Мне пришлось растянуть «Ностальгию» Тарковского-мл на три дня по вполне простой причине: мне было физически больно от фильма. Я не знаю, что было главной целью работы, не знаю полностью (лишь частично по дневникам) настроений Тарковского во время съемок, но примечательно — они шли всего 3 месяца. Роль главного героя должна была достаться Солоницыну, но он умер, и роль писали под Янковского. Тарковский и Солоницын были настолько гармоничны, я осмелюсь сравнить их с Рублевым и Сергием Радонежским — иконописец смог на холст передать суть учения старца в одно из самых трудных для верующих времен. Апогеем союза Тарковского и Солоницына стал «Сталкер» — последняя совместная работа. Я думаю, что смерть Солоницына оставила глубокий след на Тарковском. Сюда же наслоились травля в СССР, запрет на создание фильмов, ненужность на Родине — а Тарковский ведь был настоящим творцом — он просто не мог не снимать, его лишали того, чем он был. Пожалуй, он был «самым русским» художником, хотя в нем текли и польская, и кавказская, и украинская кровь, — но место его рождения, то, что он впитал в детстве, сделали его полностью русским, самым русским художником — иначе он не снял бы «Рублёва».

Тарковский снимал «Ностальгию» в Италии — не на Родине. Не добровольно — вынужденно. Картина о русском писателе, исследующем жизнь крепостного музыканта Сосновского, который жил в Италии, а потом вернулся на Родину, и его жизнь там была трагичной. Тарковский уехал в Италию в 1980, в этом же году был написан сценарий, снимал в 1982. В 1983 году фильм вышел, а в 1984 — он стал невозвращенцем.

Что меня поразило и от чего было больно? Меня поразило, что Тарковский почувствовал свою участь и снял пророческий фильм за 4 года до того, как это стало реальностью. Мне было мучительно от такой концентрации боли в каждом кадре. Он очень личный: сны, воспоминания, мысли, слова — ты словно подглядываешь за чужим горем, и тебе стыдно.

Фильм просто пропитан болью. Возникает ощущение, что Тарковский снимал через силу, что он делал это не потому, что хотел, а потому, что не мог не делать. Больно от того, что художник такой величины (а он был не только режиссером и сценаристом, — он был философом, писателем, человеком, тонко знавшим Бога и искусство) вынужден снимать не Россию и не в России. «Ностальгия» — итальянский фильм, но даже итальянские актеры в нем выглядят русскими и становятся русскими. Я не понимаю, как этого не могло видеть советское руководство. Больно от его пророческого видения и понимания им своей участи непризнанного творца. Он сам писал, что его фильмы не для всех, но он очень хотел видеть отклик на Родине, он даже в Италии и Швеции снимал для русского зрителя — хотя понимал, что он его фильмов не увидит, по меньшей мере, при его жизни. Тарковского носит на руках Запад, его фильмами восхищались во Франции, Англии, Швеции, Италии, но он мечтал о том, чтобы жить, снимать, творить и быть признанным на Родине. И всё это красными нитями связано в «Ностальгии», очень русском итальянском фильме.

Там есть несколько опорных точек, доминант. Самая яркая — когда главный герой, которого играет Янковский, не может обойти с зажжённой свечкой бассейн, как ему наказал Доменико, он понимает, что у него не хватает сил и чистоты на это, это очень эмоциональная сцена. Но гораздо сильнее, на мой взгляд, эпизод, когда Горчаков стоит в бассейне, в руке сигарета.Он сильно пьян. Появляется девочка — и он переходит с итальянского на русский — и вот этот монолог, первый монолог героя Янковского на весь фильм на русском языке, приводит к той эмоциональной доминанте, после которой ты уже не может спокойно смотреть на экран.