Как не устают напоминать нам два Дэвида, древняя история намного увлекательнее и разнообразнее, чем мы привыкли считать. Из их новой книги «Начало всего: новая история человечества» мы уже узнали о трёх базовых свободах наших предков, «относительно-абсолютной» власти монархов, процветании в так называемые периоды «хаоса/упадка», досуге и достатке древних охотников и собирателей. На этот раз мы познакомимся с уникальными древними городами, среди которых: город, центром которого был бассейн; город, состоявший из сплошной периферии; и город, в котором храмы выполняли роль фабрик и складов.
Города возникают в сознании.
По крайней мере, так считал Элиас Канетти, писатель и социальный мыслитель, нередко отодвигаемый на задний план как один из эксцентричных центральноевропейских авторов середины прошлого века, к которым никто не знает как подступиться. Канетти считал, что жившие в небольших группах охотники и собиратели эпохи палеолита не могли не думать о том, какой могла бы быть жизнь в более крупных сообществах. Доказательства тому, утверждал он, можно обнаружить на стенах пещер, где изображены огромные стада животных. Как, глядя на это, можно не задуматься о стадах людей? Непременно должны были наши предки думать и о мёртвых, количество которых во много раз превышает количество живых. Что если бы все, кто когда-либо умер, собрались в одном месте? Эти «невидимые массы», считал Канетти, были первыми городами в истории человечества, пусть они и существовали лишь в воображении.
На первый взгляд всё это может показаться лишь праздными размышлениями, однако последние исследования когнитивных процессов показывают, что Канетти обратил внимание на нечто очень важное; нечто, что остальные упустили из виду. В определённом смысле, крупные социальные единицы всегда воображаемые. Иначе говоря, есть очевидная разница между нашим отношением к друзьям, родственникам, соседям, людям и местам, которые мы знаем непосредственно, и нашим отношением к империям, нациям и метрополиям, которые существуют преимущественно в нашем уме.
Согласно традиционной, хрестоматийной версии истории человечества, масштаб имеет решающее значение. Крошечные группы охотников и собирателей, в которых люди предположительно жили на протяжении большей части истории, были демократичными и эгалитарными именно потому, что были малочисленными. Часто преподносится как доказанный факт, что наши социальные эмоции, даже наша способность запоминать имена и лица, обусловлены тем, что 95 процентов своей истории мы прожили в крошечных группах численностью не более нескольких десятков человек. Считается, что мы запрограммированы на жизнь в маленьком коллективе. Как следствие, крупные объединения людей часто воспринимаются как нечто противоестественное. Именно поэтому, гласит теория, жизнь в крупных сообществах невозможна без городских планировщиков, социальных работников, налоговых инспекторов и полицейских.
С этой точки зрения, было бы вполне логично, если бы возникновение первых городов, первых действительно крупных объединений людей, постоянно живущих в одном месте, совпадало с появлением государств. Долгое время считалось, что археологические находки, сделанные в Египте, Месопотамии, Китае, Центральной Америке и других местах, подтверждают, что если собрать большое количество людей в одном месте, они неизбежно изобретут письменность, систему управления, хранилища и мастерские. Вскоре после этого произойдёт разделение на социальные классы.
Новые факты этого не подтверждают. Более того, многое из того, что мы узнали за последние 50 лет, опровергает традиционный нарратив. Сегодня нам известно, что в некоторых регионах города на протяжении столетий практиковали самоуправление и не имели ни храмов, ни дворцов. Во многих ранних городах не было ни системы управления, ни правящего класса. В некоторых других централизованная власть то появлялась, то исчезала. Другими словами, городская жизнь не всегда подразумевает политическую организацию.
Это открытие имеет далеко идущие последствия. Во-первых, оно подразумевает менее пессимистическую оценку человеческих возможностей, так как тот факт, что большая часть человечества сегодня живёт в городах, не диктует то, как именно мы должны жить. Но сначала необходимо понять, как вышло, что прежде мы так сильно ошибались.
«Здравый смысл» — странное выражение. Иногда оно означает именно то, что должно: мудрость, основанную на жизненном опыте и помогающую избежать глупых ошибок. Именно это мы имеем в виду, говоря, что мультяшному злодею, который снабжает свою машину Судного дня кнопкой, помеченной «самоуничтожение», или забывает заблокировать вентиляционные ходы в своей секретной штаб-квартире, не хватает здравого смысла. В то же время, иногда оказывается, что вещи, которые на первый взгляд согласуются со здравым смыслом, на самом деле ему противоречат.
На протяжении долгого времени здравый смысл гласил, что женщины — плохие солдаты. В конце концов, женщины мельче и слабее мужчин. Затем армии разных стран провели эксперименты и обнаружили, что из женщин получаются лучшие стрелки. Точно так же считалось, что людям в небольшой группе легче общаться на равных и принимать решения демократическим путём, а чем крупнее группа, тем труднее становится это делать. Если как следует задуматься, это противоречит здравому смыслу, так как не соответствует действительности в случае с группами, которые просуществовали долгое время. Со временем в любой группе друзей и тем более родственников возникают конфликты,
Поскольку проблема масштаба обычно рассматривается как часть нашего эволюционного багажа, будет полезно вернуться к истокам и вспомнить, что говорили на эту тему эволюционные психологи вроде Робина Данбара. Большинство из них подчёркивают, что социальная организация охотников и собирателей — как древних, так и современных — имеет несколько уровней, один внутри другого, как матрёшки. Базовая социальная единица — это пара с детьми. Чтобы обеспечить себя и своё потомство всем необходимым, эти базовые единицы вынуждены объединяться в группы, состоящие из
Есть очевидный аргумент против эволюционной модели, согласно которой самые крепкие социальные связи основаны на кровном родстве — многие люди попросту не выносят своих родственников. Это не менее верно в отношении современных охотников и собирателей, чем в отношении любых других людей. Некоторые находят мысль о жизни в окружении ближайших родственников настолько невыносимой, что преодолевают большие расстояния, чтобы оказаться подальше от них.
Хоть современные марту, например, и называют себя потомками общего тотемного предка, на самом деле кровные родственники составляют лишь 10 процентов племени. Кто угодно может присоединиться к любой из групп марту. То же самое верно и в отношении хадза, биака, сан и других. Самые смелые могут и вовсе покинуть своё племя. Данный факт особенно удивителен в таких местах, как Австралия, где существуют сложные системы родства, основанные на происхождении от общих тотемных предков.
Похоже, что в подобных случаях родство — скорее метафора, вроде как мы бы с позиций интернационализма сказали, что «все люди — братья». Причём данная метафора часто охватывала большие расстояния, благодаря чему каждый, кто разочаровался в своих близких родственниках, мог рассчитывать на тёплый приём даже вдали от дома.
Современные сообщества охотников и собирателей как будто существуют одновременно в двух совершенно разных масштабах: малом и огромном, охватывающем обширные территории и даже целые континенты. Это может показаться странным, но с точки зрения когнитивной науки в этом есть смысл. Именно способность переключаться между разными масштабами отличает ум человека от ума других приматов. Обезьяны соперничают за самок и власть, однако любая достигнутая победа временна. Нет ничего вечного. Нет ничего воображаемого. Люди же живут одновременно с примерно полутора сотней людей, которых знают лично, и внутри воображаемых структур, которые объединяют их с миллионами или даже миллиардами других людей. Иногда, как в случае современных наций, они преподносятся как основанные на кровных связях, но не всегда.
В этом, по крайней мере, современные охотники и собиратели ничем не отличаются от древних охотников и собирателей, а также современных городских жителей. Все мы способны испытывать солидарность с людьми, которых, возможно, никогда в жизни не встретим, и быть частью макро-сообщества, существующего преимущественно в форме «виртуальной реальности», как мир потенциальных отношений с его собственными правилами, ролями и структурами.
Канетти был прав. Прежде, чем стать реальностью, массовое общество возникает в сознании. И, что не менее важно, оно продолжает существовать в сознании даже после того, как становится реальностью.
Теперь мы може