Субъект в его значении сознающего (стоит оговориться, что мы не имеем ввиду «жесткого» рационального субъекта Картезианского типа , однако и не исключаем его способности к вопрошанию), является носителем воли к вопрошанию о Невозможном, о вне-вселенском выходе за границы забвений. Субъект в своей сути есть смотрящий в предел принципа Бытия. В этом смысле, он является носителем Вопрошания, однако сувереном этого Вопроса, его трансцендентным господином является именно Невозможное как предел. Субъект, таким образом, как бы он не был понят и обозначен, есть лишь щепка в густом жире Бытия, даже если через него Бытие гегельянским образом обнаруживает себя и щель в иное, отличное от своей самости.

Согласно Ю.Эволе, исчезновение субъектности в буддийском значении Анатмавады означает преодоление сознания как слишком слабой и порочной призмы для всматривания в корень Бытия. Поскольку любое Я всегда есть лишь отражение того, что есть в Бытии, то для выхода за пределы Бытия необходима и деконструкция Я-самости. Апофатическая негативная онтология здесь сближается с постмодернистской деконструкцией тоталитарного, отрицая Я как дефектную часть. Этот негативный импульс деконструкции Я-самости, имеющий в своей кульминационной точке взлет в сторону Абсолютного утверждения, может пониматься по-разному.

Эвола в работе «Учение о пробуждении. Очерк Буддийской аскезы» ссылается на буддийский текст Маджжхиманикая который постулирует об исчезновении Я-самости:

Тот, кто, восприняв исчезновение как исчезновение, считает исчезновение исчезновением, мыслит исчезновение, мыслит исчезновением, мыслит об исчезновении, тот не знает исчезновения

Этот высший принцип деконструкции Я-самости можно понять как и в огненно-кшатрийском, воинском духе, так и в ледовитом и холодном брахманическом, как созерцание высшей пустоты. В первом случае, по достижении точки исчезновения наступает огненное восстание Сверх-Я, превышающее Я как первичную иллюзорную данность. Это победа умершего, при жизни, над смертью. Высшее утверждение здесь словно опирается на преодоленную отрицательность, подчиненную и покоренную природе высшего Я, отличного от иллюзорной Я-самости. В другом же случае, исчезающий не покоряет свое исчезновение, но, принимая его, все равно становится властелином, неубиенным исчезнувшим. Это растворение в пустоте созерцательности все также является подчинением исчезновения.

Не исчезновение делает исчезнувшего исчезнувшим, но сам исчезнувший делает исчезновение исчезающим.

С нашей точки зрения, в любом случае, это отрицание Я-самости, ведущее к утверждению пламенного Сверх-Я или теневого и скользящего Я-Нет, так или иначе, является лишь Бытийной вариацией, опцией. Достигаемая таким образом трансценденция не имеет ничего общего с конечным пределом, хотя и является глубоким мистическим жестом.