ФОТО → станция представляет интервью с Павлом Проскуряковым, первое из цикла «Сибирские фотографы». Павел Проскуряков — фотохудожник, большую часть жизни проживший в Новосибирске и лишь недавно уехавший в Израиль. Член Союза фотохудожников, участник множества выставок как в России, так и за рубежом. В 2015 году занял первое место в Международном фотоконкурсе IPA Россия в номинации «Изобразительное искусство / Абстракция». Мы поговорили с Павлом о «ярлыках» в фотографической среде, о понятии профессионализма и мастерства в фотографии и его фотосериях, уже созданных и только запланированных.

— Поговорим о понятиях и ярлыках: фотограф или художник, фотохудожник? Как тебе комфортнее себя называть?

Хороший вопрос, которым можно было бы ограничиться и разговаривать об этом не менее часа. Ну да, есть, наверное, какие-то отличия. Фотограф — это всë-таки человек, который создаëт документальную фотографию, то есть фиксирует действительность. Так что комфортнее — фотохудожником.

— А Картье-Брессон — фотограф?

Не изучал биографию Брессона, но, если не ошибаюсь, известность к нему пришла именно как к фотографу. Значит, фотограф.

— Картье-Брессон ведь художник по образованию. Так вот, в какой-то момент времени он понял, что фотография для него — это способ моментально нарисовать картину.

Позволю себе не согласиться с Картье-Брессоном, потому что был момент в моей жизни, в который, мягко говоря, я не совсем позитивно относился к фотографам. В том плане, что они не создают. Они просто научились нажимать на кнопку, выставлять настройки. Знаешь, может, вот так надо поставить вопрос: чем отличается для меня художественная фотография от простой фотографии? Как я определяю художественную фотографию? Я сижу в программе, если речь идëт о цифровой фотографии, идут эксперименты либо работа на какую-то идею, и я экспериментирую в редакторе. И в момент, когда я просто замираю, когда что-то меня останавливает и я смотрю на это изображение достаточно долгое время, это и означает, что фотография ожила, что я получил художественное изображение. То есть это не совсем объяснимо для меня. Я в этом плане опираюсь на подсознание, на чувства. Это художественная фотография для меня.

— А что для тебя значит — быть фотохудожником?

Мне кажется, настоящее произведение искусства должно быть «выстрадано». Создавая его, ты должен находиться в каком-то необъяснимом состоянии, словно ты не в реальном мире, а в некоем зазеркалье. В момент созидания ты должен быть тотально захвачен актом творения, и даже если это концептуальное искусство, то есть работа интеллекта, то и он должен находиться под властью подсознания. Ты должен быть одержим в этот момент. Творчество для меня — это сакральный процесс, именно поэтому я не сторонник коллективных проектов. Для меня в художественной фотографии есть частичка души создателя-фотографа. Я, может быть, говорю почти религиозным языком. Но для меня это так. Я достаю камеру только тогда, когда меня что-то задевает, восхищает нечто: картина, явление, вещь, человек и так далее. Либо, наоборот, когда я, даже не понимая того, взволнован какой-то проблемой: философской, социальной, любой другой. Вот это, конечно, фотохудожник, как мне кажется.

А вопрос зарабатывания своим трудом — это сейчас то, о чëм я думаю в последнее время. Когда ты участвуешь в фотографических конкурсах, там есть только две категории: профессионал и полупрофессионал. Это разделение — тема, на которую можно спорить очень долго. До сих пор идут разговоры: да кто же такой профессионал?

— Какую категорию ты для себя выбираешь?

Для меня профессионал в какой-либо области — в фотографии, живописи — это человек, который обладает профессиональными навыками, получил образование, учил рисунок пять лет в художественной академии. Он может быть плохим или хорошим профессионалом, неважно. Но он профессионал, он учился этому пять лет. Или десять, или двадцать. Человек, который сможет с первого раза выстроить композицию при съëмке, если у него есть один кадр, и он сразу, без ошибки в экспозиции, сделал правильную картинку по свету — вот это для меня тоже профессионал. А в конкурсах написано, что профессионал — это тот, кто зарабатывает большинство своих доходов профессиональной деятельностью, то есть фотографией. Когда я зарабатывал фотографией, я не был художником в моëм понимании. Я был исполнителем, ремесленником, мастером, но не художником. Я выполнял задание, не искал, не экспериментировал, не был тотален в своей деятельности. Я не ощущал себя так же, как я ощущаю себя сейчас, когда я создаю искусство. Тогда получается, что предпочтение на всех этих конкурсах отдаëтся мастерству, а не художественности. Но это же искусство, разве мастерство здесь должно стоять на первом плане? Это же не слесарные работы! Хоть я и не имею ничего против них.

— У тебя как фотохудожника есть какая-то сверхзадача? Осознаëшь ли ты еë сейчас или только нащупываешь? Или ты вообще не задумываешься об этом?

Задумывался. Но не о миссии меня как фотографа, а о жизненной миссии. Задавался. Но ответа не знаю (смеëтся). Ищу!

— Состоявшийся автор для тебя — это кто?

Мне кажется, автор состоялся, когда его оценило квалифицированное жюри. Я сейчас шучу, но… Давай так: расскажу, когда я понял, что состоялся. Конечно, сказалась победа в конкурсе IPA Russia, чего уж говорить. И показ моих фотографий в Лувре, неважно, что на электронном дисплее. Но очень важным для меня было, когда мою фотографию, мой единственный фильм оценили художники, искусством которых я восхищаюсь и чьë мнение я уважаю. Близкие по духу художники. И это люди, в которых я уверен: они не будут врать. Когда это случилось, я и сказал себе: «Ну вот, теперь и никаких призов не надо». И не надо терзать себя вопросом: «Пустое место я в истории новосибирского искусства или моë имя тоже можно вписать в перечень фотохудожников Новосибирска?»

— Ты не задумывался насчëт того, что любая оценка субъективна?

Конечно, задумывался.

— И живëм мы внутри этих субъективных оценок. Давай поговорим о твоих фотосериях. Не будем охватывать все, ограничимся двумя. Я их выбрал, поскольку они лично мне ближе. А потом уже ты расскажешь, какие твои серии важнее для тебя. Итак, «Город потерянных людей» и серия «Просроченное время». «Город потерянных людей» сейчас для тебя актуален?

А что значит «актуален»?

— Бывают серии, которые уже закрыты, и ты к ним возвращаться не хочешь. Эта тема в какой-то степени перестала тебя самого трогать и задевать. А если продолжает вибрировать внутри, то эта тема ещë актуальна.

Тема этой серии — да, всë ещë актуальна. Сама серия начала рождаться в 2011–2012 годах, в это время я нередко страдал пониженным настроением, грустноватым, если мягко выражаться. Меня беспокоило то, что происходит в мире. Даже не то, что происходит в нашем городе, а вообще в целом происходит с человеком. Его отношения с природой, землëй, его духовное состояние — всë это отразилось в этой серии. Она довольно мрачная, без позитивной идеи. Сама проблема для меня актуальна и сейчас, но эта серия уже прошлое, у меня нет пока мысли еë продолжать. Для меня это прошедший этап, потому что на сегодня я пребываю в приподнятом, можно сказать, в парящем состоянии. После того как я приехал в Израиль, я опять начал фотографировать цветочки. Кстати, в этот приезд в Новосибирск я проявил просроченную чëрно-белую пленку, которую мне подарил Андрей Шапран. И там как раз много цветочков. И я набрал снимков на серию для королевского садоводческого какого-то общества в Англии. Не знаю, может быть, пошлю.

— Я просто смотрю на эту серию и вот о чëм думаю: эти потерянные люди… Они потеряли город.

Они потеряли себя.

— Автор тоже был потерянным в этот момент? Ты в этот момент тоже искал себя? Проецирование происходило?

Да, конечно.

— Мне очень нравится (не помню где вычитанный) термин «внутренний ландшафт». Человек свой внутренний ландшафт, свой внутренний город проецирует на тот город, в котором находится. И изображает по большому счëту тот город, который находится у него внутри. Об этом я думал, когда смотрел эту серию.

Да, безусловно.

— Про вторую серию, о просроченном времени. О каком это времени и каком безвременье? Я услышал это название, и у меня сразу машина в голове закрутилась.

Я думаю, здесь для меня «просроченное» слилось со словом «прошлое». Дальше я не хотел уходить в глобальные рассуждения. Но, если начать копать, можно забраться намного глубже.

Меня немного пугает то, что у слова «просроченное» негативный оттенок: то, что никуда не годится. Но мне нравится эстетика просроченной плëнки. Это как раз актуальная для меня тема: почему просроченная плëнка, почему я не куплю нормальную? Меня пугает и настораживает фантастическая качественность современной фотографии. Опять затронем всем известные конкурсы (они обычно все одинаковые), выигрывает фотография… безупречная. Настолько всë хорошо в этой фотографии, это как Голливуд, как сказка. Я не говорю, что надо всегда отражать жизнь в фотографии, но жизнь не такая прекрасная, какой она выглядит на этих кадрах, в ней много всяких царапин. Архитектура, например. Я всегда поражаюсь, где они находят такие места, так всë чисто. Я хожу-хожу — ни в Новосибирске, ни в Израиле не нашëл такой архитектуры. Но дело даже не в этом. Это какое-то качество неразумного человека, несовершенного. Тяга к качеству, повышение качества жизни — это то, чем мы занимаемся с первобытных времëн до данного момента и при этом называемся homo sapiens.

— Это в некотором смысле было полезно: мы с тобой кофе пьëм, а не корешки копаем.

Но, кстати, ничего нет плохого в том, чтобы копать. Копать корешки — это прекрасно. Чтобы не было совсем скучно, появилось искусство. Я прошу прощения, что с фотографии на искусство перешëл (имею ли я вообще право рассуждать об искусстве?) но мне кажется, что, если мы не поговорим об этом, не раскроется волнующая меня тема.

Качественность меня пугает и очень сильно отталкивает. Я не могу себя заставить сделать хорошую, качественную художественную фотографию, мне больше нравится просроченная плëнка, чтобы появилась царапина там, где я не ожидал, чтобы получилось какое-то искажение по цвету. Для меня это и есть художественная фотография. Эти шумы на плëнке фантастичны. В общем, плëнка меня больше привлекает. Но, когда плëночники стремятся к качеству (иногда даже не отличить плëночную фотографию от цифровой), в чëм тогда смысл? Мне нравится проявление эстетики плëнки. Она проявляется для меня в царапинах, шумах и искажениях, о которых я не подозревал.

— А какая серия для тебя самая важная в данный момент из реализованных и из задуманных? И почему?

Наверное, нет такой серии. Но можно сказать, что важная — это серия «Скорость света», потому что это первая серия, в которой я работал именно на идею. Чаще всего у меня совершенно по-другому процесс выстроен: я не думаю, перед тем как фотографирую. Скорее я сначала фотографирую, меня что-то цепляет, а уже потом я экспериментирую и думаю. И «Скорость света» была первой серией, где я работал с определëнной идеей: я понял, чего хочу, и сделал серию.

— А из задуманных есть важные серии на стадии формирования и написания концепции?

Это целая проблема. Для меня проблема — это тексты. Я не люблю писать, не люблю думать и не очень люблю слова из моих уст, из моей головы. Это прерогатива писателей и поэтов, они в этом профессионалы. Я не очень люблю это дело, но сейчас очень сложно, выдавая просто картинку, заслужить внимание критиков, кураторов и галеристов.

— Проблема в описании концепции?

Да. Очень хорошо недавно получилось: меня опубликовали в Колумбийском колледже литературы и искусств, в Штатах. У них там достаточно было писателей и поэтов с их текстами, и им нужна была визуальная составляющая, визуальное дополнение. Они кинули клич для художников, фотографов, для писателей и поэтов. Взяли две мои работы и просто положили их на чужие тексты. Я им высылал со своим текстом, но мой текст они не взяли (смеëтся). Ещë была важная серия, когда я работал по заданию куратора. У меня была задача для выставки, и я должен был с нуля сделать проект. «Посвящение», куратор Вячеслав Мизин. Я делал работы, созвучные с работами великих художников. Эта серия меня укрепила в ощущении своих сил как фотохудожника.

— Меня всегда приятно удивляла информация о том, что твои работы хранятся по всему миру. Раскрой карты: что нужно, кроме таланта, чтобы твои фотографии могли работать? Могли храниться в галереях, музеях. Ты целенаправленно этого добивался или галеристы сами на тебя выходили?

Я целенаправленно участвовал в разного рода конкурсах, биеннале, фестивалях и т. д. А цель была простая: я хотел, чтобы мою фотографию оценили, считал, что она достойна. Славы хотел. Сейчас всë немного изменилось. Сейчас, если честно, мне наплевать. Сейчас я участвую в конкурсах, где есть хороший призовой фонд, чтобы стать профессионалом и зарабатывать большинство своих доходов фотографией. Но опять сталкиваешься с проблемой: фотография даже для продвинутой аудитории — европейской и американской — всë равно осталась фотографией. Побеждает всегда документальная или полудокументальная фотография. То есть обычная классическая академическая фотография.

— Ты не думал тогда о том, чтобы уйти в сферу художественных проектов?

А я смотрю конкурсы для художников, но там надо нарисовать какой-нибудь скетч, плакат или иллюстрацию. Или «художник месяца», а по итогам мы будем вручать планшет и набор красок. Ну смешно, честное слово.

— Возвращаясь к нашему вопросу: талантом нужно обладать, это понятно. Известностью в какой-то степени: тебя должны узнать, чтобы предложили твои работы кому-либо…

Например, Русский музей. Там же проводится биеннале современной фотографии, я там выставлялся, и работы остались. Мне как-то не хочется думать, что они выбрасывают фотографии, после того как пройдëт биеннале. Поэтому можно сказать, что мои фотографии есть в фонде Русского музея. С французским музеем в Гренобле то же самое: сначала была пермская биеннале фотографии, я посылал туда работы, их взяли. А потом написали, что друзья из Франции приглашают всю эту выставку для показа в музее в Гренобле. Возможно, пермяки потом увезли эту экспозицию из Франции, но возможно, что и нет. В общем, нам никто ничего не написал, поэтому я считаю, что мои работы в Гренобле.

— Сейчас ты живëшь в Израиле. Насколько тебе там интересно как автору? И расскажи, как там живëтся местным фотографам, если ты уже успел проникнуться их атмосферой и выяснить что-то про их творческие будни? Чем это отличается от нашего бытования здесь?

На этот вопрос я пока не могу ответить, я ещë не попал ни в какую тусовку. А по поводу страны… Как автору мне интересно везде. Хочется оставить все дела на следующую жизнь и просто путешествовать по миру, останавливаться в разных точках и исполнять свою роль автора. Конечно, интересно: другая страна, другие люди, другой менталитет, другая флора. Очень древняя культура, Иерусалим — вообще отдельный разговор.

— Мы говорили с тобой про внутренний ландшафт: вот допустим, приезжает некий автор в тропическую страну, и то, что он там видит, не стыкуется с ним самим. Он не может найти некую точку опоры, чтобы отобразить то, что у него происходит внутри. Нет точек соприкосновения. И вот у меня вопрос: ты прожил в Новосибирске большую часть жизни, и этот город тебя сформировал так или иначе. Вплоть до того, что архитектура тебя сформировала. Ты сейчас в другой среде, в другой архитектуре. Там другая история, более древняя и глубокая. Находятся ли точки соприкосновения или ещë нет? Или для тебя это не так важно в принципе?

Планета Земля — моя точка соприкосновения. Я ехал в Израиль в прекрасном волнительном настроении. Я летел открывать новый для себя мир. В таком настроении весь мир — одна большая точка соприкосновения. Но я понимаю, о чëм ты. Думаю, что это зависит от внутреннего и внешнего состояния автора. И от воли, по которой он приехал в ту или иную страну. Но вообще, мне сложно представить, что какому-либо адекватному художнику невозможно найти точку опоры в новом для него мире.

За полгода, что я прожил в Израиле, я ни разу не фотографировал абстракцию. Ну было пару раз, но больше я делал классические фотографии, и это были цветочки, флора. Я обратил внимание именно на растения и цветы. Можно анализировать, почему это всë произошло, но смысла в этом, наверное, нет.

В последнее время я вообще думать не хочу. Хочу отдать себя кому-то, стереть. Мы долгое время общались с Костей Скотниковым… Я, в принципе, даже называю его своим наставником. Во многом он на меня повлиял: раньше у меня вообще была радикальная позиция по поводу написания концепций к своим сериям. Я просто говорил, что принципиально не буду ничего писать, потому что моя фотография не в этом заключается. Не в том, чтобы стоять и думать, что я хотел сказать. Но Костя на меня повлиял, и, слава богу, я всë-таки начал писать какие-то тексты. У Кости в последнее время очень много концептуальных работ: фразы на холстах. Творчество наставника не может не оставить свой след на творчестве ученика, поэтому у меня даже была идея сделать концептуальную работу. Просто на холсте написать фразу: «Я болен. Я излечимо болен. Чужими мыслями, думая, что они мои». Как объяснение того, почему я не хочу думать, пытаюсь избавляться от мыслей. Потому что все они не наши. Это всë, что мы впитали с рождения в этом теле. Это не наше, это чужое всë. Думаю, ты понимаешь.

— Я понимаю. Но это тот базис, который может позволить тебе создать что-то новое.

А кто сказал, что надо создавать что-то новое? Недавно очень сильно смеялся, вспомнив заведение в Москве под названием «Институт проблем современного искусства». Надо же, какие проблемы сейчас у человечества. И у современного искусства проблема, оказывается, есть: как же создать нечто новое?

— Если есть институт, значит, современное искусство точно есть. Поговорим о Новосибирске, вернëмся к нему. У меня возникает ощущение некой неподвижности, статичности. Я в околотворческой тусовке варюсь лет восемь, знаю энное количество фотографов: количество мэтров как было в 2009 году, так и осталось в 2017 году. Но это, наверное, хорошо. Кардинально ситуация не меняется. Возьмëм для примера наши столицы, где для развития эстетического вкуса молодых фотографов что-то централизованно делается. Центров много, есть более классические, менее классические. В Новосибирске ничего этого по большому счëту нет. Нужно ли в нашем городе что-то менять в сфере фотографии? И как ты оцениваешь ситуацию в городе в околофотографической и околохудожественной жизни?

Да, мнение о статичности уже слышал раньше. Но до того, как услышал его, не думал и не считал так. Может, думал о некой замороженности, ну так Сибирь же. Статистику мэтров я не веду, что делается в столицах, тоже не знаю. Я думаю, тем, кто хочет развить эстетический вкус, никакие центры не нужны. Сейчас есть интернет, можно даже в Антарктиде развивать эстетический вкус.

Возможно, суть жизни в постоянном изменении. А конкретно в фотографии — не знаю… А что? В Новосибирске есть немало галерей. Возможно, не хватает муниципального финансирования для проектов, и чиновники должны менять отношение к культурной жизни города. К примеру, не так давно приехал Андрей Шапран с Чукотки и привëз уникальный материал. У него в столе этого материала столько, что можно выставки делать хоть раз в неделю, и они будут идти целый год, а может, даже и того дольше. Я противоречу сам себе, говорю, что галерей много, но ведь, чтобы сделать выставку в ГЦИИ (Городской центр изобразительных искусств), нужно записаться за полгода вперëд. А Андрею, чтобы сделать выставку, нужно ещë к тому же потратить сто тысяч своих личных денег. Мало того, что он съездил на свои деньги в эту экспедицию, так он должен ещë приехать и сделать на свои деньги выставку, чтобы так называемая богема и околобогема пришла, почмокала своими губами и сказала: «Да, Андрей, какой ты молодец!» И Андрей умер бы от счастья. Но это же неправильно. Андрей Шапран — один из лучших фотографов-документалистов Новосибирска. Таким людям, когда они приезжают из поездки, надо просто давать эти сто тысяч, чтобы они сделали эту выставку. На фиг никому ничего не надо. Чиновникам эти деньги больше нужны, им нужно продвижение по служебной лестнице, обывателям нужно просто выжить, у них то горячей воды нет, то зарплату не дают. Какое там искусство? Не умереть бы со скуки, от горя, ещë чего. Отношение к жизни надо менять, внутреннее состояние. Не сужать до фотографов, художников и Института проблем современного искусства.

— В продолжение этой темы: интересный автор для тебя — это какой?

Наверное, тот, который не врëт. Это будет очень размытый ответ, но конкретные примеры, наверное, лучше не стоит приводить. Если я вижу работы интересного мне автора, опять же не опираюсь на размышления. Меня просто цепляет картинка. Почему? Потому что это автор, близкий мне по духу, по внутреннему состоянию, по визуальным, стилистическим предпочтениям.

Допустим, ты в моей «просроченной» серии нашëл сразу же отсылки к Герману-старшему, к Тарковскому. Тарковский — это мой любимый русский режиссëр. А фотографии так много очень хорошей, что можно многие имена называть, причëм это будут совершенно разные художники: и академическая фотография, и экспериментальная.

Когда я смотрю на фотографии авторов, которые мне нравятся, у меня мысль улетает. Я не так смотрю, что «ага, какая тут композиция, тут свет такой». У меня может до того дойти, что я смотрю на фотографию, а мыслей нет никаких. Иногда бывает даже, что зрение в расфокус уходит. Из экспериментальной фотографии… Сейчас, наверное, это слово употреблять не совсем правильно, потому что, хотя эксперименты остались, тяжело найти что-то новое. Люди будут просто работать. Те, кого не съест до конца проблема современного искусства, не забьëт его в угол, в какое-то сумасшествие: «Ничего нового я сделать не могу, надо либо умирать, либо ещë что…» Сложно вспомнить конкретные имена экспериментальных фотографов, но картинок в Сети очень много.

— Вернëмся в наш город. Какой отпечаток он на тебе оставил? Звучит, конечно, странно: как будто город на тебя наступил. Совсем необязательно, но, наверное, чем-то люди, живущие здесь, отличаются от людей из других мест. Ты это чувствуешь, осознаëшь?

По-моему, замечательная метафора: конечно же, сорок лет прожить в городе, чтобы он на тебя не наступил… Так не бывает. Но давай заменим один ботинок шестнадцатитысячным набором цветных печатей. Или проще: всеми цветами радуги плюс чëрным наступил на меня этот город. По-разному было: бывало и очень грустно, вплоть до социопатии, бывали и моменты счастья. Идëшь по улице, на тебя капает лëгкий дождик, а мимо проходят разные люди и разговаривают. И такое чувство, словно соприкасаешься своей жизнью с чужими жизнями. Я шëл, иногда закрывал глаза даже: здесь фраза выхватывается, здесь. По-разному, по-разному было. Но, безусловно, это очень важная часть моей жизни. Я не знаю, может быть, через полгода мы снова приедем сюда, я так далеко не заглядываю.

— А какие авторы в Новосибирске тебе сейчас интересны?

Янина Болдырева, Андрей Шапран, Виталий Простов. Но я уверен, что есть очень много талантливых художников, а я о них просто не знаю. Янина — сильный художник. Она для меня остаëтся художником… Не тем, за которым надо следовать, но ориентиром в области искусства.

— У тебя нет такого ощущения, когда смотришь на еë работы, что где-то за сознанием эта фотография работает, но не понимаешь, как это сделано? Я, например, понимаю, что цвет, форма — всë в этих работах органично, всë работает друг на друга, фотография резонирует. Но я осознаю, что, находясь там же, в той точке времени и пространства, я бы этого просто не увидел, не осознал, не состыковал. Мы просто по-разному видим. И я не вижу того, что видит она.

Да, я тоже восхищаюсь еë искусством. Может, она просто находится на более высоком уровне? Для меня это духовный уровень, кто-то может назвать его профессиональным. Но наше искусство, наверное, как минимум зависит от того, что наполняло нас в течение нашей жизни. И, несмотря на нашу похожесть, нас заполняли разные вещи, в разном порядке, они производили разный эффект, объëм этих вещей был разный. Так или иначе в этом, наверное, и заключается смысл фразы «мы все видим по-разному». Это мог бы быть интересный проект: три совершенно разных автора делают фотографию одного и того же явления, вещи, какого-либо объекта, каждый в своëм стиле. А в отношении техники Янины… Я просто залипаю на еë работах, и для мысли о том, как это технически сделано, не остаëтся места.

— Я тут не касаюсь технического вопроса, это даже не обсуждается. Есть ощущение метафизики, того, что есть определëнная ткань реальности, с которой человек либо соприкасается, либо в упор еë не замечает. Янина умеет соприкасаться с этой тонкой плëнкой. На мастер-классе немецкого фотографа Андреаса Роста, который прошëл в 2013 году в Новосибирске, красной нитью проходил один и тот же вопрос, который он задавал всем: почему вы изменяете реальность? Он к тому моменту только что вернулся из Красноярска, где проводил похожее портфолио-ревю, и там работы были более классические. То, что было представлено у нас, — это некие искажения. На что он сказал: «Реальность ценна сама по себе. Почему вы не работаете с реальностью?»

Мне пришла в голову идея перформанса: показываешь Росту абстрактные произведения, он задаëт тебе этот вопрос, а ты достаëшь книгу Малевича «Чëрный квадрат», отдаëшь ему и уходишь. У Казимира Севериновича там всë очень понятно расписано. Да, реальность ценна. Да, прекрасна. Но искусство — это не реальность. Это симбиоз, проекция, чувства, мысли, что угодно, но это не реальность. Да, мы работаем с реальностью, с ней просто невозможно не работать. Просто работаем мы по-разному. И результат у нас получается разный. Вопрос о том, почему вы изменяете реальность — это вопрос доктора, а не художника. В каком смысле «почему»? Потому что мне интересно. Как мне ещë ответить на этот вопрос? А почему мне интересно — это опять какой-то психоанализ начинается. Потому что для тебя реальность — это реальность. А для меня реальность — это сказка, фантастика. Фотография может быть разной, как и искусство, как и реальность. Есть документальная фотография, но это опять же ненастоящая реальность. Это бумага, цифра. Настоящая реальность там, за окном, но и это не факт.

— Каким талантом тебе больше всего хотелось бы обладать?

Талантом фотохудожника, которым я обладаю. Это похоже на шутку, но если талант всë-таки существует, и я таковым обладаю, то им бы я и хотел обладать. Именно в этот приезд в Новосибирск я полностью утвердился в мысли, что счастлив. Поэтому я так говорю.

Вячеслав Ковалевич