Donate

Радикальная феноменология творящего тела: создающего языки искусства, языки аномальной интенсивности.

Пётр Корень25/04/22 15:03736
Величина автохтонности это хиазмическая величина ускользания и мерцания n’est pas l’expression d’une chose, mais l’absence de cette chose… Le mot fait disparate les choses et nous impose le sentiment d’un manque universe! et même de son proper manque…
Величина автохтонности это хиазмическая величина ускользания и мерцания n’est pas l’expression d’une chose, mais l’absence de cette chose… Le mot fait disparate les choses et nous impose le sentiment d’un manque universe! et même de son proper manque…

Пролегомена — эпиграф.

Если ты берешь знак, язык, чтобы указать на то, что знаком и языком в знаке и языке не про-является, то может быть тебе стоит взять не знак и не язык, что бы показать то, что в языке и знаке языком и знаком не проявляется? Если ты берешь текст чтобы указать на, то что в тексте текстом не является, может тебе лучше взять не текст что бы указать на то, что в тексте тексом не является? Десять тысяч ветвей, множество предметов один знак, небо и земля и мир один язык — небесный язык «himmlisсhe Stimme». Как выражается в коде, то что не выразимо, почему или скорее, как это возможно технически (рука, код, мастерство, авторский почерк, небесный язык Канта) и когнитивно (интенция, причины видеть невидимое), и так ли это на самом деле, почему это важно сапиенсу как виду, и именно в этом измерении неявного переноситься всё самое витальное для культуры, социума, эстетико-этические неявности и скрытые коды, сложные неясные системы сигнальности, сигнификации.

«Наше чувство самости, наше переживание себя как исходного локуса агентивности, наша внутренняя субъективная обособленность и чувство, что мы возникаем ex nihilo и сами являемся своим перводвигателем, — все эти характеристики сознательного опыта суть точные отражения того факта, что самость — это буквально что-то sui generis, возникающее в каждый момент времени из того, чего нет» [Deacon, 2011, p. 535].

Это эссе я хочу организовать, построив исследовательские конструкции предпосылок и рамок, как амфитеатр вокруг сложной для меня сцены, сцены неостановимого и одновременно абсенциального[1] ‘неявного действия’, действующей сцены действия, (живущей сцены жизни) — семиогенеза, и онтологии неявного знания (extended tacit knowledge) и неумопостижимости, как корневого семиотического и системо-струкутрного генезиса искусства[2] (взаимодополняющее объединяющие в себе такие категории как скрытый смысл, троянкие фигуры, метафорические и поэтические значения, нелинейные и мерцающие смыслы, вненаходимости, то что находиться за и вне сетки языка, хиазмические и пульсирующие семиотические конструкции несказанного, невидимого, определяемые лишь по косвенным признакам), многомерности и фундаментальные особенности которых, в самом существовании искусства и благодаря которым и семиотически и системно-структурно определяемого мной как первой формы искусственной жизни, является для меня основным объектом исследования. Эта сцена включает в себя целую номенклатуру взаимозависимых и взаимодетерминирующих коммуникативных и структурных понятий-действий таких как: автор, произведение искусства и их интермедиальность, их переводимость и неперевоимость, их трансферт во времени в корпусе и теле кода, и пространстве как документального и монументального знания-информации, их рядности и цепочки, вообще сам генезис и праксис неявного и абсенциального знания, как и его вероятно, предполагаемо мной, витальная роль в описываемой мной коммуникации (автор—произведение (познание мира и его скрытостей)—автор[3]=наследие, цивилизация, культура) и представляющейся мне наиважнейший в создании онтологии и архитектонике всего мирового культурно-научного наследия.

Исследование строиться на основание нескольких гипотетических предположений в равной мере рассматривающих феномен искусства и соотносящихся с ним как с живой семиотической системой и каждый раз уникально решеной в своей идентичности, герметичный коммуникационный энтелехический процесс (фокусируя в своем исследовании внимание на эвокативных, эмерджентных, энтелехических динамических процессах «о-сем-меняющего» прочтения, на том ‘что’ и ‘как’, оно своей особой целостностью в своих неисчерпаемостях дает и открывает в тебе как в авторе в рекурсивном интенсивном акте письма-прочтения), в то время как основные гуманитарные дисциплины от филологии до истории философии, развоплощая объект или феномен исследования в линейных контекстах, карцерируют его в репрезентативах[4] репрезентаменах, не соразмерно его многомерной прлюрипотенциальной насыщенности и силе, сравнивая, соизмеряя, соотнося и сопрягая в бесконечно плоском линейном и компаративиском механизме уплощения и денатурации, текстопотреблении, невротической расшифровки ригидных частей, коммбиноторики бесконечной суммы, случайности квазисложного угадывания по кофейной гущи, по умертвляющему неявное знание и неумопостижимое измерение принципу pars pro toto, методологически и парадигматически существуя в треугольнике автор-произведение-зритель, оглядываясь и описывая мир из вершины ‘зритель’. Я же экспериментально рассматриваю, изначально гипотетически предполагая, что произведение искусства, текст как искусство это уникальный, автономный, способ мыслить (контрперенос), способ познания (импринтинг), но иным холистическим способом toto pro pars, неявным и не конвенциональным и не контингентным языком, созданное телесноориентированным подходом и способом, (сложно переплетеным возвратным написанием-прочтением, протекающей в сложной неявной динамической взаимоотражаемой связке аналитик-анализант, психоаналитический сеттинг), не измеряемым явно, а лишь по косвенным признакам, энактивным и эвристическим, и более того точно конечно или детально, предсказуемо не контролируемым сознанием самого аналитика (демиурга, автора), неявным мерцающим энактивным способом (4E-hermeneutics, энтелехия, эвокация, эмергентность и энактивность).

Произведение искусства это не «искусственный», ограниченный и конечный отклик, и более того вторичный отклик на действительность фрустрированного делинквентного очевидца, на информационность на сложность мира, но сама процессуальная действительность мира переведенная в другую размерность, искусство это скорее энтелехический аттрактор информационной картины мира; да это иная, иначе воссозданная, да иного семиотического измерения и типа организованности живая форма отражения бытия, это та уникальная и лишь человеческая способность свою ‘поддерживаемую биологическую индентичноcть жизни’ переводить и сохранять, записывать и развоплощать в изоморфной идентичности внешнего произведения — идентичность, добавлю от себя информационность, которую определили Матурана и Варела, как краеугольную особенность, как новую и еще более точную характеристику данную этими учеными живой системе, добавлю от себя еще раз, но уже строя мост, вдлящемся определении живой системы, к уже более позднему исследованию Теренса Диксона — ‘телеодинамично[5]’, лиминально, изоморфно сложно, «как-то», неявно воспроизводить, отражать в пластическом коде, в интенциональном ментально-полусуществующем событии неявного знания, и более того что, как мне кажется, самое ценное в этом всем ветвящемся доопределении — это получить принципиальную для цивилизации возможность осуществлять трансферт (мы единственный тип жизни, эволюционно способный на это) этого неявного знания (чаще ‘как-то’ размещенном в ткани, тексте-за-текстом знания явного), эти силы сложносемиотического вдохновения, сложноописываемого и сложноизмеряемого измерения автохтонности произведения искусства.

«…Она была распущенной косою,

Дождем, который выпила земля,

Она была растраченным запасом.

Успела стать она подземным корнем.

И потому, когда внезапно бог

Остановил её движеньем резким

И горько произнес: «Он обернулся», —

Она спросила удивленно: «Кто?»…»

Она книга, текст, сказанное, сообщение, мысль, откровение, поэзис как способ мыслить и репрезентировать внешний мир, жизнь внутреннего монолога, голоса и слова, мысль изреченная и застывшая, скованная или рожденная кодом, навсегда отстававшая от удаляющегося внутреннего голоса, замкнувшаяся в себе как на сносях, от автора, заведомо, оставленная им вопреки его воли и его силе, его желанию, оставленная в автономном существовании им в коде и оставленная потому что в коде, переведенная в темницу языка, кода, в ризому дискретных линий, в искусственные корни, калеоптили языка, порождающие всё, могущие сказать всё, в этих пермутациях непереводимости непереводимого.

«…Она была распущена, как прядь,

и высушена почвой, точно ливень,

рассыпана, как сев, тысячекратно.

Была она лишь корнем.

И когда

остановился шедший с нею рядом

и скорбно произнес: «Он оглянулся», —

она спросила безразлично: «Кто?»…»

Как жизнь появилась из материи и ур-супа, ex nihilo и сама являясь своим перводвигателем? И как искусство, как самая самая особенная ex nihilo, и наиболее интенсивная, аномально и автокаталитически интенсивная семиотическая (внешне, живущая в теле кода) и когнититвная (внутренняя, 4e-cognition) форма «жизни жизни», или форма «жизни в жизни» появилась из материи и проявилась в умвельте, ментальной «ни-материи» творящего сознания проявилась и существует, и со-существует, но уже в абсенции, в стазисе в искусственных знаковых системах и кодах, в которых записано автором произведение. Существует эвокативно, а именно: появляясь (особо интенсивно в длимостях авторского написании и авторского же прочтения), и перевоплащаясь лишь в тактах нацеленного прочтения, в длимостях фазового перехода соприкасающегося чтением автора, длимости как в единственно возможной онтологической данности, в эмергенции, появляясь-существуя в автопоэзических и тотипотенциальных семиотических тактах авторского создания или проактивного замысла нового произведения, оживая и перерождаясь произведением в иных животворящих произведениях, в сложных петлях обратной связи и бифуркационных каскадах и прыжках этого сложного неявного высшего знания, не знающего, но всетелесно ощущающего и познающего неявного знания, в невербальных знамениях.

В 1960-х годах Матурана и Варела поставили себе целью определить, в чем заключается сущность жизни, найти ключевое «этакое» особое сингулярное свойство, которое детерминирует и определяет систему как живую. Традиционные определения жизни (жизнь как способность воспроизведения себе подобных, способность к репродукции, самовоспроизведению: автопоэзису, так и механизма его защиты в ингибиторной связке агрессии-морали, добавлю ссылаясь на Конрада Лоренца) их не устраивали. Они предположили, что сущность жизни заключается в способности живой системы поддерживать свою идентичность, так вот искусство, как особорганизованное событие высочайшей семиотической сложности или энергии — это наиважнейший, как мне кажется, витальный перенос-перевод, идентичности живой системы, в ею же ‘зачем-то’ и ‘как-то’ созданные, отчасти для ее же особого информация-экспансивного поддержания и удержания, для закрепления и особого, не биологического, а управляемого пусть и не строго сознанием, особого трансферта в искусственные системы кода-символов-знаков, я это называю омнисемиотический перенос своей идентичности in vivo в идентичности in vitro, это демиургический опечаток матрицы своей самости, своей квалии, импринтинг особой размерности силы и семиотики — породивший и давший витальное основание для создания всего культурного наследия, которое состоит и базируется, рождено именно на том и тем, что не сказано, куда фундаментальнее на самом деле, чем на том и тем, что в текстах этого наследия сказано; открыть бы еще отвечающий за это всё механизм и холистический сенсор улавливающий и фокусирующийся на неявном знание, на знамении идущем до фактического знания, питающегося от неизвесного, неизвесно почему и как и зачем — это нобелевка как по биологии и медицине так и по физике. Искусство, как и жизнь не имеют конечной или остановленной, измеряемой цели, это сложные аналоговые динамические и синергийный процессы, бессмысленные для аналитического аппарата линейной или аксиологической логики, лаконичные как всё сверхсложное, длимое и автономное, неисчерпаемое и тотипотенциальное в своих перерождениях в актах письма-прочтения, холистические конечно неуловимые двумерной размерностью, правилом, дигитальным аппаратом.

Мне же хочется пойти еще дальше в этом исследовательском театре, и радикально зайти с самой «сложной» стороны deus ex machina, со стороны «конца» эволюционной стрелы когда-то и как-то появившейся, абзацем выше, жизни, рассматривая искусство как наивысшую в своей сложности и ее самореализации форму супражизни через феноменальное проявление руки и мозга сапиенса, высшее семиотически-сесорное проявление, запись имеющая две сложноперепелтенные и конечно не разделемые части: когнитивную «полусферу» гениальности, и её «проекцию через руку вовне» культурно-семиотическую праксическую полусферу мастерства, навыка, инструмкентально-кинестезической супер компетентности, искусство как единое проявление или аналогово отражения, монотипии жизни тела в творческом акте, в его сцене и сеттинге в произведении искусства как в метабиологическом зеркале, амальгаме знаков и сигнификаций;

Как мне кажется, не только важным, в этом, пришедшему на смену лингвистическому повороту, не лингвистическому, а скорее уже в синергийном повороте от результата деятельности, от семиотической деятельности к семиотически действующему телу, предугаданным еще Себеоком в его: «мне кажется я глагол, написанном как эпитафия на могиле традиционной лингвистики[6], семантике и грамматике», но и единственно возможным и результативным мысленным экспериментом пользуясь оптикой исследования сложности и бинокулярной оптикой (внешний-внутренней) философии сознания, которое познающее всетелесно сознание, попытаться провести схожую аналогию и спросить: «В чем же? и как заключается то непреодолимое?, а точнее как и что вообще сама интенциональная непреодолимость и само движение ума и сознания и творящего-познающего так энактивного тела человека плюритворящего (Homo faber+homo ludens=homo aedificans) так по разному двигаться, ‘но’ и/или ‘и’ кумулятивно в направлении неведомого, каковы причины самой возможности сознания желать видеть или видеть не ведомое (поэтико-поэзически, создавая всё из ничего), невидимое находить его самым восторг-дающим, захватывающим, «знать» о неведомом, видеть не видимое, стремиться видеть невидимое, какова базовая причина этого нейрокогнитивного ли феномена? Каковы место, локация, химия, эпистемологическая ментальная феноменальность как принцип структурного действия, системного агентирования этого когнитивно-ментального парадокса интенционального атопического зрения «из себя в мир, который заведомо определяется и маркируеться как неведомый, скрытый, неявленый». Каков системный механизм и структурная каузальность того что я называю эпистемологическим ментальным голодом по сложному-неявному (starvation for ambiguity, (голоду в почти биохимичской-наркотической, гормональной зависимости, созависимости мозга-и-тела видеть и узнавать неизвестное, загадочное, парадоксальное (все базовые когнитивыне, сенсорные, зрительные иллюзии это как наипримитивнейшее, низшее, в нисходящей причинности проявление, — скорее подтверждающие, контрасно, ту часть тезиса что это скорее слабость/поломка/сбой/bag)), этот голод неясного, за-горизонтного, голод реализующися как спосбность видеть, ощущать внутренним ухом или взором в тексте, в мироздании или произведении как метатексте, то чего там явно нет, для искусства как для живой машины является главным действующим семиотическим донором и одновременно акцептором, как две уроборические руки Мерло Понти одновременно трогаяющая и затрагиваемая, как автор-донор создающий-пишущий и автор-акцептор познающий-читающий одновременно, себя, мир, произведение, себя познающего в себе познающего, читающего себя и себя пишущего….etc.

Неясное знание, как минимум трехсложно или вернее трисложно, тринитарно: локализированно особенно интенсивно в трех разных модусах и мерных геометриях: в мастерстве руки (tékhnē), сложности растворения в неясном измерении уникальности авторского кода (авторский почерк самого неявного письма — автохтоннность autochtonous) и собственно когнитивная ‘аура/квалия/биосемиотика автора (cogito) как симбиотический трёхчастный динамический и абсенциальный актор, автор и демиургическая биосемиотическая машина, борромеев интенциональной узел, помогающий мне точнее понять и описать, схематизировать и исследовать ключевые :

— то что невозможно объяснить аппарату (лингвистический вызов, эмергентная грамматика и эмергентная семиотика, motto “I Think I am a verb” T. Sebeok,)

— то что невозможно объяснить машине (вызов дискретному, дигитальному описанию, руке-робота)

— то что невозможно объяснить наблюдателю, не автору, не демиургу, не аномальной размерности, не нейротипику, читателю (методологический вызов всем описательным гуманитарным дисциплинам в их тривиальной дискриптивной скопии оригинала, произведения, авторского, искусства как зборно-разборного корпуса, а не как холистического тела, инструментально кодом, а не гомеодинамической[7] эмпатической пальпацией).

— «то что невозможно сказать, но можно спеть », особая работа кода, принцип хиазма, троянской фигуры, метафоры, относительности, третьего и n-мерного смысла, ускользающего тем сильнее и интенсивнее исходя из принципа наблюдателя, чем сильнее и интенсивнее его пытаются исследовательски ометить отрезочным знанием кода, речи, слова, описать и присвоить отрезками параметров, дискретной математикой слова, а значит дискретным миропониманием опираясь возвратно на гипотезу Сепира-Уорфа.

По сути измерения неявного смысла — это динамическое измерение экстремумов каскадного изменения творческих потенций и интуиций автора в момент озарения, это пиковые состояния, континуальности и трансгрессии, скачка, слома, смены валентности, мерцания, это невидимое отбрасывание видимой в создаваемом коде тени, наития-пораждения возникающие при 4E-cognition коммуникации, контакте, соучастии, и его через себя трансферте, в исследуемом мной коммуникативном гаптическом и синестезическом сложном и открытом интеллигибельно-сенсибельном комплексе автор — произведение — автор,

— то что отличает чтение от прочтения, сказанное от услышанного….

— критерий и онтологическое условие искусства через акты его прочтения:

• то что сказано не равно тому что прочитано

• то что написано не равно тому что прочитано

• то что написал автор не равно тому прочитал автор, авторы

• то что написано не равно тому что задумано, предвидено

• то что прочитано не равно тому что прочитано, а перепрочтение не равно перепрочтению….etc.

• то что непереводимо, но то что может быть перерожденно, перевоплащено в экфразисе, ‘в средствах выражения, которые, как это не парадоксально, но позволяют сказать всё' — это вторая часть моей гипотезы, требующая скорее технического пояснения и праксического исследования, о том, как в линейности кода, в отрезочности кода «останавливается мгновение, пусть и замирая в стазисе, в причудливой схеме вынужденного тонатоза» в ожидании оживляющего авторского прочтения.

• (попытки делать “vouloir-dir-fair” — bien-fait то-чего-нет из того-что-есть)

— то что не объяснить из системы контекста, фона, внешнего, поверхностного, контексто-историческими и контексно-критическими методами, методами ординарного языка, ординарной коммуникацией, генеративной лингвистикой, то что не описывается традиционной лингвистикой, кибернетикой

От теоретических рассуждений и предустановок о внутреннем аспекте сознания можно шагнуть к непосредственно отрезкам, (произведениям искусства, семиотике in vitro, к их праксическому и техническому расширению и решению, к внешнему решению выполненного сознанием мыслящему творящей рукой, к методологическому поиску его основания и его практическому описанию) и рассматривая их как сколы внутренней процессуальности авторов и попытаться очертить то, из чего был вырезан отрезок, раскрывая пластические возможности средства выражение которые могут, а следуя моему строгому предположению: должны, в руках мастера сказать всё. Перевести-отразить-импринтировать всё задуманное в тело произведение. Перевод непереводимого, невоспроизводимого, как сказал Деррида непереводимость — это единственное основание для перевода.

Искусство как традукция, перевод:

Искусство (вообще любое) есть по сути еще и мастерство перевода, искусство перевода с того, что я называю семиотикой in vivo (или — с «языка» «внутреннего монолога голоса») на материальные языки, доступные другим в восприятии и прочтении (слова — краски — ноты — строения — гипотезы — метафоры — фигуры и формулы и пр.) Перевод стоит «художнику» многого — и прежде всего постоянного чувства неудовольствия результатом перевода («творческая неудовлетворенность» как обратная сторона, этакое похмелье, реципрокная депрессивность, или седация, от того когнитивного ненасыщаемого экстатического действующего, манийного возбуждающего ЦНС голода in vivo к сложному-неявному поедающее его поедом). Если опять же обратиться в глубь в глубины когниции (то есть пытаться разобраться с работой «черного ящика» мозга, что во всем мире считается «почти бесполезным» на данном этапе цивилизационного развития занятием, но все равно все пытаются туда залезть, как минимум заглядывая в «себя»), то можно (гипотетически) предположить, что в каждом человеке работает «внутренний голос», но лишь единицы в состоянии овладеть искусством перевода с этого голоса-не-голоса на внешние коды стать авторами, в сверхкомпетентности и мастерстве которых, любое средство выражения обретает те неизмеряемые явно размерности и этакие измерения выражающие всё, и всегда уникально справляющиеся с переводом непереводимого.

В своем исследовании в праксической части ‘in vitro решения’ исследовательской задачи непосредсвтенно навыком текста, практикой текста, праксисом тектса, я ставлю герменевтические опыты на самом себе, утверждая что каждое прочтение, (как и опыт написания) уникально, уникально эвокативно и эвокативное в своей уникальности, я пытаюсь опытным и эвристическим путём описать те сколы внутренней процессуальности авторов используя метод от первого лица, с одной стороны пытаясь праксически показать как такое плоское средство выражение как текст/холст может поэзически нести в себе и сказать всё, так и ставя одновременно на себе эпистемологические, ментально-когнитивные in vivo эксперименты, но отражаемые так или иначе в теле текста, ставлю эксперименты на самом себе, как на авторе решающим эти принципиальные вопросы и головоломки, пишущем и одновременно в возвратной рекурсивной петле эмпирически исследующим себя эвристически решающего эти задачи, находясь в самой интенсивной и насыщенной силовой экфразической рамке (автор-автор) в момент одновременного насыщенного открытого экспериментального экстатического состояния experimentum crucis, действия написания-прочтения, через произведения других авторов открывая себя, рождая в себе авторское созидающее внимание к заглядыванию за сколы, за горизонты текста, особым состоянием глубинного чтения, удовлетворяющего неистовый и демиургический голод к неявному знанию, в демиургическом эвокативном и энактивном «корневом» авторском, холистическом неделимом и нередуцированном прочтении целого: таких авторов как Чак Клоуз, Фрэнсис Бэкон, Филипп Гласс, Эгон Шиле, Жак Деррида, Роберт Мэппэлтор, Жан Лу Сифф, Ирвинг Пенн, Бернардо Бертолуччи, Гаспар Ноэ, Кете Кольвиц, Сара Ситкин, Эмма Хопкинс и Джулия Савиль, Пауль Целан, Эрих Мария Ремарк и Стефан Маларме и других используя телесно ориентированный подход, системно-структурный, телесный (связанный с когнитивностью, embodied cognition) и холистический подход, 4e-герменевтический анализ текста.

Заключение:

Что самое главное и самое ускользающее из–под исследовательских пальцев текста — основной критерий искусства и жизни, самый насыщенный и денамизированный своим имплицитном движением и мерцанием плюральный феномен, целое измерение, феномен целого измерения — отвечающий за витальное отличие, мёртвого от живого, сложного от простого, текста от произведения, искусства текста от ординарности текста, а спускаясь по редукциониской лестнице вниз до минимально возможного терминологического и системно-структурного методологического предела текста от контекста — и что нельзя потерять, отвечая на поставленный в самом начале статьи вопрос, как и нельзя по быстрому приобрести именно витальный семиотический и системно-структурный критерий живого произведения — это его неисчерпаемая возможность неисчерпаемого прочтения, неисчерпаемость как фундаментальная генетическая и онтологическая данность, или точнее тотипотенциальная возможность к неисчерпаемому эвокативному самовоспроизведению при авторском прочтении, эмергенции и аутопоэису в авторе читающем перерождением, семиотической и силовой эвокацией и эвристическим оплодотворением читающего при прочтении, рождения в этом полиаморическом супружеском союзе новой семантической не измеряемой явно сущности, ментальной развоплощённой всетелесно сверхновой, звезды, произведения, открытия, чувственности. Вне зависимости от того, что это за принцип — будь это своего рода ментальная/нейронная/когнитивная мимикрия, способ выжить у произведения и у автора, форма стазиса темной невидимой и неявной энергии в произведении, или это нейро-когнитивный системно-структурный дар видеть невидимое, гнаться за непознаным и видеть это непознанное в уже познаном, нам как единственному демиургическому виду. Вот тот наиважнейший тензор-аспект-диагональный аллель-феномен, этакое тёмное свойство и «та самая» часть тела как семиотического послания, тотипотенциальный знак-зигота, биосемиотический парадокс, который я подвергаю исследованию через внетекстуальное пристольное наблюдение, то на чем построено и выстроена все человеческое знаковое наследие, вне-знаковая продукция — за-знаковое измерение неисчерпаемости, невидимые радикальные силы неумопостижимости=нелинейности. Жизнь жизни, искусство искусства, творческая сила силы, не измеряемые и не концептуализированные в двумерности буквы и знаки кода, но силу/размерность/тяжелую частицу соизмеряемую, перерождаемую в тебя и себя прочтением, в силовом поле прочтения. В прямой зависимости мастерства написания от мастерства прочтения, разворачивающемся и расширяющемся измерении автокаталитически при каждом дотрагивающимся прочтении, а далее гаптическом и демиургическом написании — в этих бесконечных циклах человеческой жизни и рождения искусства, как вида, творящего познание, творчески развоплощённо телесно познающего непознанное внешнее аctio in distans/modusы operandi и непознанность мира внутреннего actio immanens/modusы vivendi.

Cноски

[1] Парадоксальное внутреннее свойство существовать по отношению к чему-то отсутствующему, отдельному и, возможно, несуществующему. Хотя это свойство не имеет значения, когда речь идет о «неодушевленных» ординарных и материальных вещах, оно является определяющим свойством жизни и разума; так же может описывается как конститутивное отсутствие, или явное очевидное и «одновременно условное» отсутствие более высокой размерности в системе меньшей размерности, или каскадного изменения системы, на ступени до.

[2] «неумопостигаемость не является чем-то данным или неартикулированным опытом, но произведением искусства, наиболее безудержным в своей утонченности и неуловимости конструкций, — вот что обнаруживает всетелесно-воплощённая рефлексия, и с этого момента более нет теории смысла, достойной этого названия, которая бы смело встретила трансинтеллигибельность как источник смысла» Ю. Кристева

[3] Полисемиотический, полиинструментальный, рекурсивный, экфразический коммуникативном комплексе «автор — прочтение-написание через произведение написание-прочтение— автор», где первый автор это: автор+адресат+близкие другие+ситуация+написание-прочтение, а второй автор — это автор+адресат+близкие другие+ситуация+прочтение-написание.

[4] …«Оглядка на ‘получателя' никогда не способствует пониманию произведения или формы искусства. Ошибочно считаться с определенной аудиторией или ее представителями; более того, даже понятие ‘идеального' адресата наносит вред любым теоретическим изысканиям об искусстве, потому как последние в конечном итоге основываются на постулате бытия и сущности человека как такового. Само искусство также предполагает телесное и духовное существование человека, однако ни в одном своем произведении оно не исходит из человеческой способности к восприятию. Ни одно стихотворение не предназначено читателю, ни одна картина зрителю, ни одна симфония слушателю»… (W. Benjamin. “Die Aufgabe des Ubersetzers”. © Suhrkamp, 1974-89.)

[5] Терренс Дикон определяет телеодинамику как «форму динамической организации, которая демонстрирует черты целенаправленности, конечно-целенаправленности (end-directedness) и последовательной организованности (consequence-organized), будучи образована взаимодополняющим ограничением и реципрокной синергией двух и более соконструирующих ее самоорганизующихся (морфодинамических) процессов, находящихся в сопряжении друг с другом». [Deacon, 2011, p. 332].

[6]Cobley, Paul; Deely, John; Kull, Kalevi; Petrilli, Susan (eds.) 2011. Semiotics Continues to Astonish: Thomas A. Sebeok and the Doctrine of Signs. (Semiotics, Communication and Cognition 7) Berlin: De Gruyter Mouton. https://books.google.ru/books?printsec=frontcover&vid=ISBN0306420368&redir_esc=y#v=onepage&q&f=false

[7] Homeodynamics: Any dynamic process that spontaneously reduces a system’s constraints to their minimum and thus more evenly distributes system properties across space and time. The second law of thermodynamics describes the paradigm case [Deacon, 2011, p. 338].

[8] Žižek S., Dolar M. Opera Second Death. New York, London, 2002

Литература

1. Кристева Ю. Семиотика. Исследования по семанализу (пер. с фр. Э.А. Орловой). — Москва: Академический проект, 2013. — 285 с.

2. Clark A. Being There: Putting Brain, Body and World Together Again. — Cambridge; Massachusetts; London, England: A Bradford Book: The MIT Press, 1998. — 292 p.

3. Deacon T.W. The symbolic species: the co-evolution of language and the brain. — New York: W.W. Norton, 1997. — 527 p.

4. Maturana H.R., Varela F.J. Autopoiesis and cognition: the realization of the living. — Dordrecht, Holland; Boston: D. Reidel Pub. Co, 1980. — 141 p.

5. Фомин И.В. Неполнота природы и self — body problem: Эмергентизм как попытка преодоления дуализма духа и материи // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр перспект. методологий социал. и гуманит. исслед.; ред. кол.: М.В. Ильин (гл. ред.) и др. — М., 2020. — Вып. 10: Вслед за Декартом. Идеальная чистота и материальная основа мышления, познания и научных методов. — С. 77—90. — Режим доступа: http://www.doi.org/10.31249/metod/2020.10.03

Источники.

1. [Deacon 2011] Deacon T.W. Incomplete nature: How mind emerged from matter. — New York; London: W.W. Norton & Company, 2011. — 625 p.

2. [De Preester 2021] De Preester, H. A radical phenomenology of the body: subjectivity and sensations in body image and body schema. In Body Image and Body Schema Revisited (Eds. Tanaka, S., Ataria, Y., Gallagher, S.). Oxford: Oxford University Press 2021. — 223 p.

Maria Dobre
Victor
Пётр Корень
Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About