Если оставить в стороне бесконечное множество учений и форм мышления, свойственных цивилизациям вне Евразийской ойкумены и не только незнакомых Евро-Азиатскому человеку, но и онтологически ему недоступных, то первая попытка вырваться из онтоцентрической тотальности Бытия зародилась в песках семитского Ближнего Востока. Оставим пока в стороне Буддизм, Индуизм и многочисленные Азиатские и Африканские формы мысли. О наиболее заметных из них будет сказано позднее.

Семитский монотеизм, оформившийся в Авраамизм — первая Бытийная ошибка.

YHWH, бывший одним из многочисленных семитских пустынных божеств — в иудейской традиции становится иным. Единобожие иудейских племен представляет собой поистине радикальный феномен в цивилизационном калейдоскопе вечностей. Эль иудеев — это не просто единый Бог. О едином Боге как вершине политеистического или пантеистического единства, Абсолюте в высшем смысле мы знаем и из Атмана आत्मन् индуизма и из тюрко-монгольского bir tenrhri ᠲᠨᠭᠷᠢ .

Семитский Элохим это уникальное, но такое же относительно-истинное явление в истории мысли. Единый и Единственный Бог становится новой иерархической надстройкой, выделяясь из густой и плотной ткани политеистического бытия-вечности.

Творение из ничего в первую очередь подразумевает «ничего». Почему именно nihil нас интересует больше всего? Абсолютный Бог семитского монотеизма, будь он личностный, апофатически непознаваемый, слово, любовь, жизнь или тринитарная структура, в любом случае есть наличие. Более того, он есмь сущее. Он есмь хлеб жизни. Принципиально, теизм, мыслящий Бога как Абсолют, отделенный от мира-бытия, все также является метафизически позитивным наличием, вечностью присутствия. Никакая неоплатоническая, гностическая или исламская апофатика, постулирующая радикальное трансцендентное отличие Единого, Абсолюта или Аллаха от мира, не выходит за рамки Бытия как метафизического наличия и принципа наличности.

Для нас принципиально нет никакой разницы, что важнее или есть более: реальный мир сущего или трансцендентный Бог и божественная реальность. Ключевой момент в том, что оно есть. Определенное, но сугубо относительное значение имеет лишь момент иерархического децизионизма. Что из реальностей наличия выше или ниже, трансцендентный Бог или имманентное Сущее? Противостояние идеального и материального не отменяет того, что это есть [+] и [–] находящиеся в границах одной и той же вечности [- ∞ +].

Так что же подразумевает принцип творения из ничего? Является ли это «ничто» тем, что может намекать на последний предел, и бездну бездн? Если Бог отделен от мира и творит мир лишь в силу своей воли и желания, включается ли это пространство между Богом и миром, которое обеспечивает возможность и того, и другого, в часть наличествующей вечности?

Филон Александрийский, Василид, Иоанн Скотт Эриугена, Ибн Рушд, Николай Кузанский, Майстер Экхарт, Яков Беме, Себастьян Франк, Ангел Силезиус, Фридрих Шеллинг, Уильям Блейк — прошли мимо этого.

Самым пошлым и вульгарным образом поступил Шеллинг. Бог у него становится кашалотом, прожорливым трансцедентальным желудком, который держит в себе бездну и из которой же и творит. Бог Шеллинга сожрал ничто, держа его в себе и переваривая, но не сливаясь с ним. Концепция ямы (Ungrand, Abgrund), которую «Бог содержит в Себе», но которая «не есть Бог… а только основа Его существования», просто совмещает Бога и ничто, делая последнее подчиненной ему частью .

Но даже в этом вульгарном деизме Просвещенного романтизма есть отголоски мысли о фундаментальной травме, шраме и агонии, которая есть суть не только разделения Бога и мира, но и самого Бытия как принципа наличия вообще.

Авраамическая онтология — это онтология страдания, акт творения — это акт травматического разделения Бога и мира. В самой сути креацианистской парадигмы мировоззрения лежит фундаментальная травма нетождественности человека и мира, отделение трансцендентного Бога от имманентного Сущего.

Однако самая фундаментальная и диссонирующе-пронизывающая травма состоит не в этом. Даже бесконечно брошенный и выброшенный в низшую реальность человек успешно справляется со своей Богооставленностью. Более того, ему только лучше без Бога, смысла, цели, закона, завета, без всякой реальности строгих значений, что мы и видим на примере пост-современной материальной и жвачной утилитарности.

Атеистический рационализм не является истинно глубоким нигилизмом, как и постмодернистский релятивизм ценностей. Забвение метафизики, как и сокрытие бытия не означает даже намека на возможность забвения забвений, исчезновение самого Бытия как принципа наличия. Сокрытие бытия как высшей реальности истинности смехотворно рядом с мыслью о возможности Невозможности Бытия как всеобъемлющей данности наличия. Туманная загадочность тайных мистических доктрин древности обволакивает нас липким анабиозом устрашенности. Кажется, что где-то здесь: в апофатических интуициях Плотина, эсхатологическом и трагическом пророчестве Василида или кумраническом аскетизме живого принятия погибели и боли как сладкого нектара высшей реальности, находится то — что по ту сторону, от призрачных комков частных истин.

То, что по-настоящему, вне.