«Издательство Ивана Лимбаха» выпустило две книги литовского публициста, философа и общественного деятеля Леонидаса Донскиса. Во всём мире он известен как автор десятков серьёзных политических трудов, но для первых изданий на русском были выбраны его книга философских афоризмов «Малая карта опыта» и публицистическая переписка с Томасом Венцловой «Поиски оптимизма в пессимистические времена: предчувствия и пророчества». Такие пограничные формы письма — серьёзное испытание для любого мыслителя, поскольку через них сложнее донести до читателя систему взглядов на мир. Оттого, каждая удачная книга подобного рода — маленький праздник для читателей.

21 сентября 2016, накануне прилёта в Россию, Леонидас Донскис скончался. А значит, последние прижизненные книги — это единственный способ услышать его интонацию «вживую».

«Малая карта опыта»

Восточная Европа в целом, и Литва в частности — это регион, для которого вопрос о независимости — один из самых болезненных. Обострению его послужила историческая ситуация: имперские амбиции большого соседа не оставляют в покое эти государства на протяжении веков.

От этого неудивительно, что с первых же фраз «Малой карты опыта» Донскис поднимает вопрос о силовом принуждении. Ограничение свободы для него — бесспорное зло, и это не обсуждается. При этом в философском плане критика силового принуждения — это не только боязнь физического насилия, но и проблема метафизического характера: принуждение ограничивает не только возможность к самореализации, но и сами мысли о ней. Давление со стороны государства мешает познанию, а непрерывное познание — одно из главных стремлений Донскиса. Рано или поздно, но любая сила начинает ограничивать познание, и поэтому мыслитель критикует само стремление к силе.

Вся политика в глазах Донскиса — это силовое взаимоограничение. Не только в том смысле, что страны угрожают друг другу применением насилия, но и в том, что ставя в центр мировоззрения силу, политики ограничивают себя, стремясь к ложному идеалу. Наращивание мощности не может привести к нравственному и интеллектуальному росту, а без них невозможно и развитие общества в целом.

Стремление к силе в итоге приводит только к поиску новой силы, тавтологично замыкая политику саму на себя и выключая из неё человека. Более того, погоня за силой становится соревнованием, а практически любая форма соревновательности в мире Донскиса пуста и бессодержательна. Начиная участвовать в гонках, ты утрачиваешь свой идеал, ставя в центр только победу, а стремление к победе в свою очередь приводит к использованию силы, к ограничению других участников забега.

Тем и страшна для философа война: она — абсолют соревновательности. Война делает силу — правдой, хотя это противоречит самой сути этих субстанций. Всегда ли является врагом тот, с кем воюет твоя страна? Донскис не торопится дать очевидный ответ. Ситуация, в которой принадлежность индивида к определённой нации служит поводом для дискредитации других народов — это ситуация коллапса. Своя Родина не должна унижать Родину другого человека. Национальность, корни для Донскиса — это не способ отграничения себя от остального мира, но способ обретения гармонии с Другим.

В этом чувство нации идентично чувству любви. Мыслитель утверждает, что любовь — это не зацикленность на одном человеке, а способность соединить свой опыт с опытом другого человека, и через эту двойную линзу видеть весь остальной мир. Вообще любое позитивное чувство в описании Донскиса восходит к свободе и открытости, любое негативное — к зацикленности на чём-то одном.

Расширить диапазон видения, избавиться от замутнённости силоцентричного взгляда — это главная цель философа. Вообще любые обстоятельства, мешающие увеличению собственного опыта, подменяющие стремление к саморазвитию на какие-то сторонние идеалы, презираемы философом.

Очевидно, что при такой позиции, детство для него — самое продуктивное и яркое время, ведь никогда опыт не прогрессирует в таких масштабах, как в детстве. Постоянно заполняемые белые пятна на карте человеческого опыта — вот чем бесценна «детская экзистенциальная открытость». Тем более жёстко Донскис критикует инфантильность взрослых людей, эту грубую подделку под детство, навязываемую массовой культурой. В ней теряется самая суть детства — непосредственность познания. Она подменяется непосредственностью ограниченности, добровольным отказом от стремления расширить свой опыт и принять более высокие идеалы.

Не стоит, однако, думать, что противоположность детства — старость — лишена обаяния. Донскис лишь призывает в любом возрасте не терять вкус к опыту, вкус к знаниям. Более того, старости доступен источник нового опыта, скрытый от детства: это опыт повторного переживания. Ведь когда человек перечитывает когда-то взволновавшую книгу, или приезжает в место, где давно не был, и куда долгое время стремился, он сталкивается не только с непознанным миром, но и с самим собой из прошлого. Происходит наложение двух разных восприятий мира друг на друга и от этого рождаются новые смыслы. Любое соединение разных опытов конструктивно в мире Донскиса, ведь при сложении они дают больше, чем сумму. Наверное, поэтому философ для книги выбрал форму афоризма: разные высказывания, сталкиваясь, искрят новым и неожиданным содержанием.

Вопрос уникальности нашей эпохи также анализируется Донскисом, и здесь ему близка позиция его друга и соавтора Зигмунта Баумана: наше время — это время «текучей современности», время размывания закостеневшей структуры социальных институтов и территориальных границ. В этих условиях особенно нелепо выглядят попытки остановить и ограничить естественный поиск правды, замкнуть истину в рамки идеологии, вообще искать истину в политической сфере. Политика для Донскиса заранее неискренна. Неутешительно парадоксален портрет идеального политика: таковым может быть лишь тот, кто ставит в себе человека выше, чем государя. По-настоящему мудрый властитель — это тот, кому власть не нужна, ведь как только власть становится целью человека — он прибегает к силе.

Что же может спасти человека от политики? Донскис отвечает: юмор. Юмор, вскрывающий природу власти и показывающий слабость её силы. Однако Донскис не одобряет юмора, который сам становится политикой, оружием, силой — это убивает его суть. Отсюда, например, такой пассаж: «Нехватка чувства юмора — это неосознанная жажда величия». Вся книга наполнена тонкой европейской иронией. Благодаря ей и грозное, пугающее силовое давление, с которого началась книга, под конец хиреет, превращается в осмеянного «хромого беса», который вроде и знает все грехи человечества, но не может использовать их в свою пользу.

Донскису не нужна ни сила, ни власть. Что же ему нужно? Мир. В обоих значениях этого слова: мир как невойна, ненасилие, неконтроль — это единственный путь к обретению мира как Вселенной. А обретение мира как Вселенной — это путь раскрыть малую карту опыта, сделав её бескрайней картой звёздного неба.

«Поиски оптимизма в пессимистические времена:

предчувствия и пророчества Восточной Европы»

Вторая книга Донскиса — это переписка с известным литовским поэтом, диссидентом Томасом Венцловой. В основном, сборник посвящён мировому политическому кризису и поиску выхода из него.

Венцлова — куда более популярный автор в наших широтах: на русском языке изданы сборники его стихов и научных работ, объёмный том публицистики и собрание эссе о Вильнюсе. Даже научная биография этого литовского литератора у нас есть. Все эти книги доказывают, что их автор — мастер слова, энциклопедически эрудированный интеллектуал и неутомимый борец «за вашу и за нашу свободу». Более того, как интересный и самобытный собеседник и корреспондент, Томас также неоднократно себя показал: хотя бы в беседе со Львом Лосевым и в переписке с Чеславом Милошем (оба этих текста опубликованы в сборнике публицистики «Пограничье»). Венцлова любит русский народ, великую русскую культуру, но презирает российскую власть. В отличие от своего собеседника Донскиса, он не ищет корни путинизма в глубинах русской истории и считает его лишь временным явлением: прискорбным, но предполагающим возможность к демократизации России, вхождения оной в европейский контекст.

Оба автора безусловно ориентируются на Запад: попутно отмечая многие его недостатки, критикуя целый ряд ключевых проблем западного мира — и всё-таки ставят его ценности выше любых других. Глобальная картина мира перед авторами выглядит как противостояние европейско-американской свободы рынка и прав человека с русской-китайским «авторитарным капитализмом без политической свободы».

Неудивительно, что два литовца уделяют основное внимание своему соседу — России. Она предстаёт в книге как страна, погружённая в жесточайший духовный кризис. По мнению авторов, Россия переживает одно из самых суровых испытаний в своей истории, ведь имперское сознание, веками взращиваемое в русских людях, потерпело поражение после распада СССР. Поэтому стратегия нынешнего руководства, направленная на строительство «пятой империи» вызывает столько восторга и поддержки у электората. Однако основания у этой тактики достаточно хрупкие: за пару десятилетий вестернизации России (а, например, Томас считает, что определённое равновесие длилось до 2010 года) она успела интегрироваться в экономические и культурные структуры Запада. Поэтому, основным оружием (весьма эффективным, по мнению авторов книги) являются экономические санкции: банальное выключение России из системы европейской и мировой торговли, наносит ощутимый ущерб режиму.

Проблема этой части книги в том, что два оригинальных и интересных автора в итоге сводят обсуждение к набору штампов, которые можно найти в российских либеральных СМИ. Для людей с незамыленным взглядом, это может оказаться хлёсткой пощёчиной взглядам, но для любого, кто следит за развитием политической ситуацией, подобные инвективы режиму либо стали нормативной речью, либо успели приесться. А ведь от книги двух интереснейших литовских гуманитарев ждёшь другого взгляда, нового ракурса. Задача подобных трудов не в том, чтобы описать ситуацию — это делается на страницах прессы — а в том, чтобы показать какой-то оригинальный выход из неё. Пока авторы ограничиваются обсуждением сегодняшнего положения дел, этой оригинальности в книге нет.

Однако как только беседа двух интеллектуалов касается других тем, книга развёртывает перед читателем куда большую глубину.

Во-первых, авторы огромное внимание уделяют интерпретации опыта диссидентского движения. Томас Венцлова и сам участвовал в литовских правозащитных организациях, поэтому в дискуссии авторам удалось осветить этот феномен не только снаружи, но и изнутри. Диссиденты здесь выступают как одна из основных сил, послуживших распаду Советской империи. Люди непрошибаемого морального авторитета, они самим своим существованием показывали весь абсурд тоталитарной системы, и при всех физических репрессиях, именно на стороне этой небольшой группки людей осталась истина. Здесь, несомненно, есть перекличка с предыдущей книгой Донскиса — правда выше силы, а свобода человека — один из способов взрастить правду.

Именно поэтому ещё один серьёзный акцент авторы делают на таком феномене как права человека. Всеобщая декларация прав человека — краеугольный камень современного мира, и вместе с тем — фундамент светлого будущего. Но, как это ни парадоксально, основная роль в развитии этой идеи пришла не с Запада, а с Востока — из опыта советских и китайских диссидентов. Рассуждать о правах, находясь в стране, где идёт активная борьба за них на государственном уровне — это гораздо проще, чем встать против режима и требовать у бюрократического аппарата соблюдения им же прописанных законов.

Не стоит, впрочем, думать, что в книге нет места и критике диссидентского движения. Несгибаемость диссидентов важна для их борьбы с бесчеловечным режимом, но в реальной политической игре европейского уровня она оказывается перегибом в обратную сторону. В идеальном мире все политики должны быть правозащитниками, забывающими о собственных национальных интересах, однако на практике это нереализуемо.

В принципе столкновение идеи и реальности — один из основных сюжетов этой книге. Идея о путинском аде сталкивается с необходимостью признать, что страна ещё не превратилась в фашистское государство; образ идеального Евросоюза сталкивается с тем, что Европа утратила моральный компас и сама нуждается в существенных улучшениях; даже идея родной Литвы, увы, далека от реальности, а на практике приходится иметь дело с далеко не совершенным государством.

Что же служит выходом из этой ситуации? Оптимизм. Именно вера в лучшее, вполне аргументированная философией надежда на стабилизацию мирового сообщества, не оставляет авторов этой книги ни на минуту. «Поиски оптимизма» — это и поиск самого определения оптимизма. Самые интересные, глубокие мысли в книге связаны не с нынешним положением вещей и не с политикой вообще, а с вечными категориями, определяющими взгляд на реальность: «Оптимизм, идущий не от наивности и малодушия, но питаемый мудростью и опытом, означает веру в то, что мир — это всегда нечто несравненно большее, нежели я, мой круг и мой народ. Если так, то уже сам факт моего существования в мире и возможность думать и сомневаться есть дар, заслуживающий благодарности и понимания, что всё могло быть намного хуже. Меня могло попросту не быть, так что вопрос о счастье или успехе — вообще вторичен. Уже одно то, что я есть в этом мире и могу мыслить о своём месте в нём подтверждает, что для меня этот мир — наилучший из возможных, в иных мирах меня нет, и пусть об их свойствах судит кто-нибудь другой» — пишет Донскис.

«Поиски оптимизма в пессимистические времена» — книга в чём-то парадоксальная. С первых же страниц презентуя себя как политическую дискуссию двух видных гуманитариев, именно с этой стороны она оказывается наименее интересной. Обычно в подобных изданиях важен в первую очередь спор, но авторы стоят на практически идентичных позициях. Более того, ничем принципиально отличающимся от других обсуждений среди сторонников либеральной оппозиции, эта книга не блещет.

Однако, эта тонкая книжка неожиданно раскрывается как краткий курс по гуманистической мысли: публицисты пользуются широчайшим культурным фоном: Оруэлл и Милош, Чаадаев и Герцен, Кант и Вольтер, не говоря уж об огромном количестве упоминаемых и обсуждаемых деятелей литовской культуры, а также советских диссидентов. Философское обоснование политического оптимизма, основанного на вере в естественные права человека — вот чем ценно это издание.