Влияние новых орудий труда и изобретений на общественную жизнь и психологию людей настолько велико, что классификации и периодизации культур на основе доступных технологий воспринимаются нами как данность. Однако по мере того, как технологии становятся всё более совершенными и могущественными, утверждает Нил Постман, они начинают не просто оказывать влияние на культуру, но и подрывать её основы, а затем и вытеснять её. Со временем это приводит к ситуации, которую мы имеем сегодня, когда всё, что не может быть подсчитано, измерено и доказано, дискредитируется, непреложные истины исчезают, а какая бы то ни было постоянная картина мира представляется невозможной. Чтобы осмыслить произошедшее, мы должны начать с момента в истории, когда изобретения впервые нарушили целостность культуры — а это, по мнению Постмана, произошло в XVI–XVII веках с изобретением механических часов, печатного станка и телескопа.

Один из самых известных афоризмов, вышедших из–под пера Карла Маркса, содержится в его книге «Нищета философии» и звучит следующим образом: «Ручная мельница порождает общество с сюзереном во главе, паровая мельница — общество с промышленным капиталистом». Насколько мне известно, Маркс нигде не говорит, какое изобретение порождает технократа, и я более чем уверен, что он не предвидел появление технополиста. Тем не менее, его замечание полезно для нас. Маркс хорошо понимал, что помимо влияния на экономику, технологии также формируют новое восприятие действительности, и что это восприятие имеет важное значение для понимания форм общественной и психологической жизни. В «Немецкой идеологии» он пишет: «Какова жизнедеятельность индивидов, таковы и они сами». Эта фраза очень напоминает что-то из творчества Маршалла Маклюэна. Более того, в конце книги есть абзац, который пришёлся бы ко двору в «Понимании медиа»: «Возможно ли появление Ахиллеса в эпоху пороха и свинца? Или “Илиады” в эпоху печатного станка и типографской машины? И разве не исчезают неизбежно сказания, песни и музы, а тем самым и необходимые предпосылки эпической поэзии, с появлением печатного станка?»

Маркс не был первым, кто установил связь технологий с символической сферой и психологией. Учёные и до него разрабатывали таксономии культуры на основании технических достижений эпохи. Сразу приходит на ум известное всем разделение на каменный, медный, бронзовый и железный века. Также мы говорим о промышленной революции (термин, популяризированный Арнольдом Тойнби) и постиндустриальной революции (термин Дэниела Белла). Освальд Шпенглер писал об эпохе машинной техники, а Чарльз Сандерс Пирс называл XIX век железнодорожной эпохой. Льюис Мамфорд, применительно к более отдалённому будущему, различал эотехнический, палеотехнический и неотехнический периоды, а Ортега-и-Гассет писал о трёх стадиях развития технологии: «технологии случая», «технологии мастерового» и «технологии техника». Уолтер Онг выделял устные, хирографические и типографические культуры, а упомянутый ранее Маршалл Маклюэн ввёл понятие «эпоха Гутенберга» (которая, по его мнению, сменилась электрической эпохой).

Чтобы осмыслить настоящее положение вещей и определить потенциальные опасности, я считаю необходимым создать ещё одну таксономию, разделив все культуры на три типа: культуры орудий, технократии и технополии. В настоящее время, в мире существуют все три типа, хотя первый встречается только в экзотических уголках планеты и стремительно исчезает.

До XVII века все культуры были культурами орудий. Разумеется, между культурами существовали значительные различия в отношении доступных орудий труда: у некоторых были водяные мельницы, лошади и угольные печи.

Главной чертой всех культур орудий было то, что доступные им технологии использовались для двух целей: обеспечения физического выживания (водяные и ветряные мельницы, тяжёлый колёсный плуг) и для обслуживания сфер искусства, политики и религии (строительство замков и храмов, механические часы).

В обоих случаях технологии не нарушали целостности культуры и, за немногими исключениями, не подрывали веру людей в традиции, бога, политику, методы обучения или общественную иерархию. Именно эта вера диктовала изобретение орудий и определяла сферу их применения. Даже в случае с военными технологиями, религиозные верования и социальные нормы служили ограничивающими принципами. Широко известно, к примеру, что использование меча самураем регламентировалось кодексом чести — бусидо. Правила, предписывающие, когда, где и как самурай должен использовать каждый из двух своих мечей (длинный меч — катану и короткий — вакидзаси), были тесно связаны с представлением о чести, которое требовало от самурая совершить сэппуку, если его честь была запятнана. Подобный контроль над военными технологиями существовал и в западном мире. В начале XII века использование арбалета было запрещено Иннокентием II под страхом анафемы. Данное оружие считалось неугодным Богу и, следовательно, не могло использоваться против христиан. То, что оно использовалось против мусульман и прочих неверных не опровергает того факта, что в культуре орудий технология не воспринимается как автономная, а подчиняется предписаниям некоей социальной или религиозной системы.

Определив культуры орудий таким образом, я должен сделать два уточнения, дабы избежать излишнего упрощения.

Во-первых, количество и совершенство доступных технологий в культуре орудий не является определяющим фактором. Римляне обязаны дорогам, мостам, акведукам, туннелям и канализации как своими экономическими достижениями, так и успехами военных кампаний. Культуры орудий могут успешно решать проблемы, связанные с особенностями окружающей среды. Ветряные мельницы были изобретены в конце XII века. Очки от близорукости появились в Италии в 1280 году. Изобретение в XI веке жёсткого хомута, крепившегося на плечах лошади, позволило перевозить более тяжёлые грузы. В XIX веке были изобретены подковы, и обнаружилось, что сила лошадей значительно увеличивается, если впрягать их друг за другом. Мукомольные мельницы, бумагоделательные и валяльные машины были такой же частью средневековой культуры, как мосты, замки и храмы. Знаменитый шпиль, благодаря которому высота Страсбургского собора достигала 466 футов (что равняется высоте сорокаэтажного здания), был построен в XIII веке. Не стоит забывать и о выдающихся инженерных достижениях древности — Стоунхендже и Пирамидах.

Учитывая вышеприведённые факты, можно заключить, что культуры орудий могут быть технологически развитыми. В то же время, некоторые культуры орудий были отсталыми с технологической точки зрения, а некоторые даже относились к ремёслам и машинам с презрением. Греческий Золотой век, к примеру, не породил важных технических изобретений. И Платон, и Аристотель презирали «низшие механические искусства», вероятно считая повышение эффективности производства делом недостойным благородного ума. Эффективность и производительность были заботой рабов, а не философов. Схожий подход мы встречаем и в Библии. Во Второзаконии Бог говорит: «Проклят, кто сделает изваянный или литый кумир, мерзость пред Господом, произведение рук художника, и поставит его в тайном месте!»

Название «культура орудий», таким образом, обозначает существующие в культуре взаимотношения между орудиями труда и господствующей системой верований или идеологией.

Орудия интегрированы в культуру таким образом, чтобы не идти вразрез с принятым в ней мировоззрением. Если мы возьмём в качестве примера культуры орудий европейское Средневековье, то обнаружим высокую степень интеграции орудий в мировоззрение. Средневековые теологи строго регламентировали отношения человека с Богом, человека с природой, человека с человеком и человека с его орудиями труда. Главным принципом теологии было положение о том, что все знания и все блага исходят от Бога, следовательно вся деятельность человека должна быть направлена на служение Богу. Теология, а не технология, предписывала, как люди должны думать и поступать. Возможно, Леонардо да Винчи держал свои эскизы подводной лодки в тайне именно потому, что считал своё изобретение неугодным Богу.

Во-вторых, технологии способны пошатнуть основы даже самого прочного комплекса культурных верований. Возможно, самый интересный пример привнесения технологии в культуру орудий труда — это использование стремени франками в VIII веке при Карле Мартелле. До того, лошади использовались преимущественно для того, чтобы доставлять воинов на поле битвы, после чего те спешивались и вступали в бой. Стремя позволило биться верхом на лошади, породив новый способ ведения боевых действий, который в свою очередь способствовал возвышению рыцарства и преобразовал феодальное общество. Со временем рыцари перебрали контроль над церковными землями и раздали их вассалам при условии, что те продолжат им подчиняться.

В качестве ещё одного примера можно привести механические часы. В XIV веке часы перестали быть частью религиозного обряда и стали инструментом коммерческой деятельности. В 1370 году Карл V приказал всем жителям Парижа согласовывать свою личную жизнь, торговую и промышленную деятельность с часами королевского дворца, которые били каждые 60 минут. То же самое касалось и церкви, которая отныне должна была игнорировать канонические часы. Таким образом, церковь вынуждена была поставить материальные интересы превыше духовных нужд.

Были и другие примеры проблем, созданных технологиями для духовной жизни средневековой Европы. Мельницы, у которых собирались крестьяне, чтобы перемолоть своё зерно, со временем стали излюбленным местом проституток. Проблема приобрела такие масштабы, что Бернард Клервоский, лидер цистерцианского ордена в XII веке, попытался закрыть мельницы. Его затея провалилась, поскольку мельницы были слишком важны для экономики. Как мы видим, нельзя утверждать, что обычаи культур орудий никогда не подвергались изменениям под влиянием технологий. И всё же культура орудий отличается от технократии.

В технократии орудия играют ключевую роль в мышлении, а социальная и символическая сфера подчинены их развитию. Технологии не интегрированы в культуру, а атакуют её и стремятся занять её место. Как следствие, традиции, нравы, мифы, политика, ритуалы и религия вынуждены бороться за выживание.

Современные западные технократии берут начало в средневековой Европе с её тремя великими изобретениями: механическими часами, которые обеспечили новое представление о времени; печатным станком с подвижными литерами, который подорвал авторитет устной традиции; и телескопом, который пошатнул основы иудео-христианской теологии. Каждое из этих изобретений внесло вклад в создание новых взаимоотношений между орудиями труда и культурой. Я бы сказал, что последнее — телескоп — наиболее важное. Даже имея более примитивные приборы для наблюдения, люди могли строить догадки о небе. Телескоп же обеспечил им точные и достоверные знания, и это повлекло за собой крах нравственной системы Запада. Прежде люди верили, что Земля была неподвижным центром Вселенной, а это означало, что человечество было особенным в глазах Бога. Усилиями Коперника, Кеплера и особенно Галилея Земля превратилась в одинокую планету в одной из многих галактик на краю Вселенной, что заставило Запад усомниться в своей исключительности для Бога. Несмотря на то, что на момент публикации «Звёздного вестника» в 1610 году Джон Мильтон был ещё младенцем, много лет спустя ему удалось воссоздать ощущение пустоты перед непознаваемой Вселенной. В «Потерянном рае» Мильтон писал:

Предстали тайны пропасти седой:

Безвидный, необъятный океан

Тьмы самобытной, где пространства нет,

Ни ширины, длины и высоты,

Ни времени

Галилей, Коперник и Кеплер — так же, как и Гутенберг до них — не собирались подрывать духовные основы своей культуры. Коперник, к примеру, был доктором канонического права, а также изучал медицину, и был более известен, как врач, чем как астроном. Он опубликовал только один научный труд, «О вращении небесных сфер», первый экземпляр которого вышел из–под станка 24 мая 1543 года, всего за несколько часов до его смерти в возрасте 70 лет. Он 30 лет откладывал публикацию гелиоцентрической теории, но вовсе не потому что боялся церкви, а потому что считал её недоказанной. В 1543 году у учёных и философов не было причин бояться преследований, если только они не ставили под сомнение авторитет церкви, чего Коперник делать не собирался. Когда Мартин Лютер услышал о гелиоцентрической системе, он сказал: «Этот дурак хочет перевернуть всё искусство астрономии». Однако сам Коперник не думал так о своей системе.

С Кеплером дело обстоит примерно так же. Он родился в 1571 году и начал свою карьеру с публикации астрологических календарей, а затем стал придворным астрологом герцога Валленштейна. Несмотря на то, что он прославился благодаря своей службе в качестве астролога, он предупреждал, что «астрология может нанести огромный вред монарху, если хитрому астрологу удастся втереться к нему в доверие». Мать Кеплера обвиняли в ведьмовстве и, хотя он не верил в это конкретное обвинение, он вряд ли стал бы категорически отрицать само существование ведьм. Он вёл переписку с теологами касательно хронологии жизни Христа, и его теория о том, что Иисус на самом деле родился в 4 или 5 году до н.э., является общепринятой сегодня. Одним словом, Кеплер был человеком своего времени, за исключением одного момента: он верил, что теологию и науку следует разделять, и что ангелам, духам и мнениям святых не место в последней. В «Новой астрономии» он писал: «Касательно взглядов святых на вопросы природы, я могу сказать одно: в теологии важен авторитет, а в философии — разум».

Тем самым Кеплер сделал первый важный шаг навстречу технократии. В этой фразе содержится прямой призыв к разграничению морали и разума — разграничению, которое лежит в основе технократии. Никто до Кеплера не задавался вопросом, почему планеты вращаются с разной скоростью. Кеплер считал, что всё дело в силе, исходящей от солнца. Однако в его теории всё ещё было место для Бога. В знаменитом письме к своему коллеге Михаэлю Мёстлину Кеплер писал: «Солнце находится в центре подвижных звёзд; оно само неподвижно, но служит источником движения и несёт на себе образ Бога, Отца и Творца. … Он излучает движущую силу в пространство, содержащее подвижные небесные тела, тем самым порождая Святой Дух».

Кеплер был лютеранином и, хотя он был впоследствии отлучён от церкви, он до конца оставался человеком глубоких религиозных убеждений. Он был разочарован, открыв эллиптические орбиты планет, поскольку считал, что эллипсис был формой, неугодной Богу.

Кеплер развивал идеи Коперника и строил систему, в которой истине необязательно было быть угодной Богу. Однако лишь Галилей окончательно обнажил очевидные и неразрешимые противоречия между наукой и теологией, то есть, между разумом и моралью.

Первый телескоп изобрёл не Галилей, а голландский очковый мастер по имени Иоанн Липперсгей; во всяком случае, именно он первым приобрёл патент на производство телескопа в 1608 году. Заслуга превращения телескопа из игрушки в инструмент науки, однако, полностью принадлежит итальянскому учёному. Открытие четырёх лун Юпитера и простой, доступный стиль письма обеспечили Галилею успех. Но не менее важной была и прямота, с которой он критиковал Священное Писание. В знаменитом письме, адресованном Великой герцогине Кристине Лотарингской, он изложил впервые выдвинутые ещё Кеплером аргументы касательно того, почему Библию нельзя толковать буквально. Однако он пошёл дальше, заявив, что ни одно наблюдаемое физическое явление не должно подвергаться сомнению только потому, что в Библии утверждается иное. Галилей даже более прямо, чем Кеплер, отрицал за учителями Церкви право выдвигать суждения о природе. Позволить им это делать, настаивал он, было бы безумием.

Смелые высказывания Галилея подорвали авторитет учителей Церкви. Поэтому тем более удивительно, что церковь старалась примирить свои верования с утверждениями Галилея. Например, она согласилась принять гипотезу о том, что Земля вращается, а солнце неподвижно, на том основании, что формулирование интересных гипотез — дело математиков. А вот утверждению Галилея о том, что вращение Земли — это закон природы, не могло быть признания. Подобное убеждение считалось опасным для веры, поскольку прямо противоречило Священному Писанию. Суд над Галилеем за ересь был неизбежен. Процесс, на котором он был признан виновным, состоялся в 1633 году. В качестве наказания Галилей должен был отречься от коперниковских взглядов, провести некоторое время в заключении и в течение трёх лет один раз в неделю произносить семь покаянных псалмов. Распространённая легенда о том, что после процесса Галилей произнёс: «И всё-таки она вертится» или что-то подобное, вероятно, не имеет под собой оснований. Во время процесса его четырежды спрашивали, верит ли он в коперниковскую модель, и он каждый раз отвечал отрицательно. Все знали, что это неправда, и что его уступчивость объяснялась лишь преклонным возрастом, немощностью и страхом перед пытками. Как бы там ни было, Галилей не провёл ни дня в тюрьме. Он был приговорён к домашнему аресту сначала на вилле Великого герцога в Тринита дель Монте, затем во дворце архиепископа Пикколомини в Сиене, и наконец в своём доме во Флоренции, где он оставался до конца своих дней. Он умер в 1642 году — в один год с рождением Исаака Ньютона.

Коперник, Кеплер и Галилей заложили заряд, который позже подорвал основы теологии и метафизики Средневековья. Ньютон поджёг фитиль.

В результате последовавшего взрыва был уничтожен анимизм Аристотеля, вместе с большей частью его «Физики». Священное Писание утратило львиную долю своего авторитета. И, что самое страшное, сам вопрос о смысле жизни оказался открытым. Тогда как простые люди устремляли взор на небеса в поисках знамений и смысла, Коперник, Кеплер и Галилей видели в них лишь математические формулы и геометрические закономерности. Однако и они старались сохранить веру и не отвергали Бога. Они верили в Бога-математика, который задумал и создал всё сущее. Их поиски математических законов природы были религиозными по своей сути. Галилей считал, что алфавит Бога состоит из «треугольников, четырёхугольников, кругов, сфер, конусов, пирамид и прочих математических фигур». Кеплер говорил, что Богу-творцу пришлось ждать своего первого зрителя (то есть самого Кеплера), 6 тысяч лет. Что касается Ньютона, то он провёл большую часть своих преклонных лет, считая поколения после Адама, а его вера была всё так же непоколебима. Декарт, чьё «Рассуждение о методе», опубликованное в 1637 году, придало благородства скептицизму и стало основой новой науки, был глубоко религиозным человеком. Несмотря на свой механистический взгляд на Вселенную («Дайте мне материю и движение, и я построю мир», — говорил он), он вывел закон инерции из неизменности Бога.

Все они до конца оставались верны теологии своего времени. Они определённо желали знать, когда наступит Судный день и не могли себе представить мир без Бога. Более того, созданная ими наука занималась вопросом установления истины, а не расширением возможностей человека. В конце XVI века получила распространение страсть к точности: точным датам, количествам, расстояниям, скоростям. Было даже установлено точное время, когда началось сотворение мира — 9:00 23 октября 4004 года до н.э. Эти люди придерживались тех же взглядов на философию (которую называли наукой), что и греки, и считали умозрительные построения единственной целью исследования природы. Им не приходила в голову мысль о прогрессе или улучшении условий жизни. Коперник, Кеплер, Галилей, Декарт и Ньютон заложили фундамент технократии, но они сами принадлежали к культуре орудий.

Фрэнсис Бэкон, который родился в 1561 году, был первым представителем технократии. Именно он первым установил связь между развитием науки и улучшением качества жизни. Он провозглашал своей главной целью «человеческое счастье» и неустанно критиковал своих предшественников за отсутствие понимания того, что подлинное назначение науки — это «обогащение жизни новыми изобретениями и благами». Благодаря своему утилитарному взгляду на науку, Бэкон стал главным создателем нового образа мысли, в котором не было места покорности судьбе; имя ему было Прогресс.

Бэкон спустил науку (включая математику, которую считал скромной служанкой изобретательства) с небес на землю.

Однако сам Бэкон не был учёным. Он не проводил значимых исследований ни в одной области, не открыл ни одного нового закона и не выдвинул ни одной новой гипотезы. Он даже не был хорошо осведомлён о научных исследованиях своего времени. И хотя он гордо называл себя творцом революции в научном методе, последующие поколения не признали за ним этого звания. Более того, самый знаменитый эксперимент Бэкона известен в первую очередь тем, что закончился его смертью. Однажды зимой Бэкон и его друг доктор Уитерборн ехали домой на карете, и Бэкону пришло в голову, что снег можно использовать вместо соли для сохранения свежести мяса. Друзья решили сразу же проверить эту гипотезу. Они купили курицу, выпотрошили её и набили снегом. Бедняга Бэкон так и не узнал о результатах эксперимента, поскольку сразу же заболел (вероятно, бронхитом) и три дня спустя скончался. По этой причине, он иногда считается мучеником экспериментальной науки.

Экспериментальная наука вовсе не была его сильной стороной. Хотя некоторые его современники также осознавали влияние новых изобретений на условия жизни, Бэкон был первым, кто начал систематически разрабатывать эту тему. В «Новом Органоне» он писал:

«Хотелось бы ещё показать силу, достоинство и последствия открытий; а это обнаруживается нагляднее всего на примере тех трёх открытий, которые не были известны древним и происхождение которых, хотя и недавнее, однако, темно и лишено громкой славы, а именно: искусство печатания, применение пороха и мореходной иглы. Ведь эти три изобретения изменили облик и состояние всего мира, во-первых, в деле просвещения, во-вторых, в делах военных, в-третьих, в мореплавании. Отсюда последовали бесчисленные изменения вещей, так что никакая власть, никакое учение, никакая звезда не смогли бы произвести большее действие и как бы влияние на человеческие дела, чем эти механические изобретения».

Этот отрывок раскрывает причину влиятельности Бэкона. Прекрасно понимая, какое воздействие технология оказывает на культуру, он акцентировал внимание читателя на технологическом развитии и писал с энергией и убедительностью. Бэкон был мастером пропаганды. Он был хорошо знаком с историей науки, но рассматривал её не как историю умозаключений, а как историю достижений, которые эти умозаключения сделали возможными. Этот взгляд он стремился донести до своих соотечественников и жителей остального мира. В двух книгах «Нового Органона» Бэкон излагает свою философию науки, основанную на аксиоме, что «улучшение ума человека и улучшение его жизни — суть одно и то же». В этом же труде он обличает четыре вида заблуждений, которые препятствуют господству человека над природой: идолы рода, заставляющие нас верить, что наше восприятие отражает реальность; идолы пещеры, порождающие ложные идеи под влиянием предшественников и современников; идолы площади, порождающие заблуждения под влиянием слов; и идолы театра, заставляющие нас принимать ложные догмы философов.

Читая Бэкона, не перестаёшь поражаться современности его взглядов.

Его утверждение о том, что наука — это источник прогресса и власти, актуально и сегодня. Среди его идей — создание Колледжа Изобретателей, который по своему описанию очень напоминает МТИ: с государственными пособиями, экспериментами, научными журналами и сотрудничеством между учёными. Бэкон также считал, что учёным следует хорошо платить за чтение публичных лекций и что информирование широкой публики о пользе нового изобретения настолько же важно, как и само изобретение.

Как уже было сказано, Бэкон был первым представителем технократии, но другие присоединились к нему не сразу. Он умер в 1626 году, и европейской культуре понадобилось ещё 150 лет, чтобы выработать свойственное современному миру мышление, то есть убедиться, что знание — это власть, что человечество может двигаться вперёд, что бедность — великое зло, а жизнь обычного человека имеет ценность. Нельзя сказать, что в ходе этой трансформации Бог умер, но представление о божественном замысле определённо утратило большую часть смысла. В то же время, не стоит забывать, что в подавляющее большинство жителей Европы того времени были бедными крестьянами. Хоть они и верили в то, что после смерти их ждёт блаженство, их земная жизнь была «опасной, жестокой и короткой». Промышленная революция XIX века, которая стала следствием бэконовского взгляда на науку, была единственной надеждой для бедняков. И раз, как писал Томас Карлейль, их «истинным Богом стала машина», можно предположить, что к тому времени большинство из них не согласны были бы променять свою жизнь на жизнь своих предшественников. В любом случае, сожалеть о прошлом было бесполезно. Западный мир стал технократией окончательно и бесповоротно.

©Neil Postman

Оригинал можно почитать тут.