Меня посадили на табуретку в углу магазина наблюдать за колбасой. Это моя работа. Сегодня в магазине на ул. Авиамоторная не украдут колбасу. Нежные мясные изделия достанутся только добропорядочным гражданам, а голодные останутся голодными.
Люди выбирают мясо, а я, как ни в чем не бывало, заполняю дневник. Мне, разумеется, страшно неловко. Но я изо всех сил изображаю полную невозмутимость и продолжаю писать.
Окруженный благополучными москвичами, я думаю о тех, кто не вписывается в мир тотальной купли-продажи, кто не выдерживает агрессии и давления. Я, например, едва держусь на плаву. В каждодневной охоте за куском хлеба я становлюсь хуже, циничнее, злее. Кто-то скажет, что преодолев первые трудности, я стану сильнее и выносливее. Но это сила и выносливость свиньи.
Я вообще ничего хорошего в разного рода стахановцах не вижу. Они обращают свою бесценную и единственную жизнь в пустые цифры, в показатели произведенного и добытого. Они совершают самое страшное преступление, из известных мне: убивают в себе человека. А общество и государство потворствуют этому. Это ни что иное, как постепенное превращение человеческого существа в сырье, в машину, в которой много пользы и почти ничего человеческого. На этом уровне разница между капиталистическим и некапиталистическим трудом, практически, стирается. Ротшильд или Маркс — неважно, это в любом случае эксплуатация человека. Но не человеком, как было прежде, а бездушной анонимной рациональной системой, в рамках которой мы все согласились жить и умирать.
Мы так или иначе убеждаем себя, что наш мир справедлив. Мы привыкли доверять институтам и политикам. Все нормально, все в порядке. Я нормальный, мир нормальный, день нормальный, завтра выходной — нормально. Но наш мир чудовищен, неважно, нормален ли он при этом или нет. Он сосчитан до копейки и выставлен на продажу. Торжественно объявив себя бессмысленным, наш мир обречен на бесконечное воспроизводство бесчисленных клонов. Личность здесь уже давно признана чем-то неблагонадежным, власть и общество смотрят на нее с подозрением, ожидая ее конца.
В ответ можно привести следующий аргумент. Мол автор текста, очевидно, из социальных низов, а потому его критика современного капиталистического миропорядка не более чем изощренная форма нытья по поводу собственной несостоятельности. Аргумент, замечу, весьма подлый. Начну с того, что Маркс и Энгельс к социальным низам не принадлежали. Продолжу тем, что человека его социальный статус не определяет как личность, а материальное положение напрямую на интеллектуальные способности не влияет. Не знаю, рассуждал ли я о современной социально-экономической ситуации с большей приязнью, если бы был богаче. Одно могу сказать с уверенностью: бедность не делает меня автоматически предвзятым, и уж, конечно, не лишает меня способности здраво мыслить.
Впрочем, и состоятельным критикам современной социально-экономической системы расслабляться не стоит. Ведь всегда можно сказать, что подобными разглагольствованиями вы просто пытаетесь избавится от комплекса привилегированного белого человека. То есть критика системы, в рамках которой вы занимаете высокое положение, не более чем изощренная попытка возвысится над себе подобными, почувствовать моральное превосходство над представителями своего класса. Потому что, разумеется, в вашей повседневной жизни оснований для таких чувств нет. Ведь известно, как в России деньги делаются. И так далее, и тому подобное.
То, что еще с античных времен считалось недопустимым аргументом в споре, теперь называется психологическим подходом, а применительно к людям прошлого — историзмом, метод, который сегодня тотально овладел всякой рефлексией о прошлом. Подобные недоразумения пышно расцветают на почве всеобщего неверия в способность человека, хотя бы на время, отстраниться от банальной стороны собственной личности, публично рассуждать о
Я, работник продуктового магазина на ул. Авиамоторная, отказываюсь участвовать в расчеловечении, в выхолащивании, в растлении человека. Присоединяйтесь, еще не все потеряно.
