Из первой главы мы узнали о причинах, по которым в Античности и Средневековье не было разграничения между детьми и взрослыми, несмотря на разный статус образования в эти эпохи. Во второй главе нас ждёт подготовка почвы к возникновению детства, а также печатный станок как машина времени, жёлтая пресса, памфлеты, пасквили, нарциссизм, стремление к славе, национализм, лютеранство и рождение современной науки.

Для того, чтобы возникло понятие детства, в мире взрослых должна произойти перемена, которая бы породила новое определение взрослости. В Средние века было много социальных перемен, несколько важных изобретений (например, механические часы) и много важных событий (в том числе, Чёрная смерть). Ни одно из этих событий, однако, не требовало от взрослых людей менять само представление о взрослости. Но в середине XV века такое событие произошло: изобретение печатного станка с подвижной литерой. Новое понятие о взрослости по определению исключало детей. А поскольку дети были исключены из мира взрослых, возникла необходимость найти для них другой мир. Этот мир и стал называться детством.

Есть как минимум семь городов, которые претендуют на то, чтобы называться родиной печатного станка, и несколько претендентов на звание изобретателя. Это соперничество олицетворяет одно из главных последствий появления печатного станка: резкий рост стремления к славе и личным достижениям. Печатный станок — это самая настоящая машина времени, настолько же невероятная, как изобретения, описанные Гербертом Уэллсом. Как и механические часы, ещё одна машина времени, печатный станок фиксирует и трансформирует время, одновременно меняя представление человечества о самом себе. Но тогда как часы устранили вечность как меру и цель деятельности человека, печатный станок восстановил её.

Печатный текст соединяет настоящее с вечностью.

Неизвестно, кто изобрёл стремя, большой лук, пуговицу или очки, потому что в Средневековье личные достижения не имели значения. Более того, до появления печатного станка не существовало и писателей в современном смысле. Святой Бонавентура сообщает, что в XIII веке было четыре способа создания книг:

«Одни люди переписывают чужие труды, ничего не добавляя и не меняя; такие люди называются «писцами». … Другие переписывают чужие труды, дополняя их, но не собственными словами; такие люди называются «составителями». … Третьи как переписывают чужие труды, так и пишут сами; но чужие слова играют первостепенную роль, а собственные добавляются лишь для объяснения; такие люди называются «толкователями». … Четвертые как переписывают чужие труды, так и пишут сами; но первостепенными являются их собственные слова, а чужие используются лишь для их подтверждения; таких людей должно называть «авторами»».

Каждый пишущий не только делал ошибки в процессе копирования текста, но также дополнял, сокращал или пояснял текст так, как считал нужным. Не была исключением даже «Великая хартия вольностей», которая читалась в каждом храме Англии дважды в году. К 1237 году стали возникать споры по поводу того, какая из её версий была подлинной.

Несмотря на то, что первой книгой, напечатанной с использованием подвижной литеры была Майнцская псалтирь Иоганна Фуста и Петера Шеффера, изобретателем печатного станка принято считать Иоганна Гутенберга. Но кто бы ни был первым, можно с уверенностью утверждать одно:

Когда Гутенберг объявил, что изготовил книгу «без помощи тростника, стиля или пера, но посредством чудесного согласования и соразмерности патронов и форм», он и другие печатники представить себе не могли, что их адские машины положат конец средневековому миру.

Чтобы понять влияние, которое это событие оказало на изобретение детства, нужно обратиться к теориям Гарольда Инниса. Иннис утверждал, что перемены в коммуникационных технологиях неизбежно приводят к трём последствиям: изменению круга интересов (того, о чём люди мыслят), характера символов (того, при помощи чего люди мыслят) и природы сообщества (пространства, где возникают мысли). Проще говоря, любая машина — это сочетание идей, но не тех, которые привели изобретателя к созданию данной машины. Мы не знаем, что побудило Гутенберга применить винный пресс к изготовлению книг, но нетрудно предположить, что у него не было намерений поощрять индивидуализм или подрывать авторитет Католической церкви. В определённом смысле, все изобретатели — франкенштейны. Они создают машину, держа в уме конкретную цель; но когда машина готова, вдруг обнаруживается, что у неё есть собственные идеи, что она способна изменить не только наши привычки, но и, как показал Иннис, наш образ мыслей.

Последствия появления новой технологии непредсказуемы. Но было много случаев, когда монстр Франкенштейна оглядывался вокруг, обнаруживал, что он оказался не в том месте и не в то время, и впадал обратно в спячку. В начале XVIII века у англосаксов было стремя, но не было шения, который бы увидел перспективы его применения. У франков были и стремя, и гений Шарля Маттеля, что позволило им создать не только новый метод ведения войны, но новую социально-экономическую систему — феодализм. Китайцы и корейцы, которые изобрели подвижную литеру до Гутенберга, возможно и понимали, что её можно применить для печати, но у них не было системы письма, основанной на алфавите.

В случае же со станком Гутенберга, Европа была готова. У неё был не только алфавит возрастом две тысячи лет, но и достаточно богатая традиция манускриптов, а значит и достаточное количество значимых текстов для печати. Европейцы умели изготовлять бумагу, и к тому времени занимались этим на протяжении уже двухсот лет. Несмотря на поголовную неграмотность, были писцы, которые умели читать и писать, а значит могли научить других. Возрождение образования в XIII веке и открытие классической литературы подогрели аппетит к книгам. А развитие торговли и новые географические открытия породили необходимость в новостях, контрактах, документах и стандартизированных картах.

За 50 лет после изобретения станка было напечатано более 8 миллионов книг. К 1480 году станки были в 110 городах в шести разных странах. В одной только Италии их было 50.

К 1482 году Венеция стала европейской столицей книгопечатания, а венецианец Альд Мануций — самым востребованным печатником в христианском мире.

Примерно одновременно со смертью Мануция печатный станок помог Пьетро Аретино стать первым журналистом, первым пасквилянтом и первым массовым производителем порнографии в одном лице. Научившись всему сам (потому что учиться было не у кого), Аретино ворвался в мир печати благодаря критике духовенства, клеветническим историям, публичным обвинениям и личным мнениям, которые являются частью журналистской традиции по сей день. Изобретение «жёлтой» журналистики с характерным для неё стилем сделало его богатым и знаменитым, настоящим гражданином Кейном своих дней.

Если творчество Аретино представляет собой уродливую сторону новой литературной традиции, обращающейся к невидимой публике в доверительном тоне, то творчество Монтеня представляет её более нравственную сторону. Монтень родился в 1533 году, когда Аретино был 41 год, и изобрёл стиль, позволявший обращаться к современникам и потомкам напрямую. Когда 400 лет спустя Норман Мейлер написал «Прославление самого себя», он всего лишь продолжил (и назвал подходящим именем) традицию, начатую Монтенем — традицию писателя как публициста и изобличителя, противопоставляющего себя обществу. Маршалл Маклюэн отмечал: «С появлением книгопечатания, открытие просторечия как средства массовой коммуникации не заставило себя долго ждать». Он подразумевал не столько Аретино или Мейлера, сколько Франсуа Рабле, которому не было равных в умении прославлять самого себя.

Рабле хвастался, что его книга «Гаргантюа и Пантагрюэль» за два месяца разошлась большим количеством экземпляров, чем Библия за десять лет.

За свои слова он сразу же был объявлен богохульником. Это напоминает более недавний случай, когда Джон Леннон вызвал всеобщее возмущение, заявив, что Beatles влиятельнее Иисуса Христа. Традиция писцов отрицала интеллектуальную собственность, а, следовательно, и индивидуализм. Как пишет Элизабет Эйнштейн: «Культура писцов сдерживала нарциссизм». Книгопечатание дало ему волю.

Что касается утверждения Инниса о том, что новая коммуникационная технология меняет круг наших интересов, то печатный станок сделал отдельного человека объектом размышления и обсуждения. Это обострённое ощущения самого себя, в свою очередь, стало тем зерном, которое позже привело к расцвету детства. Разумеется, детство не возникло за один день. Прошло почти двести лет, прежде чем оно стало неотъемлемой составляющей западной цивилизации. Однако появление детства было бы невозможным без идеи о том, что жизнь каждого человека имеет ценность. Уже к концу XVI века упоминание об умерших детях начало появляться на могилах родителей, а к началу XVIII века представление о смерти детей как о чём-то неизбежном практически исчезло.

Но одного лишь индивидуализма было недостаточно, чтобы положить начало детству. Для этого потребовалось другое событие, которое я называю «разрывом в знаниях».

Уже через 50 лет после изобретения книгопечатания возникла пропасть между теми, кто умел читать, и теми, кто не умел. Появились новые темы для обсуждения, и все они содержались в книгах. Процесс обучения превратился в процесс изучения книг.

Какая же информация содержалась в книгах? Во-первых, были учебные пособия: книги по металлургии, ботанике, лингвистике, этикету, а также педиатрии. Две последние категории служат явным указанием на начало формирования идеи детства. Печатный станок породил то, что сегодня назвали бы «информационным взрывом». Чтобы стать полноценным взрослым, необходимо было выйти за пределы памяти и традиции и вступить в прежде неизвестные области. Мир торговли, например, всё больше зависел от печатного слова: контрактов, актов, векселей и карт (из последних картографы повсеместно начали удалять рай на том основании, что его местоположение было доподлинно неизвестно).

Появлялось столько новой информации, что издатели больше не могли использовать формат манускрипта. К середине XVI века начались эксперименты с новыми форматами. Одним из главных новшеств стало использование арабских цифр для нумерации страниц. Первым известным примером использования новой пагинации стал Новый Завет Эразма, изданный Иоганном Фробеном в 1516 году. Далее последовали нововведения в пунктуации, заголовках, разделении на абзацы, оформлении титульного листа и верхнего колонтитула. Издатели всё больше заботились об эстетичности и практичности книг. Издатель «Рассуждений о первой декаде Тита Ливия» Макиавелии резко раскритиковал пиратское издание этой крайне успешной книги, заявив, что подделка — «дешевая халтура … плохо переплетённая, без полей и форзацев, с крошечными титульными листами, неровным шрифтом и многочисленными опечатками». И это всего через 50 лет после изобретения печатного станка.

Одновременно, издатели XVI века стали обращать внимание на ясность и логичность изложения материала. Каллиграфия исчезла, а безличность и однообразие печатного текста придали ему авторитетность.

Даже в наши дни люди склонны верить любой напечатанной информации, независимо от автора. А когда индивидуальный стиль автора отсутствует, как в учебных пособиях или энциклопедиях, печатный текст воспринимается как источник неоспоримого авторитета.

Всё это означает, что книгопечатание не было нейтральным средством подачи информации. Оно способствовало смене круга тем, последовательности изложения, утверждению авторитетности информации, а также новому представлению о литературных формах. Проза и поэзия, например, стали различаться по расположению текста на странице. Новый формат страницы и портативность печатной книги сыграли определяющую роль в возникновении не только эссе, но и романа. Многие ранние романисты, такие как Сэмюэл Ричардсон, сами были издателями. Томас Мор использовал свой печатный станок, работая над «Утопией», которую можно назвать первым научно-фантастическим романом. Не стоит недооценивать психологический эффект перехода от устной речи к печати. Возможность увидеть свой язык в долговечной и стандартизированной форме сделала его более родным.

Книгопечатание впервые в истории превратило повседневную речь в средство массовой коммуникации. Этот факт имел важные последствия не только для отдельных людей, но и для целых наций. Есть убедительные доказательства того, что печатное слово сыграло существенную роль в развитии национализма.

Лингвистический шовинизм совпадает с появлением печати: сама идея «родного языка» была продуктом книгопечатания.

То же самое касается и протестантизма. Нет другого социального потрясения, более тесно связанного с книгопечатанием, чем Реформация. Мартин Лютер называл книгопечатание «даром Божьим». Несмотря на то, что он проницательно увидел потенциал памфлетов и книг как средств религиозной пропаганды, даже он иногда удивлялся силе печатного слова. «Для меня непостижимо, — писал он в своем письме к Папе Римскому, — как мои тезисы … распространились так далеко. Они предназначались исключительно для учёных … и были написаны таким языком, который простые люди едва ли могли понять». Быть может, Лютер не был бы настолько удивлён, если бы знал, что говорил о письме Сократ в диалоге «Федр». «Всякое слово, однажды записанное, — говорит Сократ, — находится в обращении везде — и у людей понимающих, и равным образом у тех, кому вовсе не подобает его читать, и оно не знает, с кем оно должно говорить, а с кем нет». А печатная книга стократно усугубляет ситуацию. Лютер не учёл фактор портативности книги. Несмотря на то, что тезисы его учения были написаны на академической латыни, они легко перемещались по всей Германии и за пределы страны, где издатели переводили их на местные языки.

Лютер, конечно же, был ярым сторонником издания книг на народном языке. Он выполнил перевод Библии на немецкий, чтобы Слово Божье достигло как можно большего количества людей. Благодаря печатному станку Священное писание, изложенное понятным языком, оказалось на столе каждой семьи. Когда Божье послание стало общедоступным, отпала необходимость в духовенстве. Библия стала не только предметом, но и средством размышления.

Никогда ещё цели средства коммуникации и послания не совпадали настолько точно, как в случае книгопечатания и протестантизма.

Пример протестантизма и книгопечатания был демонстрацией возможностей самостоятельности в мышлении и действии. Версии Библии на национальных языках превратили Слово Божье в слова Божьи. Благодаря печатному слову Бог мог быть англичанином, немцем или французом в зависимости от языка, которым были выражены Его слова. Следствием этого стало усиление национализма и ослабление священного статуса Писания. Дальнейшая замена любви к Богу любовью к Родине (начиная с XVIII века и до наших дней) вполне может считаться заслугой книгопечатания. За последние два столетия христиане шли на войну исключительно в интересах своей родной страны; Богу предоставили заботиться о самом себе.

Переход от средневековой аристотелевской науки к современной также во многом стал заслугой печатного станка. Коперник родился в конце XV века, а Андреас Везалий, Тихо Браге, Фрэнсис Бэкон, Галилей, Иоганн Кеплер, Уильям Гарвей и Декарт — в XVI; таким образом, основы современной науки были заложены в течение ста лет после изобретения печатного станка. Как новая коммуникативная среда обеспечила такой всплеск научных открытий?

Во-первых, печать не только породила новые источники и методы сбора данных, но и существенно улучшила коммуникацию между учёными на целом континенте. Во-вторых, тенденция к стандартизации положила начало использованию единых математических символов, в том числе замене римских цифр арабскими.

Математика стала универсальным языком, который могли понимать и использовать все учёные. За это Галилей прозвал её «языком природы».

Издание книг на местных языках также способствовало популяризации научных идей. Несмотря на то, что некоторые учёные XVI века (например, Гарвей) продолжали писать на латыни, другие (например, Бэкон) охотно использовали родной язык, чтобы выразить дух и методы новой научной философии. Времена секретов алхимиков подошли к концу. Наука стала предметом интереса широкой публики. Трактат Бэкона «Распространение образования», увидевший свет в 1605 году, стал первым значительным научным трактатом на английском языке. Годом позже Галилей издал памфлет, который вероятно напечатал у себя дома. Кроме того, книгопечатание сделало доступным многие классические тексты, о существовании которых средневековым учёным не было известно. В 1570 году, например, вышел первый перевод Евклида на английский.

К концу XVI века каждому, кто умел читать, стали доступны не только знания по астрономии, анатомии и физике, но и Библия, торговые документы, практические знания о машинах, сельском хозяйстве и медицине. В течение одного столетия возникло совершенно новое символическое пространство, наполненное информацией. Оно требовало новых умений, подходов и, прежде всего, нового мышления.

Одним словом, возник грамотный человек. Возникнув, он также породил детей. В средневековом мире ни молодые, ни старые не умели читать; все владели одинаковой информацией и думали лишь о «здесь» и «сейчас». Но с изобретением печатного станка появилось новое определение взрослости. С этого момента, взрослость необходимо стало заслужить. Стать взрослым можно было через обучение чтению — то есть, посредством образования. Европейская цивилизация заново изобрела школы, тем самым сделав необходимым детство.

©Neil Postman

Оригинал можно почитать тут.