В одном из своих эссе о свободах, которое называется “Алексис де Токвиль и Карл Маркс”, Раймон Арон сравнивает взгляды двух мыслителей XIX века по поводу вопроса свободы и демократии. Эта проблема, вокруг которой диспуты разгораются буквально в каждой гуманитарной науке, не нова и часто бывает не интересна из–за методологической недостаточности суждений о том, как воспринимать эти понятия и уж тем более их соотношение. Раймон Арон демонстрирует свое понимание данной проблемы с достаточной долей оригинальности и попутно отвечает на несколько вопросов, связанных скорее с интеллектуальным наследием данных авторов.

Исторический диалог между Токвилем и Марксом приводит в XIX и XX веках к созданию двух противоположенных (а скорее взаимопроникающих) лагерей — приверженцев либеральной демократии и защитников созидающего социализма. Пробабилист-аристократ из Франции и детерминист-буржуа из Германии имею в своих учениях гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.

Алексис де Токвиль утверждает, что демократия означает, в первую очередь, состояние общества, а уже потом — форму правления. Типичное для французского общества разделение на этап “до” и “после” Великой Французской Революции разграничивает историю Франции два социально-экономических режима. Франция старого порядка обладает всеми чертами сословной, а затем и абсолютной монархии, или, используя язык марксистов — феодальной социально-экономической формации. Францию же после 1789 года можно условно назвать “Францией Нового порядка”, которая, говоря языком Токвиля, и является демократией.

Демократия в этом смысле обладает целым рядом особенностей: отрицание аристократии, исчезновение привилегий, стирание границ между сословиями и тенденция экономического равенства и единого образа жизни. Немаловажно отметить и то, что пропадают властные отношения “хозяин-слуга”. Богатство и власть теперь разъединяются. Если ранее аристократ обладал и материальным и духовным преимуществом над своим поданным, то теперь ему на смену приходит капиталист. Капиталист богат и, в этом смысле, должен исполнить роль ушедшей на кладбище истории аристократии. Однако этого не происходит, ведь капиталисты не берет на себя социальные функции, которые выполняло второе сословие, так как они не имеют общего классового сознания, общих целей, традиций, ожиданий. Властные отношения Старого Порядка, создаваемые слугой и хозяином, предусматривали обоюдную социальную роль. Хозяин-аристократ является не только управляющим, но также и покровителем, способным в худшие времена помочь своим поданным. Однако с падением Старого режима аристократия обречена. В XIX веке демократия и либерализм стимулируют развития равенства и свободы, которые являются губительными элементами нового режима для аристократии. Стоит отметить, что для Токвиля класс не является экономической единицей. Классом, на его взгляд, можно назвать только та социальная группа, которая, в его понимании, обладает единством идей, ценностных ориентиров и взглядов на общество. В Новой Франции, по его мнению, нет классов, как это было при Старом порядке, есть лишь имущественное неравенство, свойственное любому индустриальному обществу.

Свобода — по мнению Токвиля — это право жить независимо и способность решать свою судьбу по своему усмотрению. Политическая свобода на его взгляд является высшей ценностью, ведь именно она способствует установлению законов, которые помогают всем людям в наибольшей степени осуществлять свои свободы. Но там, где всплывает проблема свободы, всегда просматривается и вопрос подчинения. Токвиль считает, что вопрос подчинения лежит в основе разных типов общества. В обществе Старого порядка поданный подчинялся аристократу, а аристократ — суверену из взаимного уважения и веры в покровительство. В обществе Нового типа гражданин подчиняется только закону и только потому, что сам является его творцом, хотя бы через представительство.

Современное общество, по мнению Токвиля, и это, судя по всему, будет актуально и для наших дней, должно обладать следующими чертами: равенство условий (демократия в социальном смысле), отказ от подчинения политики экономике, представительная система законов, личные и интеллектуальные свободы.

Карл Маркс настаивает на той мысли, что демократия  — “разрешённая загадка всех форм государственного строя”, тем самым выдавая свое исключительно политическое понимание этого концепта. Ранний Маркс проводит аналогию между демократией и религией, утверждая, что “как человек создает религию, а не религия человека, так и демократию создает человек, а не наоборот”. Он считает, что демократия должна стать тем объединяющим всех людей инструментом, который позволит преобразовать общество и сделать все, чтобы подчинить природу обществу. Арон иронически называет это “прометеевской гордостью”.

В целом, он не отвергал либеральные идеи эмансипации, однако он видел совершенно иные методы их достижения. Он, подобно Токвилю, так же апеллировал к Великой Французской Революции, но его критика обрушилась на последующие шаги, которые осуществлялись непосредственно после установления демократии, то есть в пост-революционной Франции. Великая Французская революция защитила формальные свободы (политические), но упустила реальные (экономические). Здесь всплывает разделение свобод на формальные, то есть политические и реальные (те, которые позволяют человеку быть свободным в социально-экономическом плане и к которым Токвиль практически не обращался). Капитализм, по мнению немецкого мыслителя, “скрывает эксплуатацию под маской свободы”. Капитализм дает человеку рынок для того, чтобы тот почувствовал свободу и оплачиваемый эквивалентно труду заработную плату, чтобы продемонстрировать наличие равенства. 1789 год не даровал людям тех свобод, за которые многие боролись и которые бы разрешали многие социально-экономические противоречия и имущественную несправедливость. Именно это и должна была проделать революция «Четвертого сословия». Однако позже, с 1848 года, Маркс сместил некоторое акценты в своем взгляде на капитал и считал, что и сама революция может не понадобиться, ведь внутренние противоречия капитализма сами его разрушат.

Проблема свободы для Маркса разворачивается именно в контексте дихотомии реальных и формальных свобод. Человек является свободным только в своем чувственном, индивидуальном, непосредственном существовании. Гражданин не свободен потому, что является лишь политическим человеком, то есть абстрактным, аллегорическим и юридическим лицом. Такова для гражданина будет и свобода — лишь свод юридических законов при их абстрактном влиянии на него.

Таким образом, из всего вышесказанного можно сделать ряд выводов, которые вплетают некоторые рассуждения Токвиля в систему рассуждений Маркса, но более ярко подчеркивают их отличия.

Во-первых, отличия в роли людей. Если Токвиль возлагает на человека ответственность за свой выбор в демократическом мире между свободой и деспотизмом, то ранний Маркс призывает сокрушить класс капиталистов и установить азиатский тип производства, а Маркс поздний и вовсе — повиноваться законам диалектики и ускорить ход событий, которые в итоге все равно обрушат капиталистическую систему, на руинах которой можно будет построить справедливое и свободное общество.

Во-вторых, отличия в видении развития общества. Токвиль настаивает на том, чтобы люди могли в соответствии с законом и без помех заниматься торговлей и производством. Основной опасностью для человека могут стать только лишения возможности свободы участия в политических решениях и политическом процессе. Основное условие дальнейшего существования — представительная система управления.

Маркс же, напротив, убеждает нас в том, что торговля — основная причина порабощения людей и невозможность достичь свободы в ее истинном смысле. Никаких существенных опасностей ранний Маркс не наблюдает, а поздний и вовсе не рассуждает о таковых по понятным причинам. Основное условие дальнейшего существования — экономическая революция. При этом, судя по всему не важно, будет она совершена руками “Четвертого сословия” или произойдет по инерции после само собой разумеющегося падения капитализма.

Арон задает интересный вопрос: почему Токвиль лучше предсказал ход истории и оказался в своих предсказаниях ближе к тому, что мы увидели в XX веке и продолжаем наблюдать по сей день? Он выводил политическое равенство из социального равенства, а из политического равенства — уравнительную тенденцию в распределении прибыли, так как считал, что рост ресурсов и демократический климат приведет к улучшению положения большинства людей. Маркс же считал, что увеличение капитала может привести исключительно к концентрации оного в руках капиталистов и обнищанию масс. То есть он оказался прав лишь наполовину. Тем самым, остается не очень понятным — стоит ли в предсказаниях развития общества опираться лишь на наблюдения и общелогические и философские рассуждения или же следует обращаться к таким узким специальностям, как экономика. Это было третье, методологическое различие.

Также у Токвиля можно отыскать небезызвестное разделение демократий на либеральную и деспотическую появилось лишь потому, что Луи-Наполеон восстановил имперский режим, но все равно был вынужден продолжить курс на уничтожение аристократии. То есть демократия как состояние общества без аристократии сохранилась, даже несмотря на измененную форму правления. Это разделение неоднозначно обыгрывается Ароном, когда он примеряет первую на западный опыт социально-политического построения общества, а вторую — на общество советского типа. Подобная риторика во Франции середины 60-х годов была повсеместной, но, тем не менее, исходя из таких рассуждений невозможно оправдать пример Арона, который гласит, что революция в Венгрии 1956 года была осуществлена против существующего режима (формы правления, т.е. политический смысл) за формальные свободы. А если бы революция произошла на Западе, то была бы она направлена на свержение демократии как состояния общества (социальный смысл) в борьбе за формальные свободы? Тогда это бы была не антикоммунистическое восстание, а самая настоящая революция четвертого сословия? Все эти вопросы было бы интересно задать господину Арону.

Именно в рамках этой диалектики и интересно рассмотреть позиции Токвиля и Маркса. Диалектика состоит в том, что там, где есть формальные свободы всегда стремятся к реальным, а там где царят реальные свободы — к формальным. Но тогда, по мнению Арона, в деспотических демократиях уничтожили формальные свободы, так и не достигнув реальных. В тоже время на Западе сохранили формальные и постоянно стремятся улучшить реальные свободы.

Арон par excellence верно указывает на ошибку Токвиля касательно отсутствия у последнего признания некой замены аристократии. Ведь со временем в западных обществах, в том числе французском и американском, которые вызывали главный интерес у Токвиля, появлялись различные политические и экономические элиты, интеллигенция и другие группы, которые вполне могли заменить аристократию. По мнению Арона, элиты в большей части современных государств настаивают на социально-экономических переменах, а затем уже хотят позаботиться о политических свободах. Народные же массы настаивают на обратном порядке. О чем это говорит? Видимо, это говорит как раз о том, что, несмотря на верные предсказания Токвиля, Маркс предоставляет более просвещённой элите лучшие доказательства в пользу своего метода построения общества “с нуля”. Правда, изменит ли это ход истории — не ясно, ведь пока мы имеем лишь небольшой и достаточно искаженный опыт построения некапиталистического общества в отдельных странах.

Современные западные демократии, безусловно, работают в социальном смысле, то есть ликвидировали наследственную аристократию, но не уничтожили ее как класс. Или же уничтожили, но ее нишу вскоре заняли другие люди с другими лозунгами. Политически же, то есть как форму правления, демократию необходимо анализировать в других терминах, разделяя ее на демократию как идеал или демократию как набор процедур.

Нельзя ответить на вопрос: кто из двух мыслителей оказался прав в большей степени. Скорее всего, их мысль и их трансляция как раз и предопределила развитие современного общества и его основные ценности. От Токвиля это — буржуазное гражданство, от Маркса это — техническая эффективность, а синтез их идей — право выбирать свой путь развития.