке и что Северо на секунду закрыл глаза. Мотыльки один за другим улетали от лампы и начинали кружиться вокруг Северо, облепляя его волосы, губы и лоб, превращая его в огромную трепещущую маску, на которой только глаза еще принадлежали ему, и эти глаза неотрывно смотрели на лампу, вокруг которой упрямо кружился в поисках выхода единственный мотылек.
“Фазы Северо” Хулио Кортасар