Эксцентричный изобретатель концептов и соавтор вместе с Феликсом Гваттари философского бестселлера «Анти-Эдип», который заменил эпоху психоанализа «шизоанализом», Жиль Делёз, — видная контркультурная фигура второй половины ХХ века. Несмотря на то, что он решил посвятить жизнь университетской карьере, круг его внимания не ограничивался одной лишь философией. Классической академической философии он противопоставлял свою «поп-философию» и регулярно совершал экскурсы в такие области как литература, музыка и кино. Его небезразличие к современным политическим событиям — в первую очередь, поддержка студенческих бунтов во Франции в мае 1968 года — сделали его любимцем молодежи, а причудливый внешний вид превратил его в одного из самых узнаваемых персонажей поколения.

О выпивке:

Выпивка — это стремление к последнему стакану. Таким образом, алкоголик — это тот, кто раз за разом выпивает свой последний стакан, к которому последовательно идет каждый день с самого момента своего пробуждения. Его интересует не первый, второй или третий, а именно последний. Он оценивает, сколько может выпить, чтобы не свалиться с ног (а это количество существенно различается для разных людей), и все выпитые им стаканы становятся ступенями к последнему. Но что значит «последний»? Это значит, что алкоголик не может больше выпить в этот конкретный день. Но на следующий день, именно этот «последний» стакан позволяет ему вновь начать пить. Когда он говорит «последний», это на самом деле значит «предпоследний». Ведь если он выпьет на один стакан больше своего предела, все пропало. Он попадет в больницу и вынужден будет изменить свой образ жизни. Алкоголики всегда говорят: «Давайте по последней»! Но за последней всегда следует еще одна последняя.

О культуре:

Я не считаю себя интеллектуалом или культурным человеком по той простой причине, что, когда я вижу какого-нибудь «культурного» человека, я прихожу в ужас. Такой человек обладает поистине пугающими познаниями. Я видел много интеллектуалов, со многими знаком, встречался с ними. Они знают все, что только можно знать: историю Италии, искусство Ренессанса, географию Северного полюса… они могут говорить обо всем. Это отвратительно. Когда я говорю, что я ни «культурный» человек, ни интеллектуал, то хочу сказать, что у меня нет знаний «про запас». После моей смерти нечего будет публиковать. Я ничего не коплю. Все, что я изучаю, я изучаю для определенной цели. И когда цель достигнута, через 5-10 лет я уже ничего не помню. Доходит до смешного: когда я хочу вернуться к той или иной теме, я должен все начинать с нуля.

Культура тесно связана с речью, а речь — довольно грязное дело. Грязное, потому что говорить — значит очаровывать. Я всегда терпеть не мог лекции и дебаты. Когда я был молодым, то участвовал в них, и с тех пор я их не выношу. Более того, я больше не путешествую. Путешествия интеллектуалов — это шутовство. Они не путешествуют вовсе, а только меняют места для разговоров. Они говорят в одном месте, потом едут в другое и говорят там. Они не могут остановиться. Я этого не переношу: говорить, говорить, говорить… Культура очень тесно связана с устной речью, и в этом смысле я ненавижу культуру. Терпеть ее не могу.

О еде:

Есть — самое скучное занятие в мире. Когда я ем вместе с кем-то, кто мне приятен, даже если мы не разговариваем, это позволяет мне выносить процесс приема пищи, но не делает саму еду лучше. Я не выношу сыр. Любовь к сыру — как разновидность каннибализма, это абсолютный ужас! Моя любимая пища — язык, мозги и костный мозг. Это своего рода троица: мозги — это Бог-Отец, костный мозг — Сын, а язык — это Святой Дух.

О туберкулезе:

Я достаточно давно знал, что болен чем-то, но, как и многие люди, не хотел знать чем. Я просто заключил, что скорее всего это рак, так что спешить некуда. Я не знал, что это был туберкулез до тех пор, пока не начал харкать кровью. Начнись болезнь на несколько лет раньше, до появления антибиотиков, я мог бы и не выжить. Но в 1968 году серьезной угрозы жизни не было. К тому же, туберкулез — это болезнь, не сопряженная со страданиями. Болезнь без боли — большая привилегия.

О старости:

Старость — восхитительное время, если есть достаточно денег и немного здоровья. Прежде всего, сам факт ее достижения уже чего-то стоит. В конце концов, в мире, в котором есть войны, коварные вирусы и грязь, дожить до старости не так уж и просто. И потом, это возраст, когда суть в том, чтобы быть. Уже не быть тем или этим, а просто быть.

О преподавании:

В первые годы после Освобождения, когда я преподавал, лицеи были совершенно другими. В то время к преподавателю философии относились с большим снисхождением и все ему прощали — он был кем-то вроде сумасшедшего, деревенского дурачка. В итоге, он, как правило, мог делать все, что захочет. Я, например, учил своих студентов с помощью музыкальной пилы, и все считали это вполне нормальным. В сегодняшних лицеях, уверен, такое больше невозможно.

О складке:

Когда-то я написал книгу о великом философе Лейбнице, в которой я развиваю понятие, незначительное для него, но важное для меня — понятие «складки». И что же произошло потом? Я, как всегда, получил множество писем — замечательных, ярких писем, которые меня очень тронули… Но два письма были совершенно особенными, они меня поразили. Первое письмо было от французской ассоциации производителей складных картонных папок. Они писали, что полностью со мной солидарны, так как мы с ними занимаемся одним делом. Ну ладно, думаю, может быть и так… Затем я получил второе письмо, от серфингистов. На первый взгляд ничего общего с производителями папок. Но серфингисты также утверждали, что «складка» — это они, так как они постоянно погружаются в складки волн. То, что говорят эти люди, замечательно. Они действительно размышляют о том, что они делают. Что может быть прекраснее?

О разговорах:

Мы привыкли считать, что люди недостаточно говорят друг с другом. Но в действительности они только то и делают, что говорят. Самые жалкие пары — те, в которых жена не может обойтись без того, чтобы муж постоянно твердил ей: «Ты в порядке? Поговори со мной…» Благодаря радио и телевидению мы утопаем в бессмысленных разговорах, невероятном количестве слов и изображений. Глупость не бывает ни слепой, ни глухой. Поэтому цель не в том, чтобы помочь людям выговориться, а в том, чтобы обеспечить короткие промежутки уединения и тишины, благодаря которым они бы наконец нашли что сказать. Репрессивные силы не подавляют самовыражение, а наоборот, заставляют людей говорить не переставая. Какое облегчение — иметь возможность ничего не говорить, ведь только в такие моменты появляется возможность сформулировать то, что действительно стоит сказать. Мы окружены бессмысленными утверждениями. Можно слушать людей часами, но что толку? Вот почему споры никогда ни к чему не приводят. Невозможно сказать человеку, что его слова бессмысленны; и тогда вы говорите, что они неверны. Но проблема не в том, что они неверны, а в том, что они пусты, неактуальны и уже были сказаны тысячу раз. Соображения смысла, актуальности и новизны намного важнее, чем истинность. Не как альтернатива истинности, а как ее мера. Пуанкаре говорил, что многие математические теории совершенно бессмысленны. Он не говорил, что они неверны — это было бы не так плохо.

О миссии философии:

Важность философии состоит в том, что она препятствует разрастанию глупости до катастрофических масштабов, которых та бы несомненно достигла, если бы философии не существовало. И не имеет значения, читают ли люди философские книги или нет. Само существование философии удерживает людей от отупения, которое без нее неизбежно бы наступило.

Об истории философии:

История философии всегда выполняла репрессивную функцию: как можно мыслить, не читав Платона, Декарта, Канта, Хайдеггера и книгу такого-то автора о них? Это масштабная школа запугивания, производящая профессиональных мыслителей и одновременно заставляющая всех непосвященных все больше принимать этот процесс специализации, который им ненавистен. Образ мыслей, называемый философией, сформировался исторически и теперь препятствует людям мыслить. Разумеется, репрессивную функцию могут выполнять и другие дисциплины. Можно даже сказать, что история философии потерпела крах, и сегодня государство более не нуждается в ее поддержке. Однако на ее месте возникли другие. Эпистемология, марксизм и психоанализ — это новые инструменты власти, в которых Маркс, Фрейд и Соссюр играют роль причудливого трехглавого деспота.

О смерти философии:

Я не беспокоюсь по поводу возможной смерти философии. Задача философии, по-прежнему актуальная и сегодня, — создавать концепты. Никакая другая отрасль знаний не способна выполнять эту функцию. Разумеется, у философии всегда были конкуренты — стоит лишь вспомнить соперников Платона и шута Заратустры. Сегодня, сферы информационных технологий, коммуникаций и маркетинга пытаются монополизировать понятия «концепт» и «созидание». Эти так называемые «концептуалисты» представляют собой заносчивое племя, которое лишний раз подтверждает, что продавать — ключевая мысль капитализма и cogito рынка. Философия кажется одинокой и беззащитной перед подобными силами, но если она и умрет, то только удавившись от смеха.