В в арт-проекте «Города и люди» участвует живущий в Вашингтоне русский философ, поэт, историк и преподаватель Михаил Немцев. Мы побеседовали с ним об его эссе, а также о границе между выносимостью и невыносимостью, поэтической философии, исторической памяти, осознанной жизни и — о смерти, которой нет.

Здравствуй, Михаил!

У тебя недавно вышла книга “Ясность и радость” (Издательство “Совпадение”. Москва, 2018), которая объединяет очерки многих лет. Как долго ты к ней шел и что хотел ею сказать?

Эти очерки были когда-то написаны для моей колонки в сетевом ежемесячном журнале «Трамвай». Это был очень интересный проект, я был рад возможности в нём участвовать, а для этого надо было писать регулярно. При этом, попутно я учился «эссеизму», эссеистическому мышлению и технике. Я тогда впервые задумался о том, что такое вообще эссе, преодолев насмешливое отношение к «эссеизму», сформированное романом Роберта Музиля, а внятную теорию эссеизма нашёл потом много позже — у Михаила Эпштейна.

Глядя на получившийся в результате набор эссе, я подумал: «А не объединить ли их в нечто, что я мог бы осмелиться назвать «книгой»?» Ну, объединил. Долго занимался компоновкой и редактированием. Потом стал искать возможности издания, и это занятие затянулось примерно на четыре года.

Летом этого года наконец это произошло благодаря прямому или косвенному содействию разных замечательных людей… Внутри сборника незримо упакованы истории отдельных очерков: некоторые были написаны в самолёте, некоторые на кухне, на которой я жил в гостях.

В таком кратком изложении это довольно банальная история книги, да ведь? Но это всё так и останется мой личной историей этой книги.

“Я тогда впервые задумался о том, что такое вообще эссе, преодолев насмешливое отношение к «эссеизму», сформированное романом Роберта Музиля, а внятную теорию эссеизма нашёл потом много позже — у Михаила Эпштейна”.
Михаил Немцев

Почему такое название: «Ясность и радость»?

Это состояние сознания, желательное, привлекательное и иногда достижимое для того, от чьего лица написаны эти очерки. Если ты заметила, в них довольно много слов сказано о различии между «радостью» и «счастьем». Моя авторская рубрика в «Трамвае» называлась «Молния радость», так что о «радости» я писал и думал тогда довольно много. Мне важна тогда была не сама по себе «радость» как моральная или антропологическая категория, а внутреннее противостояние «счастью» как сидящей во многих головах людей вокруг, и в моей тоже, идее выгодной сделки: закрыть горизонт в обмен на повседневное благополучие. В ней виделось какое-то вынужденное самодовольство, от которого философские рассуждения в первую очередь и должны спасать. Ну, а ясность это старая, классическая философская цель. Вам, французам, это должны быть ещё лучше известно, чем многим другим. (Улыбается)

О пространстве, времени и не-границе

Ты пишешь: «Ну, я сам привык отыскивать себе (всегда временное) жильё там, где по ночам гуляют люди друг к другу в гости, где не-граница…» Где для тебя проходит (проходила) эта не-граница?

Весь тот очерк (первый в книге), откуда эта цитата, посвящён тому, как обжиться и укорениться где угодно. А поскольку я и сам тогда как раз жил в городе Б., упомянутом в очерке — то в гостях, то в пустой квартире друзей (в доме на углу улицы Герцена и улицы Ленина, замечательное сочетание, одновременно и литературное, и характерно банальное для любого российского города), то размышления, где конкретно, в какой именно устроенной части города я живу, как это влияет на моё мышление и воображение, были для меня важной темой.

Граница проходила по выносимости и невыносимости. «Здесь» жить выносимо, а «там» — уже наверное нет (впрочем, «там» я всерьёз и не пробовал).

В книге очень много размышлений об узнаваемых пространствах — странах, городах, улицах, домах… Не просто точках на карте, в которых тебе довелось пожить, но о конкретном, осязаемом пространстве города и городов, населенных людьми и определенными смыслами. Это уже не просто философия — это своего рода личная история, вплетенная в историю страны и даже, я бы сказала, мира. Мне вспоминается В. Розанов с его «Опавшими листьями». Почему именно эта форма изложения? Почему именно эти пространства?

На вопрос, почему именно эта форма, я могу ответить на розановский манер: «Потому что я так хочу».

Почему эти пространства? Эти пространства я знаю лучше любых других, и они мне дороже любых других, поэтому я о них и думаю.

“Мне важна тогда была не сама по себе «радость» как моральная или антропологическая категория, а внутреннее противостояние «счастью» как сидящей во многих головах людей вокруг, и в моей тоже, идее выгодной сделки: закрыть горизонт в обмен на повседневное благополучие. В ней виделось какое-то вынужденное самодовольство, от которого философские рассуждения в первую очередь и должны спасать”.
Михаил Немцев

Как вообще пространство и время, в котором ты живешь, определяют твое восприятие и суждения?

О, очень сильно, это постоянная тема моих рефлексивных размышлений. Собственно «Ясность и радость» наполовину именно об этом.

Я пространствозависим, и особенно в своём воображении, настолько что вся моя жизнь может быть, пожалуй, описана как история отношений с разными «местами». В частности, я крайне привязан внутренне к тому участку земной поверхности, который считаю полностью «своим» — это юг Западной Сибири. И сама эта привязанность является темой для философских обдумываний. Сейчас часть моего внимания уходит на то, чтобы выстроить собственные отношения с тем пространством, в котором я оказался — с Америкой. Оставаться безразличным к месту я не умею.

“Оставаться безразличным к месту я не умею”.
Михаил Немцев

«Нулевой вариант жизнеустройства, отказ от общения с местом», о которых ты упоминаешь в книге. Такое вообще возможно?

Думаю, что да, и не только возможен, но и встречается чаще чем мог бы… Это инкапсуляция повседневности: время осознанной жизни распределено между “моим домом” («моей крепостью»), безлично обставленным офисом — работой, и детерриториализующий Web 2.0.

Ну, а что: вот кто-то переезжает из маленького города в большой город, а то и в столицу — кто-то не совсем уже молодой или молодая, уже нет азарта к новизне как таковой. Поселяются на окраине, в дикой новостройке —такой дикой на вид, что и смотреть не хочется, но зато можно себе её позволить. Работает где-то ближе к городскому центру, мотаясь туда-сюда. Ландшафт что за окном квартиры, что за любым другим окном — такой, что рассматривать его неинтересно. Взгляд человека направляется внутрь, и там и остаётся, тем более что человеку не очень молодому уже накопилось о чём подумать. Быт так и остаётся временным, без нужды укоренения. Что, редкий случай?

Впрочем, я в очерках имел в виду ещё и иной случай: эта «жизнь в самом себе» как выращивание чего-то значительного, а для этого может быть удобно, чтобы окружающее было малозначительным (об этом особенно в первом очерке, про город Б.) — просто минимально обеспечивающим возможность читать, думать, созерцать, писать… Это обычная мелкая утопия интеллектуалов — мол, «живи в провинции, спасай душу». Я сам поставил много экспериментов с таким жизнеощущением, собрал об этом наблюдения… Но нет, такое уединение так вот «углубляще и развивающе» не работает. Это и есть не более чем утопия.

“Ну, а что: вот кто-то переезжает из маленького города в большой город, а то и в столицу — кто-то не совсем уже молодой или молодая, уже нет азарта к новизне как таковой. Поселяются на окраине, в дикой новостройке —такой дикой на вид, что и смотреть не хочется, но зато можно себе её позволить. Работает где-то ближе к городскому центру, мотаясь туда-сюда. Ландшафт что за окном квартиры, что за любым другим окном — такой, что рассматривать его неинтересно. Взгляд человека направляется внутрь, и там и остаётся, тем более что человеку не очень молодому уже накопилось о чём подумать. Быт так и остаётся временным, без нужды укоренения. Что, редкий случай?”
Михаил Немцев

Поэзия и философия

Ты пишешь о различных категориях. Созерцании, мышлении, гибкости, радости, любви и пр. К каким качествам, по-твоему, мог бы стремиться человек, который хочет расти? Есть ли (были ли) в твоей жизни люди, которых ты сам назвал бы примером для подражания?

Я как раз в том возрасте, когда люди постепенно приходят к пониманию того, что не существует никаких особых правил, по которым можно было бы построить жизнь, так же как не существует общеобязательных истин.

Да и к качествам стремиться можно к любым, лишь бы стремиться. Если и есть какое-то особенное качество к которому можно продолжать стремиться, когда понимаешь, что «расти» — это детское занятие, я думаю это доброта.

Примеры для подражания? Те, кто из общих идеалистических соображений делает тяжёлую опасную работу ради жизни и благополучия других людей.

Ты не только философ, но еще и поэт. Чем философское мышление отличается от поэтического восприятия мира и как одно уживается с другим?

Я думаю, есть восприятие мира как единый процесс осознанной жизни, и есть разные методы и языки его выражения.

“Не существует никаких особых правил, по которым можно было бы построить жизнь, так же как не существует общеобязательных истин”.
Михаил Немцев

Разграничение философского языка и языка поэтического больше зависит от того, о чём хочется думать и что сказать, т. е. от проблемы и коммуникативной ситуации, чем от каких-то внутренних неотъемлемых свойств философии или поэзии.

Мы же знаем, что в древности поэты выражали свои мысли в поэтической форме, так и в современности поэты пишут стихи, являющиеся по сути сложным комментариям к современным философским дискуссиям. Я думаю, это как раз и есть «естественное» отношение поэзии вообще, литературы и искусства, к философии: одно обращается в другое.

Могу сказать, что моя принципиальная позиция состоит в том, что когда я занимаюсь философиейили когда пишу стихи, я занимаюсь одним и тем же, — хотя, конечно, результат выглядит совершенно по-разному.

Однако, мне иногда кажется, что другие очень склонны меня воспринимать либо как философа, который иногда пишет какие-то стихи, либо как поэта (не очень-то успешного), а что при этом я занимаюсь философией или историей, это мол не существенно.

…но всё это невозможно оплакать, продумать, выдышать, разве что в поезде, после восьми
часов духоты наверху, там начинается ночь или вроде того
и конечно, храп, уголовный мат «вахтёров» напротив, приглушённый из плеера шшш-юмп-юмп, дребезг чего-нибудь над головой, точно над ней, в темноте,
тогда-то в отчаянии думаешь (шшш-юм-юмп): да такое оно — всё! В голове
развёртывается список. Замечу, в этом нет ничего христианского, разве что боковое чувство
(шшш-юмп-юмп) сожаления это всё покидать.
Какова ж ты, заря новой жизни?
Михаил Немцев, поэтический сборник «Смерти никакой нет» (Новосибирск, 2015) в соавторстве с Иваном Полторацким и Дмитрием Королевым

Вот говорят, “нет ничего нового под солнцем”… Как искать истину, если и “все уже было сказано и написано”?

Чей это анекдот, Юлия Кима что ли? «Как дела? — Написал вчера стихотворение о любви. Закрыл тему».

Хотя люди говорят о любви уже давным давно, они продолжают это делать. И то, что когда-то кем-то уже были найдены прекрасные слова для выражения своей любви, никак не спасает от необходимости опять и опять говорить «я тебя люблю» или «я тебя не люблю». То же самое с любым деланием, которым люди занимаются вновь и вновь.

“Когда я занимаюсь философией или когда пишу стихи, я занимаюсь одним и тем же”.
Михаил Немцев

Почему-то музыкантов не спрашивают мол, как можно писать музыку если Бах или Малер то уже сделали и заведомо лучше тебя. Музыку пишут, во-первых, потому что хотят это делать (и не могут не писать), и потому, что она должна рождаться ещё раз и ещё раз, и архива не достаточно. То же самое можно сказать и о философии. То, что когда-то были Платон, Кун-цзы и тысячи тысяч забытых мыслителей, никак не спасает от необходимости размышлять примерно о том же самом.

Играй, музыкант! Для того тебе и гитара,
играй, чтобы тот, за стеной, заслоняя взглядом
будто бы равнодушным — самое дорогое
от неизбежных вопросов, прощаясь с теми,
кто глупо на кухне курит, кого уже и не обнять –
играй, чтобы он не забыл, что
кроме досмертной
есть и посмертная жизнь,
и вот она начинается!
Да, там тоже танцуют! Под эту самую музыку!
Играй музыкант,
тебя это не касается,
Там много места, вы с ним не свидитесь… –
играй, музыкант!
Михаил Немцев, из сборника стихотворений «Интеллектуализм»

Смерти никакой нет?

В твоей книге я нашла много близкого для себя. Когда, например, прочитала о тех, кто «выходя из дома, всегда готов в него не вернуться»…

Насколько ты сам осознаешь свою конечность? А еще — бесконечность, протяженность во времени своих мыслей, свершений и действий? Как поется в песне, «это все, что останется после меня, это все, что возьму я с собой»? Что останется и что ты возьмешь с собой?

Да нет, — ни то, ни другое я не осознаю… Не осознаю. И на самом деле не знаю, что останется. Скорее всего совсем не то, о чём я мог бы подумать.

В сборнике стихотворений «Смерти никакой нет» (Новосибирск — Москва, 2015 г.), созданном в соавторстве с Иваном Полторацким и Дмитрием Королевым, ты заявляешь «Попробуй поспорь с ценителями высшей меры! Они приводят убийственные примеры, и предлагают дедовские приёмы, от атомной бомбы до старых добрых погромов». Можно ли сказать, что твоя муза разговаривает с мировыми политиками и пытается что-то до них донести?

У меня нет музы. (Улыбается) Музы остались при старом режиме вместе с каретами и канделябрами. Я же не Дельвиг или там Державин какой-нибудь…

Нет, к политикам я не обращаюсь. Политики вообще не разговаривают с поэтами. Тем более, когда принимают такие решения как война с соседней страной. Скажем, если будет когда нибудь опубликован список людей, с которыми господин Путин обсуждает ситуацию в Украине, или господин Макрон — ситуацию в Сирии, или, скажем, господин Трамп — ситуацию в Йемене, и так далее, — в этом списке будет кто? Специалисты по экономике, военные, разведчики, дипломаты, может быть, медиа-аналитики… Такого рода люди, не поэты. Не, у меня и в мыслях нет к ним обращаться.

Вообще (это совершенно в сторону), интересно, что политики, и особенно энергичные, властные деятели с потенциалом превращения в автократов, они особенно нуждаются в поэтах, да? Потому что именно за поэтом может остаться последнее слово. Именно поэт находит те слова, которые «потом», postfactum, образуют формулу этого правления. И если скажем, Мандельштам сказал о Джугашвили то, что он о нём сказал, тот так и ушёл в вечность под ручку с этой эпиграммой. Всё, он с этим сделать уже ничего не может (хотя я считаю, что менее известная широкой публике «Ода» — это куда более серьёзно, это настоящий онтологический приговор Джугашвили, это настоящее «взвешен и найден лёгким»).

Или, скажем, когда Уолт Уитмэн обращается к Линкольну — «О, капитан мой капитан», то так это его «закончен тяжкий путь… я остаюсь на палубе оплакивать тебя…» и остаётся как завершающий, оправдательный голос. При этом такое никогда не пишут придворные поэты.

“За поэтом может остаться последнее слово. Именно поэт находит те слова, которые «потом» postfactum образуют формулу этого правления”.
Михаил Немцев

Эту завершающую формулу произносит человек из толпы, какой-то «многий» — тот, кто сам по себе ничего не стоит. И в то же время, именно то, что ему (или ей) принадлежит последнее слово, не позволяет политику пренебречь их голосом. Но это именно голос человека из толпы. У Мандельшатма в «Оде» это хорошо видно: он, продолжая говорить, как бы растворяется среди других, обычных, обыденных, и его голос становится голосом всех. И уже если там сказано» взвешен и найден лёгким», то тогда уж всё.

Но я на такое и не претендую, конечно. Я обращаюсь к тем, кто может меня услышать, то есть прочитать мой текст, то есть, в конечном счёте, к таким как я — вот к тебе, например. К кому угодно, кто возьмётся читать эти и другие стихи.

Такое мистическое и немного дерзкое название: «Смерти никакой нет». Мне вспоминается Арсений Тарковский с его «ни тьмы, ни смерти нет на этом свете…» Так есть смерть или ее нет? С философской точки зрения и вообще?

Сборник «Смерти никакой нет» был придуман в невыносимой ситуации братоубийственной войны, в которую мы оказались втянуты сумасшедшими, без нашего согласия и без какого-либо интереса к нашему отношению с их стороны. Поэтому речь идёт там, в первую очередь о вынужденной насильственной смерти.

Кроме того, как раз незадолго до этого погиб, покончив с собой, Виктор Iванiв, его смерть тяжело переживалась в Новосибирске, в той литературной среде к которой мы себя относили и относим. Я-то был с ним знаком лишь шапочно, мы не дружили, а скажем с Иваном Полторацким они дружили. Смертью в стихах Виктора всё пропитано. Но у него смерть не ужасная, а, если можно так выразиться, «просто смерть», кастанедовская смертушка, с которой всем приходится сожительствовать, куда уж деваться. Но надо было тогда как-то и о смерти Виктора говорить, и так всё это совпало… Нужно было поэтически реагировать на ситуацию.

Этот сборник я придумал в Нижнем Новгороде на поэтическом фестивале, когда Иван Полторацкий выступал в каком-то полуподвальном помещении, а я в зале слушал его и вдруг в одно мгновение понял: что это должен быть за сборник, какая обложка (её потом сделала Ира Кузнецова), какие стихи в него собрать, всё.

Третьим был Дима Королёв. На тот момент у меня было ощущение, что я «на одной духовной волне» с ними, именно в отношении того, что и как нужно писать в этой ситуации и по поводу неё. Я считаю, что это было верное ощущение. Хотя с Королёвым мы о смерти-то никогда и не говорили, но на самом деле, в таком разговоре даже и не было нужды.

Итак, сам собой сборник получился таким: Полторацкий в нём больше оплакивал самоубийство Виктора, я больше говорил об убийствах, происходящих рядом и от «нашего» лица, а у Димы — философия истории как предпосылки к убийству (это моя формула для его стихов там).

Суждение «смерти никакой нет» для христианина тривиально. Теперь, после того, как Христос воскрес, и на Пасхальной службе мы слушаем эти евангельские слова, мол, смерть где твоё жало? — о «смерти» можно говорить только в особом смысле умирания. Смерти нет. Но есть факт движения к смерти, умирания, с которым нам всем и приходится иметь дело.

И ещё бывает убийство. Как факт совместной жизни людей. И вот, когда массовое организованное убийство стало таким центральным фактом народной жизни (это и теперь так, но теперь есть уже какое-то чувство привычки), надо было это обсудить. То есть по крайней мере начать с того, что назвать смерть смертью, страх — страхом, обреченность — обречённостью.

“Суждение «смерти никакой нет» для христианина тривиально. Теперь, после того, как Христос воскрес, и на Пасхальной службе мы слушаем эти евангельские слова, мол, смерть где твоё жало? — о «смерти» можно говорить только в особом смысле умирания. Смерти нет. Но есть факт движения к смерти, умирания, с которым нам всем и приходится иметь дело”.
Михаил Немцев

Я не знаю, оказал ли этот сборник какое-то влияние на происходящее или хотя бы на состояние чьего-то ума. Кажется тогда, в 2015 году, я почему-то всерьёз верил, что само существование этой маленькой книги повлияет на состояние дел в мире.

На Западе мы много говорим о “смерти искусства”, “смерти Бога”. А что можно сказать о “смерти философии”?

Ну это же метафоры, метафоры. «Смерть Бога», это не смерть Бога, это (если я правильно понимаю применивших это ницшеанское понятие в богословии мыслителей) окончание долгого исторического периода, когда доминировали некие представления о Боге. Они — умерли. Теперь думать о Боге люди вынуждены по-другому, каким-то ранее не представимым способом.

«Смерть Бога» — это ёмкая метафора, которая позволяет об этом говорить.

“Кажется тогда, в 2015 году, я почему-то всерьёз верил, что само существование этой маленькой книги повлияет на состояние дел в мире”.
Михаил Немцев

Так же иногда говорят и о «смерти философии». Подразумевается, что прежняя философия закончилась. Она умерла своей смертью, исчерпав своей познавательный потенциал, или её угробила развивающаяся техника, или с ней случилось что-то ещё… Не в этом вопрос, важна именно констатация окончания. И отсюда следует вывод, что философии как формы мышления больше не будет, будет нечто иное. Или же она, если сохранится, невообразимо изменится…

Так что «смерть философии» — это философское понятие, которое используется для обсуждения ситуации в современной философии и её развития во времени. В нём поэтому нет ничего особенно загадочного или завораживающего.

О России, США и «пустоте»

В одном интервью ты сказал очень интересную фразу “Россия во многом остается пустотой”. Можешь пояснить твою мысль?

Речь тогда, насколько я помню, шла о культурной и смысловой бедности.

Допустим, ты приезжаешь в некий населённый пункт, а там «всё как везде», т. е. никак. Некрасивые дома, некрасивые улицы с бессмысленными названиями, школы, увешанные распечатанными на принтере поздравлениями с государственными праздниками и памятками о терроризме. Улицы с именам победителей в каких-то забытых уже революционных сражениях. А то этот населённый пункт ещё и называется как-нибудь вроде «40 лет Октября» или «Ленинск», так что по поводу названия даже красивую легенду не создашь.

“Россия во многом остается пустотой”.
Михаил Немцев

Осматривая без сильных эмоций это место, где можно выжить, и устроиться (хорошее русское слово — «устроиться»!), осознаешь, что в нём многое просто невозможно. Повседневный быт предстаёт взаимоподдерживающимся сочетанием бедности и бессмысленности.

Кстати, это убойное сочетание, точнее, чувство безнадёжности, передано было, по-моему, в фильме Звягинцева «Левиафан», да и в других его фильмах тоже. Во многом за это на него и накинулись (обрати внимание, что у него все три последних фильма — о том, что негде жить, хотя квартиры у его персонажей есть).

Сейчас я бы сказал, что эта бедность — результат многолетнего ограбления жителей России, когда их жизнь не принадлежала им самим. Их грабили и грабили, иногда до смерти, иногда в обмен что-то давали. «Было время, и цены снижали», как в песне поётся. Так вот наши люди научились жить, как будто в переселенческом лагере. Кое-кто его вполне прилично для себя обстраивал и обустраивает, у кого на что хватало возможностей, — от застеклённого балкона до так называемого «коттеджа» с прямым выходом к реке. Ну, молодцы те, кто смог это сделать, никого не притеснив.

“Это убойное сочетание, точнее, чувство безнадёжности, передано было, по-моему, в фильме Звягинцева «Левиафан», да и в других его фильмах тоже. Во многом за это на него и накинулись (обрати внимание, что у него все три последних фильма — о том, что негде жить, хотя квартиры у его персонажей есть)”.
Михаил Немцев

Но я тогда говорил об ощущении слабой осмысленности, почти бессмысленности происходящего. Именно поэтому — пустыня. Заметь, в пустыне тоже бывают оазисы и кое-где там замечательные руины, следы великих цивилизаций прошлого; а ещё посмотри на эти коттеджные посёлки, там иногда высятся целые замки, на них можно любоваться. Плюс рыбалка, охота, футбол по субботам или просто пьянка в гараже, кому что нравится: какой-никакой, а быт всегда обустраивается. Ну, грабят, так ведь не режут же.

“Наши люди и научились жить, как будто в переселенческом лагере”.
Михаил Немцев

В своей колонке на Гефтере ты пишешь, что “эмиграции не существует”. Как эмигрант, я в принципе понимаю, что ты хочешь этим сказать. Как ты сам воспринял переезд в США? Открыл ли он для тебя новые горизонты? Что изменилось в твоем мировоззрении? Что безнадежно утратилось?

Да, новые горизонты стали открываться, конечно, это неизбежно. Что изменилось, пока ещё не могу сказать — не могу для этого достаточно чётко различить внутренние и внешние обстоятельства моей жизни. Утратилось?… Тот прекрасный мир в котором я жил в Новосибирске; он там остался, а я уехал, и теперь всё еду… Я только теперь по-настоящему начинаю смотреть на свою жизненную ситуацию как ситуацию возможностей, открытостей. Хотя только ещё даже не понимаю, как не только приспосабливаться к этим изменениям, но и максимально продуктивно их использовать.

“Утратилось?… Тот прекрасный мир в котором я жил в Новосибирске; он там остался, а я уехал, и теперь всё еду…”
Михаил Немцев

Цитирую тебя же, вернее, твою книгу: «Что такое эмиграция? Надежда пересобрать себя — там, на новой земле и среди новых людей».

Сбылась ли эта надежда?

«Эмиграция» — это вообще одна из стержневых тем русской культуры, что, кстати, свидетельствует о пограничном характере российского общества. Но, видишь ли, это было сказано о теме эмиграции, но не о моей личной ситуации, обо мне — я ведь не эмигрант. Наш с семьёй статус точно определяется одним не очень употребимым в России пока словом: экспаты. Мы живём в Штатах, но, так сказать, «по делу» и без необходимости укореняться. Конечно, такие перемещения в пространствах вынуждают делать какие-то отбивки и пересборки. Но всё-таки это не эмиграция. Эмиграция, на мой взгляд, предполагает вынужденные обрывы или по крайней мере утончения связей из–за невозможности вернуться.

«Так вот, что такое эмиграция? Надежда пересобрать себя — там, на новой земле и среди новых людей. «Там» — другой воздух. «Там» — чуть иначе работает орган восприятия иных реальностей. «Там» те же люди, да не те же. Они так же скучно и глупо (почти все) переживают свои потягушки с присутствием в мире, читают в общем-то те же книги и мечтают о том же, но с другой, минимально-другой, интонацией, то же самое они делают немного иначе — и этого достаточно, чтобы переместить точку сборки и пересобрать себя. Может быть, получится переписать на лучший манер — убрав ненужные блоки, скажем, и добавив нужные. Как будто внутри большой и слишком многими сооружаемой твоей жизни откроется другой отдел. Только за счёт перемещения. Отъезд — это экскурсия. Эмиграция: вынырни и пересобирай себя самого.
В этом, конечно, увлекательный вызов. Бывает, что человеку самого себя мало. Этих рук, ног, отработанной точки зрения, позы, родного наклона головы. А там — может быть, и станешь другим».
Михаил Немцев, «Ясность и радость», 2018

В чем основное отличие для тебя в США и России?

Одно из заметных отличий, пожалуй, в том что в США люди рассматривают свою жизнь, её обстоятельства как результат чьих-то решений: своих или чужих. Решения могут быть неудачными или просто преступными. Но за теми или иными обстоятельствами можно обнаружить кого-то, кто это придумал. Это может быть иллюзией. Например, структурные проблемы общественного неравенства так понять не получится, их нужно анализировать и понимать по-другому. Отсюда же и невероятная популярность в США разных конспирологических учений. Но, тем не менее, есть такая массовая идеологема.

В России люди гораздо чаще склонны смотреть на обстоятельства своей и соседской жизни как на стечение обстоятельств. Судьба. Или, как говорят, «ну так вышло». Там, где американцы ищут методы сопротивления, россияне ищут обходные пути — с кем договориться, и т. д.

Тут я не хочу сказать, что американский подход к жизни абсолютно предпочтителен. В нём потенциально много заведомого пренебрежения людьми, которые с какими-то обстоятельствами «не справились». Это лишь одно из различий, из него следуют интересные выводы о том, чем отличаются возможные философии жизни в России и в США. О понятии «философии жизни» в «Ясности и радости» отдельный очерк, это важное для меня понятие, так что оно здесь не для красного словца.

“Когда я говорю: «от счастья к радости» — я говорю: следует двигаться от естественной и потому всем-нам-сходу-понятной мысли о понятной обустроенной жизни к непонятной и незаконченной мысли о невесть какой жизни. Пусть у нас пока есть не более чем жизнеформные фантазии; хотя бы от них начать, чтобы справиться с собой в мире нужды (нехватки) и альтернативной ей «хватки». Герой на краю невыносимой гибели, отшельник, уходящий из дома, где родные, запертый в угол собственной логикой философ, музыкант, которому впервые не хватило нот вверх — они могут быть радостны, но это не «счастье» конечно. Может быть, не назовёшь это и радостью, я не знаю. Бибихинская молния — символ парадоксальной онтологии: она высвечивает бесчеловечный, то есть внепсихологический мир, где можно, однако же, радостно жить, и жить впервые. Как на новом острове, куда никто ещё не высаживался. Повторюсь, начинается это приключение с открытия радости.”
Михаил Немцев “Ясность и радость” (Москва, 2018)

Об исторической памяти и будущем человечества

Думаю, не все из тех, кто прочитает это интервью, успели ознакомиться с твоей книгой «Ясность и радость». В ней ты сравниваешь многие категории. Например, ужас и страх. Можешь пояснить читателям, в чем разница между одним и другим в нашу довольно тревожную эпоху.

Страх — это беспокоящее, угрожающее, останавливающее ощущение угрозы. Мы боимся всегда чего-то, что представляет собой опасность. Ужас — состояние в котором мы обнаруживаем, что нас — нет. Опыт несуществования.

Я думаю, вслед за названными там европейскими философами прошлого века, что ужас интенсивнее страха и в то же время как бы не имеет отношения к нашим индивидуальным особенностям. В состоянии ужаса мы — люди на краю исчезновения, или даже на краю превращения в пустое место, буквально. Он настолько нас «обобщает», что личные особенности важны для встречи со страхом, теряя какое-либо значение.

“Я не хочу сказать, что американский подход к жизни абсолютно предпочтителен. В нём потенциально много заведомого пренебрежения людьми, которые с какими-то обстоятельствами «не справились». Это лишь одно из различий, из него следуют интересные выводы о том, чем отличаются возможные философии жизни в России и в США”.
Михаил Немцев

В книжке речь об «ужасе» заходит в в связи с опытом ХХ века, когда человечество научилось создавать новые «ужасные вещи», машины ужаса. Лагеря смерти, атомные бомбы, глобальные экологические проблемы. Теперь мы все живём и будем жить рядом с этим проницательными источниками ужаса.

Ты много писал об исторической памяти и прошлом. Почти все твои интервью — об этом. Но мне бы хотелось поговорить с тобой и о будущем.

В каком направлении, по твоему мнению, будут развиваться человечество и человек?

В сторону нарастания форм отчуждения и неравенства. Человечество сейчас сталкивается с такой проблемой, с которой никогда в прошлом не имело дело: как сделать так чтобы такое невероятное количество людей не только могли бы сосуществовать, но и жить более-менее полной, качественной, настоящей жизнью?

До сих пор эта проблема решалась так, что часть человечества совершенствовала качество своей жизни за счёт другой части человечества. Те методы теперь, к счастью, работают всё хуже. Но вся культура вовлечена в их обоснование и оправдывание. Отказаться от них — значит выступить против культуры, а это и больно, и неприятно. Между тем, население планеты и сложность этого населения стремительно растут. И вот, проблема встаёт в полный рост.

Понимаю, что любое заглядывание вперед — своего рода спекуляции и умозрительные упражнения. Но все же интересно было бы услышать твое мнение о таких явлениях как “транспортировка памяти”, “трансгуманизм”, “искусственный интеллект”. Можно ли сказать, что фантазии о сверчеловеке станут реальностью благодаря эволюции человека в сторону слияния с (или даже замещения его) машиной?

Хе, я два года активно участвовал в исследовательском проекте как раз о «будущем человека», именно так как ты о нём говоришь, — «траснгуманизм» и т. д., и прочитал тогда довольно много написанных на эту тему текстов. И потерял интерес к этому. Когда за предвестье каких-то глобальных перемен выдаются результаты, достигнутые в нескольких лабораториях, действительные даже в перспективе для очень немногих людей, — такое мне просто неинтересно. Мои представления о будущем, в отвлечении от всей это ерунды про «трансгуманизм», очень обычны. Повторю. Человечество будет развиваться в сторону усугубления всех известных глобальных проблем, нарастания глобального неравенства. Из–за него одной из важнейших проблем людей ближайшего будущего будет противостояние «богатого Севера» и «бедного Юга». А дальние прогнозы лично меня не интересуют.

Идеальное пространство

И последний вопрос. Каков он, идеальный город? Пространство, в котором хочется жить?

Он небольшой, малоэтажный. Жители объединены в самоуправляющийся коммуны. Там есть всё необходимое для полного жизненного цикла: места, где работают, учебные заведения, больницы, церкви. Красивые кладбища (у нас проектировщики-урбанисты часто забывают о кладбищах!) — чтобы знать, что отправишься в конце концов в некое приятное место. В общем, если бы я его смог нарисовать, то картинка невольно стала бы иллюстрацией к известному стихотворению Иосифа Бродского «Развивая Платона». Так что ничего оригинального тут не придумаю. Желательно, чтобы город был в горной местности.

Человечество будет развиваться в сторону усугубления всех известных глобальных проблем, нарастания глобального неравенства. Из–за него одной из важнейших проблем людей ближайшего будущего будет противостояние «богатого Севера» и «бедного Юга».
Михаил Немцев

И совсем последний вопрос. Что тебя вдохновляет, радует, позволяет расти? Какова она, жизнь «человека-мыслителя»?

Отношения с близкими и далёкими людьми и родителями. В этом отношении, у меня совершенно обычная жизнь.

Биография

Михаил Юрьевич Немцев — российский поэт, философ, исследователь теоретической и прикладной этики социальной памяти, публицист, педагог. Родился 28 февраля 1980 года в Бийске. Учился на историческом факультете Барнаульского педагогического университета (1997–2001), затем окончил философский факультет Новосибирского университета (2003). Защитил диссертацию по гендерным исследованиям в Центральноевропейском университете в Будапеште (2007) и диссертацию кандидата философских наук «Содержание и значение “философского текста” в философской герменевтике ХХ века» в Институте философии и права СО РАН (2008). Преподавал в Новосибирском государственном техническом университете (2005—2011) и в Новосибирском государственном университете экономики и управления. Автор ряда научных публикаций по философии образования, истории философии, исторической макросоциологии. Публиковал статьи и эссе в журналах «Неприкосновенный запас», «Сибирские огни», «TextOnly», «Ликбез», «Трамвай» и др.

Фотографии из личного архива Михаила Немцева.