Михаил Кузмин (1872—1936), известнейший поэт Серебряного века, прозаик и драматург, хотел создать серию жизнеописаний знаменитых людей (всего около пятидесяти биографий), в подражание своему любимому автору — «херонейскому мудрецу» Плутарху. Начал с биографии Калиостро, закончил только её одну и не стал продолжать. Впрочем, биографией в строгом смысле этого слова книгу Кузмина назвать нельзя. Он сам говорит об этом в предисловии: «Мне важно то место, которое занимают избранные герои в общей эволюции… а внешняя пестрая смена картин и событий нужна лишь как занимательная оболочка, которую всегда может заменить воображение, младшая сестра ясновидения» [1]. Тем самым биограф Калиостро снимает с себя обязательства вести повествование в конкретно-историческом контексте. Более того: он утверждает, что в основе его книги лежит желание показать «многообразные пути Духа», о которых может дознаться лишь «самый внимательный, почти посвященный чтец».

Безусловно, такая позиция является следствием увлечения Кузмина оккультными науками. В начале прошлого века интерес ко всему таинственному сохранялся в среде творческой интеллигенции весьма долгое время. Оккультизм продолжал оказывать влияние даже на постсимволистскую культуру 1920-х годов. Вот что пишет по этому поводу литературовед Н.А. Богомолов: «Похоже, что Кузмин действительно полагал оккультизм хоть и не матерью, но все же тетушкой искусства. Он никогда не был безоговорочным последователем эзотерических учений, и более того — время от времени протестовал против чересчур активного их использования в современности. <…> Искусство и оккультизм для него нередко выглядели говорящими об одном и том же, лишь разными словами и понятиями» [2]. И всё же мы не можем утверждать, что, приступая к работе над биографией Калиостро, Кузмин в действительности искал каких-то откровений, тайных знаний. Скорее, его привлекла неоднозначность фигуры и загадочный, авантюрный сюжет. Об этом свидетельствуют и современники поэта: «А.Е. Шайкевич рассказывает о том, что во время работы Кузмина над романом о Калиостро он познакомил его с П.Д. Успенским, и они какое-то время беседовали: "…но они не подошли друг к другу. Кузмину не важны были оккультные знания, в которые посвящен был Калиостро <…> Успенский же, мало увлекавшийся мотивами эстетическими, видел в этом мифомане лишь корыстолюбивого и декоративного шарлатана. Но все же беседа их была ярка, и Кузмин с лёта ловил все к оккультным доктринам отношения имевшие пояснения Успенского"».

Для нас в этом комментарии главным словом будет «декоративный», поскольку декоративная театральность в полной мере была присуща творчеству Михаила Кузмина (недаром и эта книга была посвящена Мейерхольду). Изначально заявленное как сочинение, а не исследование, жизнеописание графа Калиостро получилось у Кузмина максимально фикциональным. Более того: иногда Кузмин-поэт полностью затмевает Кузмина-биографа, вторгаясь в текст с красивыми, но тормозящими сюжет ремарками. При этом, однако, мы можем говорить о художественно-эстетическом подходе автора к личности Калиостро, что всё же является параметром биографии как жанра [3]. Каким бы ярким, порой непредсказуемым не было действие, Кузмин опирается на общеизвестные даты и факты, что также соответствует жанру биографии. Давайте посмотрим, что у него получилось.

При поверхностном знакомстве текст Кузмина может показаться нам классической биографией. Автор прослеживает путь своего героя от рождения до смерти, останавливая внимание на особо значимых моментах. Но значимых для кого? Наверное, лучше будет сказать «популярных», поскольку на момент создания этой книги о графе Калиостро написали уже немало. Сложился своеобразный канон, основой для которого являлась «авантюрная деятельность» графа, тогда как о ранних годах Иосифа Бальзамо, его взаимоотношениях с близкими информации недоставало. На этом и делает акцент Кузмин. В центре его повествования оказываются внутренние переживания героя, его непростая рефлексия и еще более непростые отношения с окружающим миром.

Произведение поделено на три части («книги»), в каждой из которых можно обнаружить те или иные черты агиографического канона. Кузмин элегантно подхватывает традицию, отлично знакомую русскому читателю, и по всему сюжету книги придерживается основных «житийных» мотивов:

— Рождение героя: чудесный младенец, пророчество великого будущего;

— Детство: стремление к знаниям, уединение, обучение в монастыре;

— Встреча с (таинственным) наставником;

— Искушения, внутренняя борьба, терзания духа;

— Внешние преграды: предательство, заключение в тюрьму, бегство, мученичество;

— Проявления высшего дара: мистификации, чудесные исцеления, и т.д.

Хотя Иосиф Бальзамо, безусловно, не святой, Кузмин определённо относится к нему с большой симпатией. В пику традиции, он не считает его шарлатаном и намеренно выбирает те факты, в свете которых его герой предстаёт жертвой обстоятельств. Калиостро у Кузмина — мечтатель, не лишённый тщеславия и страсти, но всё же благородный. Только в конце жизни, всеми гонимый и «оставленный» даже высшими силами Калиостро позволяет себе неподобающее поведение (ругань, ярость). Но даже тогда в нём нет никакого коварства, никакой подлости. Вероятно, Кузмин был знаком с трудами Е.П. Блаватской и придерживался оправдательной точки зрения, высказанной в её статье «Был ли Калиостро “Шарлатаном”?»: «Ни одно из несправедливо приписываемых ему преступлений не в силах опорочить его славу и посмертную репутацию. И если он в чем-то действительно виноват, то только в своей слабости, которую питал к недостойной женщине, и в знании некоторых тайн природы, которыми он не желал делиться с церковью» [4]. Блаватская была уверена в том, что иезуиты погубили Калиостро, действуя через его жену Лоренцу. И Кузмин изображает ее пустой вертиховсткой, которая то и дело становится причиной неприятностей своего супруга. Проводя параллели с другим известным поэтом Серебряного века, Блоком, можно сказать, что Лоренца — коварная Коломбина, которая обманывает несчастного, доброго Пьеро — Калиостро. Все эти карнавальные шествия, фейерверки, великосветские приёмы нужны только ей; Калиостро жаждет мудрости и духовной власти над миром. Она — кокетка, он — гений; и вот вырисовывается еще одна параллель: Натали Гончарова — Пушкин. Параллель, впрочем, небезосновательная — Кузмин был дружен с Анной Ахматовой, которая, как известно, ненавидела Гончарову, считая, что именно она погубила гения.

Межличностные связи для Кузмина-биографа всегда важнее исторического контекста. Так, в сценах общения с матерью героя детально прописаны взгляды, жесты, интерьер — всё, что имеет отношение к эмоциональной сфере. В то же время надменный Рим, мрачный Лондон, провинциальная Курляндия — даже не декорации, а полупустые ширмы. Пункты временного пребывания графа Калиостро обозначены в самых общих чертах. Череда исторических лиц, сыгравших действительно важную роль в судьбе графа, у Кузмина превращается в мелькание карнавальных масок. Вот принц, вот барон, вот друг — а вот уже враг; карета Калиостро катится по Европе, то ослепляя толпу, то спасаясь от ее гнева.

Автор (как и было обещано в предисловии) даёт полную волю своему поэтическому воображению там, где ему недостаёт фактов. Но там, где никак не уйти от очевидного, Кузмин иногда пускается в другую крайность. Он просто пересказывает факт, даже не «раскрыв» его в отдельную сцену, отчего возникает недоумение: с какой стати речь идёт об увеличении бриллиантов, когда все предыдущие главы были посвящены истории с угадыванием лотерейных номеров? Когда и как Калиостро этому научился? Либо общеизвестный факт всё же разворачивается в сцену, но о мотивировке её персонажей нам остается только догадываться. Кузмин, безусловно, апеллирует к читателю, хорошо знакомому с историей, щедро пользуется намёками, недомолвками — но средства, что хороши в поэзии, «не работают» в тексте биографии.

Например, во II книге рассказывается о событиях, произошедших с Калиостро в Петербурге. Граф впадает в немилость после того, как Екатерина II случайно видит Лоренцу в карете Потёмкина. Это действительно исторический факт (вернее — «исторические слухи», что Екатерина закрывала глаза на мошенническую деятельность Калиостро, но выдворила его из столицы, как только узнала об интриге своего фаворита с Лоренцой). Однако то, как написана эта сцена, не даёт нам почти никакого представления о действительных взаимоотношениях Екатерины, Потёмкина и четы Калиостро. Императрица возникает как deus ex machina, становясь функцией, объясняющей необходимость очередного перемещения графа Феникса (так он предпочитал называться в России).

Вольное обращение с историческим материалом, даже с таким эфемерным и неоднозначным, как история Калиостро, в итоге сильно портит текст. Действие то растягивается, утомительно провисая меж третьестепенных событий, то мчится стремглав, сбивая читателя с толку. Безусловно, Кузмин — мастер деталей, изящных пейзажей, звукописи и эстетики («Ракета! Рассыпалась розой, роем разноцветных родинок, рождая радостный рев ротозеев»). Но иногда ему будто становится скучно в пространстве прозы, и тогда в повествование проникают неуклюжие анахронизмы: «Лоренца даже вскочила с ларя, на котором сидела (объяснение происходило в передней)». Логика сюжета местами становится наивной, характеры персонажей — излишне экзальтированными. Вообще, психологическая недостоверность персонажей — самое слабое место книги. Если предвзятость по отношению к той же Лоренце нам понятна, то как объяснить, что Калиостро ведёт себя противоречиво, «будто умышленно усиливая мрак и путаницу вокруг своей личности»? Почему этот сверходарённый человек, который был вхож в лучшие дома Европы, при первой же встрече с курляндским офицером Гейкингом впадает в истерику, оставляя «смешное и подозрительное впечатление»? Пусть даже юный Гейкинг (впоследствии — барон и сенатор) действительно не поверил графу — зачем Кузмину упоминать об этом, раз уж он задался целью оправдать Калиостро? Увы, парадный портрет нельзя склеить из шаржей. Биограф не должен быть пристрастным, чтобы герой его произведения получился правдоподобным, и пример Кузмина лишний раз это доказывает.

Впрочем, Иосифу Бальзамо, что называется, «не привыкать». Он сделался литературным персонажем еще при жизни. Литература эта была, конечно же, обличительной, и первыми авторами её стали не какие-нибудь мелкие дворяне, обманутые под Смоленском, а царственные особы. Сначала о манипуляциях графа Калиостро при курляндском дворе написала сестра местной герцогини. Книга называлась «Описание пребывания в Митаве известного Калиостра на 1779 год и произведенных им там магических действий, собранное Шарлоттою-Елизаветою фон дер Рекке, урожденной графинею Медемской». Из Курляндии Калиостро направился в Санкт-Петербург; девять месяцев его пребывания там вдохновили саму Екатерину II на сочинение комедии «Обманщик», где граф фигурировал под именем Калифалкжерстон (премьера состоялась 4 января 1786 года в театре Эрмитажа). В таком же ироничном контексте публиковались и все последующие материалы о Калиостро; даже в словарь Брокгауза и Ефрона он попал под определением «известный мистик и чародей-шарлатан, называвший себя разными именами».

На Западе дела обстояли похожим образом: сразу после смерти Калиостро его биографией заинтересовался Гёте. В 1792 году он опубликовал пьесу «Великий Кофта», в которой обличал не столько «чародея», сколько его почитателей: «Гёте поражало то, что в век, провозгласивший разум высшей силой жизни, в эпоху, самими современниками уже названной Просвещением, оказалось возможным невежественное легковерие» [5]. Александр Дюма-отец в своём цикле романов «Записки врача» (1846—1853), изобразил Калиостро не только мошенником, но и пионером французской Революции.

Нет сомнений, что Кузмин был знаком с этими источниками, представляющими собой как бы обличительную сторону вопроса. Как уже было сказано выше, интересовался он и мнением эзотериков (Е.П. Блаватская, П.Д. Успенский). Можно сказать, что, несмотря на все текстовые недостатки, у Кузмина получилось пройти «срединным путем», изобразив Калиостро не плутом, но и не двухтысячелетним адептом тайной мудрости. Такое решение, безусловно, очень подходило настроению того времени, когда создавалась книга. Старые истины стремительно отвергались, а новая (как бы сейчас сказали — «альтернативная») реальность пока еще не обрела осязаемых черт. Пройдет еще почти десять лет, и в России появится свой собственный литературный авантюрист, абсолютно не мистический. Его его ловкостью и изворотливостью будет восхищаться вся страна. Графу Калиостро мог только сниться успех Остапа Бендера. Но — если бы не было истории Иосифа Бальзамо, кто знает — был бы столь удачлив сын турецкоподданного? Неизвестно, читали ли Ильф и Петров книгу Кузмина, возможно, что да; в любом случае, все трое внесли свой вклад в традицию авантюрного романа.

Игривое, двойственное, местами наивное повествование Кузмина больше говорит о самом авторе, нежели о герое. Зная кое-что из биографии самого Кузмина, легко представить, как он выходит после очередного «медитативного сеанса» из «Башни» Вяч. Иванова, размышляет над сюжетом, или пытается заключить свои стихотворные образы в прозу так, чтобы стихи не особо вылезали наружу (всё равно — вылезли). Пусть эта биография не вполне удалась, пусть в ней нарушено сразу несколько правил жанра — как ни странно, сегодня мы воспринимаем образ Калиостро именно через призму, предложенную Кузминым. Вот какое продолжение было у этой истории.

Григорий Горин, работая над сценарием для лирической комедии Марка Захарова «Формула любви» (1984), использовал два текста. От мрачной, назидательной повести Алексея Толстого «Граф Калиостро» (1921) он оставил только общую фабулу (граф приезжает в Смоленскую губернию и помогает молодому дворянину «материализовать» идеал женской красоты). Но характеры персонажей, их душевные переживания, лирика и юмор, сквозной карнавальный сюжет — всё это, безусловно, взято из книги Кузмина. У всех, кто смотрел фильм, от образа графа Калиостро остается ощущение сочувствия, симпатии, иронии, даже какого-то азарта. Одним словом, сопричастности. Граф, не нашедший своей «формулы любви», любим зрителями. Так что в определённом смысле биография Калиостро в исполнении Михаила Кузмина достигла своей цели.

Литература:

[1] Кузмин М. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро. — М.: Издательство Духовной Литературы, 2001. — 224 с. — С. 7.

[2] Оккультные коды в поэзии М. Кузмина // Богомолов Н.А. Русская литература начала XX века. — М., 1999. http://www.fedy-diary.ru/html/112010/20112010-03a.html

[3] См.: «В новое и новейшее время биографический жанр развивается чрезвычайно интенсивно. В нем пробовали свои силы даже признанные мастера художественного слова — В. Скотт, Ч. Диккенс, С. Цвейг, А. Моруа, Р. Роллан и др. Им как правило удавалось сочетать информативно-аналитический подход к личности выдающегося человека с художественно-эстетическим подходом. Последнее обстоятельство было обусловлено уже собственной творческой позицией автора, в которой художник доминировал над летописцем». — Эстетика. Энциклопедический словарь. — СПб: Издательство Михайлова В.А. — 2005. https://aesthetics_ru.academic.ru/20/Биографический_жанр

[4] Был ли Калиостро «шарлатаном»? // Блаватская Е.П. Тайная Доктрина Теософии (сборник статей). http://theosophist.ru/Works/SD_Theosophy/S_D_Kaliostro.shtml

[5] Аникст А., комментарии к русскому изданию пьесы В. Гете «Великий Кофта». Цитата по электронному источнику https://profilib.net/chtenie/122711/iogann-gete-velikiy-kofta-18.php