Вступление

Публикуется перевод введения к написанной в 1977 году книге Франсуа Ларюэля «Ницше против Хайдеггера: тезисы за ницшеанскую политику» (Nietzsche contre Heidegger: Thèses pour une politique nietzschéenne) под названием «Две политики Ницше» (Les deux politiques de Nietzsche). Ларюэль предлагает увидеть в мысли Ницше ответ как на разочарование в терпящих один за другим крах революционных движениях (ярким примером такого упадничества для Ларюэля оказывается французский ангелизм в лице Ги Лардро и Кристиана Жамбе, авторов книги L’Ange, Ангел, с которой Ларюэль ведёт продолжительную полемику), так и на некоторые крайности структурализма (в его психоаналитической версии у Жака Лакана и в марксистской у Луи Альтюссера) и того, что Ларюэль обозначает в качестве «нигилизма означающего». Спасаться ли отчаявшимся, обратившись к опыту ранних христианских общин в ожидании пришествия Ангела, полностью разуверившись в известных до сих пор средствах политического действия? Или же, обвинив последних в малодушии, представлять прошедшие, сегодняшние, а также грядущие события нашей истории как безусловные победы на пути к исправлению мира, которое необходимо продолжить? Может, заняв более сдержанную позицию, перейти к разговору о структурах и игре внутри них? Как далеко возможные ответчики смогут зайти в своих убеждениях, на что они способны — покажет, считает Ларюэль, Вечное Возвращение и Воля к мощи (Volonté de puissance), которые превращают историю — с её войнами и революциями, восстаниями и периодическим возвращением господства, фашистскими и анти-фашистскими тенденциями — в одно большое испытание, выйти из которого суждено не каждому. И если философии Ницше вместе с нами, его читателями, случается где-то и в какой-то момент связать себя с фашизмом, то в этой же философии Ларюэль находит позитивное объяснение данному казусу: Ницше делается фашистом, чтобы лучше победить фашизм и так приблизить всякое Господство и то в нас, что упорно продолжает его добиваться, к своему грядущему закату. Вот стратегия ницшеанского Восстания.

Настоящий текст дополнен сносками, уточняющими ларюэлевскую терминологию: как правило, тот или иной термин содержит сразу несколько значений, нередко отсылая к текстам других авторов (Кант, Маркс, Ницше, Хайдеггер, Альтюссер, Деррида, Лакан, Левинас, Делёз и др.). В большинстве заимствований были указаны ссылки на соответствующие фрагменты: на конкретную страницу, если приводится цитата; на соответствующий раздел, главу и/или параграф (без страницы) — если цитата отсутствует или при наличии переизданий (и если то позволяет достаточно подробная структура книги). Сноски на цитаты из Ницше в большинстве случаев оформлены в качестве сносок на афоризмы. * отмечены дополнения к сноскам самого Ларюэля.

Две политики Ницше

1

Тезис 1. Ницше является революционным мыслителем, принадлежащий эпохе Империализма в Капитализме, и ещё точнее — эпохе Фашизма в Империализме. 

Тезис 2. Ницше является мыслителем фашизма в двух смыслах: в определенном смысле, он является фашистским мыслителем, но прежде всего он является мыслителем подрыва фашизма. Мысль Ницше является сложным политическим процессом, содержащим два вступающих друг с другом в «противоречие» (напрямую, без опосредующего звена[1]) полюса. Это отношение, в котором фашистский полюс (Господство), являющийся здесь второстепенными, подчиняется ведущему (principal), революционному полюсу (Восстанию). Ницше делается фашистом, чтобы лучше одолеть фашизм, он принимает худшие формы Господства, чтобы стать Бунтарём (Rebelle) против него. 

Тезис 3. По отношению к Ницше все мы, его читатели, являемся фашистами, и мы же все — его читатели-революционеры. Наше единство состоит в противоречивом, иерархизированном, но не опосредованном ничем отношении [между фашизмом и революцией] так же, как единство самого Ницше является противоречивым и включающим в себя свою «собственную» критику. Ницше полагает между Господином и Бунтарём отношение двойственности (duplicité), нежели дуальности (dualité). Он устраняет оппозицию монизма (философию либо Господина, либо Бунтаря) и дуализма (опосредованное противоречие между Господином и Бунтарём).

2

Потому едва ли получится сказать, что всё дело в вас [читателях]: каждый из вас уже разделён внутри себя. Но едва ли дело в одном только Ницше: ибо одна и та же красно-коричневая нить[2] проходит снаружи и изнутри него (à l’intérieur de l’intérieur et à l’extérieur de l’extérieur de Nietzsche).

Всё дело в вас и/или^[3] Ницше: как политическом субъекте, расщепленным Революцией и/или Фашизмом, и становление которым вам предстоит. Кем является революционер в своём отношении к Революции, когда он принимает её близко к сердцу (lorsqu’il s’en affecte), ощущая, как истина разрывает его надвое? Речь идёт об отношении вас к Ницше и о том, что дважды различает это отношение: вначале в вопросе тех или иных средств и техник, с помощью которых оно выстраивается, затем — в вопросе того, какой политической направленности это отношение — фашистской или революционной — и «примат» какой из этих двух оно предполагает. Это комплексное отношение между четырьмя терминами, нечто вроде «четырехсторонника» («quadriparti»)^[4]

Вначале перед вами единственная и, в то же время, раздвоенная сторона (scène), где вы занимаете сторону чтения, а Ницше — сторону письма, две стороны, на деле составляющие только одну. Но эти разграничения (termes)^[5] сами по себе бездейственны (inefficaces), отношение [нас к Ницше] скользит на другом уровне: на уровне лицевой стороны выражения и на уровне изнанки, связанной с практикой означающего. И это всё ещё слишком идеалистический взгляд: одна сторона — сторона практики означающего или текстуального Главенства (Domination), вторая сторона — сторона а-текстуальных сил, политических по своей природе, сторона Сопротивления текстуальному господству. Как можно заметить, термины и их разграничения здесь сами по себе мало что значат. Кроме, разве что, терминов второго ряда, которые изначально принимают политический смысл, и которые будут функционировать в качестве оси четырехсторонника, так что ницшеанская практика будет подразумевать вторжение а-текстуальных и анти-означающих сил на территорию означающего или отделение (détachement)[6] а-текстуальных сил [на этой территории] и, в то же время, «примат» отношений между терминами над самими терминами.  

Это первое отношение, в свою очередь, разделено ещё одним расщеплением определенно политического характера, которое его сверхдетерминирует, но изнутри, как если бы было разделено внутри себя само это отношение, а не соотносимые термины: чтение, письмо, практика означающего или а-текстуальные силы могут использоваться либо фашистским образом (когда революционный полюс подчинен фашистскому), либо революционным (при их обратной субординации).

Теперь сложно сказать, что стоит за словами «сила» или «а-текстуальная» власть, за категориями «Фашизм» и «Революция», «Господство» и «Восстание», к которым с этого момента — как можно заподозрить — неприменимы их привычные истолкования. Это не столь важно: оставим термины и будем ориентироваться в Четырехстороннике как в отношении-отношений (rapports-de-rapport), растянем политический субъект между четырьмя сторонами этого хиазма. В ходе работы этого комплексного устройства переменится сам политический смысл категорий Фашизма, Господства и Восстания: фашистский полюс будет иметь следующий смысл или направленность (sens): неограниченное, достигающее планетарного масштаба использование (usage) отрицания (negation) и производство технических и управленческих (organisationnels) эффектов власти и господства. Под революционером или бунтарем (rebelle) же понимается определенное использование утверждения (l’affirmation) и производство эффектов активного восстания против всякой господствующей власти. Мы пока не знаем, какой смысл придать этим последним категориям, однако, возможно — и это разом и слишком много, и слишком мало, — логика четырехсторонника требует, чтобы Господство и Восстание, в их ницшеанском смысле, определялись через особые критерии, отличные от тех, которые традиционно применяются к этим именам, и чтобы они рассматривались не в качестве непосредственно данных исторических феноменов, но как способы, которыми некоторые силы или некая власть (pouvoirs) доходят до предела собственных возможностей.

3

Так или иначе, эти четыре термина неразделимы между собой, они компрометируют и распинают вас, как они распяли Ницше. Не выйдет укрыться в его нейтральном и историческом прочтении, ни даже в работе с его письмом, освобождая себя от обязанности взойти (таким же противоречивым образом, но напрямую, без опосредования) на сцену, наполненную силами, влечениями и отношениями власти, которые, в своей «последней инстанции»[7], более не имеют отношения к тексту или означающему. Не выйдет разоблачать, как это делает Хайдеггер, фашистские позиции Ницше (технические махинации, планирование в мировых масштабах, управление, простирающееся на всю планету, пестование грубой силы), не столкнувшись в итоге с тем, что, гранича с этими позициями, оказывает на них давление (напрямую, без опосредования чем-либо) путем их подрыва, идя наперекор им или осуществляя их воинствующую критику (critique militante)[8].

В мысль Ницше нельзя войти так же, как в буржуазное учреждение, марксистский аппарат, корпус [сочинений] историка или так, как некоторые наивные интерпретаторы входят в «Вечное возвращение», словно в жернов. Ницше — не индивид, он больше психолог, художник и т. д., скорее Ницше — суть его законченные произведения, работа письма, его страдания, определенный набор тем, источников и предубеждений. В том же смысле, в каком мы говорим о логических или математических машинах, читающих машинах, калькуляторах, инфернальных машинах, существует и «машина Ницше», но с особым способом функционирования, поскольку это машина по своей сути политическая (а не логическая или математическая).

 Прежде всего, под машиной мы здесь имеем в виду комплекс отношений (отношений власти), не сдерживаемых терминами (sans termes), и пересечение которых между собой образует определенный хиазм или проблематику. Поэтому все части этой машины являются перетекающими (fluants) отношениями, ускользающими (évanouissantes) синтаксисами. Отсюда следует великое (синтаксическое) правило, согласно которому политическое вмешательство в мысль Ницше должно быть противопоставлено [его] «прочтениям» и их идеологическим предрассудкам. Следствием этого будет то, что существуют только производимые отношения, иерархии, дизъюнкции, разрезы, инклюзии, переворачивания, пере-записи (ré-inscriptions): мыль Ницше не представляет доктрину, это вопрос имманентного синтаксиса и текучей материи, соответствующей этому синтаксису. Наконец, одна из частей этой машины сильнее остальных бросается в глаза, выполняя роль эмблемы (surface d’appréhension). На ней выгравирована одна странная аббревиатура, которая не имеет социального происхождения (как в случае международных компаний империализма по типу ITT или IBM[9]), которая не является ни сокращением от имени своего создателя (машина Тьюринга), ни даже обозначением партийной машины (PCF, PS, UDR и т. д.[10]). Скорее, она является кодовым словом — с глубокой древности подвергаемым кривотолкам — одного политического сговора: ВВТ/ВВ (Вечное возвращение того же самого, Воля к мощи (Volonté de puissance)[11].

Известны возможные подходы [к Ницше], различные между собой, но, на самом деле, находящиеся в сговоре. Одни подходы разделяют те, кто занят интерпретацией истории философии, другие подходы разделяют те, кто интерпретирует Ницше: историческое прочтение тех или иных тем и значений (signifies), герменевтическая интерпретация смысла, дешифровка означающего (scènes signifiantes), формальных, риторических и филологических кодов, изучение лексического состава [текстов] (quantification lexicologique), разбор дискурсивных высказываний (énoncés) и не-дискурсивных институциональных образований и т. д. Здесь возможны и иные разбивки и противопоставления. Дело не в том, чтобы разом отказаться от них всех — предлагаемые здесь техники нужны нам. Однако они абстрактны и поверхностны в зависимости от того, насколько они признают или же отрицают (они это делают в очень разной степени) не только вышеуказанное синтаксическое правило, но и второе великое правило (материалистическое) исследования текста Ницше, выдвинутое им самим: «это Воля к мощи даёт интерпретацию»[12]; то есть, в зависимости от того, соотносят ли они Ницше с ним же самим и с этой схемой из четырех терминов, основанной на постоянном возобновлении [отношений между терминами], или же они подходят к нему сугубо технически, через внешние [по отношению к нему] критерии, заимствованные из уже существующих теоретических областей.

Эти технические инструменты нужно связать с нашим политическим четырехсторонником. Политическая оценка Ницше неотделима от этих методов и их технических средств. Не существует — разве что в качестве абстракции, предпочитающей один термин в ущерб всем прочим — ни Ницше, который был бы только фашистом (уполномочивает ли его кто-либо в таком качестве, или же пытается, настаивая на этом, таким способом его опорочить), ни Ницше, который был бы только революционером. Абстрактная редукция его мышления о Вечном Возвращении, например, только к набору означающих (la seule scène signifiante de l’E.R.M) неизбежно воссоздаёт Ницше-Господина, нигилиста и, как следствие, фашиста. Нужно, ещё только приступая к мысли Ницше, соотнести её составные элементы (означающие, риторические, тематические элементы) с отношениями власти, которые выступают в качестве агентов ницшеанской политики. Однако это действует и в обратную сторону: образы Ницше как революционера или же фашиста, которые не пройдут через работу над текстом [Ницше], над афоризмом, который здесь понимается в качестве текстуальных сил, соотнесенных с силами а-текстуальными (но а-текстуальными в последней инстанции), останутся идеологическими фальсификациями.

4

 Всё ещё требуется установить — соблюдая внутренние критерии четырехсторонника или ницшеанской само-критики (иначе говоря, не идеалистическим способом) — какое отношение здесь является основополагающим и дающим начало всему процессу в целом. Его нельзя устанавливать, занимая внешнюю позицию по отношению к Ницше: как в случае отношения чтения к письму, уровня выражения к работе означающего, истории [становления] тех или иных концепций к метафорам, собранным вокруг ВВТ. Все эти позиции остаются (вопреки самим себе, но в силу их собственного отношения к мысли Ницше) внешними критериями. Существует только один способ соподчинения [этих критериев], который не возвышается (survole) над мыслью Ницше и не искажает её: подчинение текстуальных и лингвистических или языковых кодов (означаемое/означающее), или герменевтических кодов (значение/смысл; или же высказывания/учреждения (énoncés/institutions)[13]), «силам», тому, что мы будем называть частичными органами власти (les organes partiels de pouvoir) как средствами артикуляции отношений, политических в собственном смысле этого слова (отношений фашизации/подрыва, Господства/Восстания). В этом основополагающем отношении перечисленные коды восходят к отношениям власти. И, поскольку оно изначально является политическим (ввиду того, каким терминам здесь отведено первенство), а не языковым (означаемое/означающее) или герменевтическим (значение/смысл) — именно поэтому это отношение впоследствии может быть сверхедетерминировано напряжением между фашистским полюсом, отвечающим за упрочнение [этих кодов], и подрывным и критическим полюсом, отвечающим за [их] рассеивание.

С ницшеанской точки зрения, то есть, с точки зрения политической само-критики текста Ницше, классические коды, являющиеся предметом лингвистики или герменевтики (les codes classiques qui remplissent des fonctions linguistiques ou herméneutiques), не могут быть поняты, если мы отвлекаемся от их сущности, которой является сила (force) как влечение (pulsion) и власть (pouvoir). Будучи изъятыми из этого политического процесса или этих комплексных отношений власти, которые заставляют их производить свои эффекты, эти коды дают возникнуть таким прочтениям [Ницше], которые не являются напрямую политическими или же являются политическими, но посредством делегирования полномочий или только косвенно. Однако точно такой же абстракцией будет прилаживать столь размашистую оппозицию фашизм/революция к отдельным взятым из текста темам или даже к простой работе означающего. Нужно удерживать вместе все четыре конца хиазма^[14], соотнося каждый из четырех терминов (выбор которых в качестве отправной точки, очевидно, может возродить фашистские и идеологические версии Ницше) с комплексным единством этой проблематики.

Эта проблематика является политической по своей сути, поскольку ею полагаются отношения власти. В каком смысле для Ницше означающее, точно так же, как и означаемое, является определенной силой или влечением, чьи возможности (les propriétés fonctionnelles) писатель, мыслитель, но также и читатель могут поставить себе на службу? Способны они на это или же нет — это, прежде всего, вопрос власти, во вторую очередь — вопрос её фашистского или революционного использования. Отдают ли они себе в этом отчет или же нет, используют ли они Ницше фашистским или подрывным образом, отношение к Ницше изначально задаётся в качестве политического отношения. Понятая в этом новом смысле, политика представляется чем-то неизбежным в нашем отношении к какому угодно автору, но особенность отношения к Ницше заключается в том, что здесь политика заявляет о себе или указывает на себя как на нечто, из чего возникает само это отношение. Ницше — единственный мыслитель, у которого — ещё больше, чем в случае Маркса — дело идёт о политике в собственном смысле (il y va de la politique)^[15] (политике как причине субъекта-фашиста или субъекта-бунтаря), иначе говоря, об одновременном производстве доминирующей власти и анти-власти или сопротивления доминирующим силам, и где каждый доходит до предела того, на что способен, до фашизма или до революции.

5

Тем не менее, мы ещё не охватили всё значение Четырехсторонника. Это важно, что Ницше изначально наделяет (investisse) политическим смыслом технические средства, необходимые, для чтения его текстов или текстов какого угодно автора, и что он соотносит диспозитивы означающего или герменевтики, находимые в тексте, с властными отношениями. Но ещё более важно то, что из этого следует: новое отношение, которое сверхдетерминирует первое, и которое является от и до политическим и включает в себя два способа выстраивать властные отношения, два возможных политических мира. Здесь мы не можем прояснить это новое отношение, как и его единство с первым, данное эссе только раскрывает его эффекты. Какая форма у этих эффектов? Если это комплексное отношение регулярно усекается и искажается интерпретаторами, то это потому, что в нём содержится формула, с помощью которой Ницше задаёт априорную возможность фальсификации своей мысли, заложенную в неё. Эта фальсификация является конститутивной [для его мысли] и, в этом смысле, «задуманной» самим Ницше, но задуманной не столько против него самого, сколько против его интерпретаторов, и если ему и суждено погибнуть, то вместе со своими интерпретаторами и противниками. Вот что он называет «опаснейшим из недоразумений»^[16]. Формула, в вытеснении которой его интерпретаторы, по этой самой причине, столь заинтересованы. Мы усматриваем причину этого главнейшего недоразумения в со-принадлежности фашизма и его революционной критики, Господства и Восстания, со-принадлежности, которая выделяет Ницше среди прочих и которая является причиной настоящей исторической перемены в нашем понимании политики. У этого эссе нет другой задачи, кроме как системно разъяснить, почему возможно недопонимание в отношении политики Ницше, недопонимание, само являющееся политическим в своём истоке: объяснить, как интерпретаторы, будь то друзья или враги Ницше, обманываются видимастью^[17] (l’apparance) [делающей из] Ницше фашиста, и сводят другую его сторону, скрытую — бунтующую против всякой «наглядности» — к «видимой» стороне, партии^[18]? То, что во власти остается видимым (доминирующим) — это всегда господство. Так Ницше принимает на себя (accepte) безумие Антихриста, и это нечто большее, чем простое переворачивание (renversement) безумия Христа, умершего за грехи человеческие: погрузившись в историю, понести на себе (assumer) фашизм, чтобы лучшим образом его попрать.

Откуда берётся эта видимасть, эта кажимость (semblant)[19] господства? В силу перетекания (fluance) отношений, включенных в Четырехсторонник, невозможно упорядочить или контролировать их (если только не за счет видимасти, отталкиваясь от одного из четырех терминов). Конечно, один из терминов оказывается важнее прочих, тот, единственно благодаря которому Четырехсторонник может быть утвержден как комплекс отношений: он образует узел, в котором накладываются друг на друга отношения, разбивающие субъект власти надвое. Но важен он не тем, что господствует над другими терминами (пусть это и главный термин противоречия^[20], над ним доминируют второстепенные термины), а своим сопротивлением по отношению к ним, тем, как он не даёт им организоваться в систему. Кое-что в «Ницше» сопротивляется кодам историка, формальным средствам риторики, глоссолалиям фашиста, громоздкому теоретическому аппарату классического революционера, что-то, что также не имеет никакого отношения к лево-христианскому религиозному сблёву. Что в этой квадратуре оказывает подобное сопротивление и этим своим сопротивлением заставляет текст и мышление ступить в Вечное возвращение? Речь идёт о подрывном полюсе мысли Ницше: никогда не представленном (donné) на поверхности текста, никогда не обнаружимом через работу означающего, никогда не дешифруемом с помощью политической разметки марксистской теории и никогда не интерпретируемом в качестве какого-то исторического смысла. Вместе с тем, мы не скажем — как это делают современные структуралисты — что этот революционный полюс, который одновременно есть и часть, и «целое» ВВ/ВВТ, сам является отсутствующим или исключенным, и что его действенность заключается в его отсутствии, его вытеснении, его невидимости. Она активно сопротивляется (то есть, без того, чтобы репрезентировать своего противника через образ или закон) и приводит в движение оставшуюся часть диспозитива Ницше исключительно в силу своего сопротивления ему. Именно отталкиваясь от этого сопротивления необходимо продумать заново и пере-записать его активное отсутствие (absence) в качестве отсутствования (absance) — почему нет? в качестве не? видимости и т. д. Ницше изобретает новый концепт революции как активного сопротивления доминирующим властям, как политики — если можно так сказать — сопротивляющейся четверти^[21], нежели исключенной.

Как следствие, всё остальное в мысли Ницше, всё, что в ней, при помощи старых критериев, поддаётся ви́дению, — то есть, почти что «вся» «доктрина», — возводится в ранг идеологической видимасти (apparance idéologique), относительно необходимой (по сравнению с революционным полюсом) и объективной (но с точки зрения Четырехсторонника и его критериев, а не с точки зрения старых подходов). И что эта политическая объективная видимасть может быть только видимастью Господства, в том числе его крайнего исторического воплощения — Фашизма. Вместе с теми, кто более-менее открыто считает, что Ницше не только был скомпрометирован фашизмом, но и сам приложил к этому руку (compromis avec le fascisme et non seulement compromis par lui), но также и против этого мнения, мы утверждаем, что революционная мощь Ницше состоит в том, что ему удалось возвести фашизм в статус трансцендентальной объективной видимасти, сделать Господство идеологической видимастью в наконец-то позитивном смысле, а использование (usage) идеологической видимасти — радикально материалистическим.  

Возможность этого недоразумения нужно объяснять через функционирование мысли Ницше в целом и на примере её хайдеггеровской интерпретации, в которой предельная близость к истине Ницше необходимым образом соединена с её предельной и гениальнейшей фальсификацией[22].

Мы не занимаемся никакой психологической, исторической, этической или политической критикой интерпретации и мысли Хайдеггера в банальном смысле. Случай Хайдеггера ценен своей гениальностью в политической эксплуатации того недоразумения, о котором говорит Ницше, в нём собрана сущность этого недоразумения и, как следствие, возможность превращения фальсифицирующего отношения к Ницше в такое отношение к нему, которое было бы неподдельным, и исходя из которого можно начать контр-поворот (Gegen-Kehre) от Хайдеггера к Ницше. В таком случае, контр-поворот будет означать комплексную операцию, которая состоит в том, чтобы, с одной стороны, пере-вернуть (Um-kehre, пере-ворачивание) хайдеггеровскую интерпретацию, подчинить онто-экзистенциальную мысль ницшеанскому Разрезу (la Coupure nietzschéenne), который в дальнейшем предстанет как «политико-либидинальный», и, с другой стороны, но в это же время, переписать (ré-inscrire) саму мысль Ницше (Über-kehre, с-ворачивание)^[23] расположив её в её надлежащем пространстве, пространстве политики Восстания или Сопротивления.

Почему наша неоднозначная политическая конъюнктура, в которой непрекращающаяся фашизация пересекается с столь же непрекращающимся подрывом [фашизма], питает интерес к мысли Ницше, постоянно вызывающей разного рода реакцию и отпирательства (dénégations)? Потому что особенность Ницше заключается в том, что он полагает связь — более тесную и неразрывную, чем у Маркса в силу недостаточного [на момент его жизни] исторического развития капитализма — между этим процессом фашизации, теперь предстающим в качестве нашего удела (horizon), и политическими и материальными условиями для его подрыва. Находясь как можно ближе к фашизму и одновременно как можно дальше от него, в опасном, но неподдельном (authentique) отношении со-принадлежности, Ницше приходится пойти на риск и принять противника с распростертыми объятиями, чтобы в этих объятиях его задушить. Слепыми жертвами этого риска являются интерпретаторы Ницше — в большей степени, чем он сам, пошедший на эту жертву добровольно. Так немного проясняется смысл величайшего из недоразумений (plus grand des malentendus), а именно, что Ницше выбирает сам пойти ко дну вместе со своим противником, лишь бы утонул этот последний: отправитель умирает в своём сообщении (le messager meurt dans son message), таково сообщение Заратустры. Все эти историки, эти марксистские или христианские критики, которые берут на себя постыдную задачу сделать так, чтобы Ницше умер заново, понимают ли они хоть немного, какую жестокую западню им уготовила их жертва? вот что есть отрадного в лунатизме марксистов и христиан, в невероятной психодраме, которую они разыгрывают перед нами, считая, что проводят процесс над Ницше, и на котором они разве что выставляют, насколько мало им удалось одолеть фашизм в самих себе.

6

Таким образом, чтобы помыслить возможность подрыва, подрыва не господства вообще, но фашизма как его отдельного вида; чтобы помыслить возможность Революции, потребуется четыре термина, которые в своём взаимодействии образуют два мира — или, скорее, два полюса или тенденции. Главное здесь не мыслить [эти полюсы] в качестве закрытых друг от друга: на гностический или манихейский манер располагая Господство и Восстание в качестве двух трансцендентных друг другу миров[24]. Господство и Восстание, Фашизм и Сопротивление образуют хиазм. Единственное отношение, которое они поддерживают между собой здесь — это отношение между отношениями. Именно так они должны стать мирами; существует становление-миром (devinir monde) фашизма, которое производится, никогда не оформляется окончательно (jamais donné), короче говоря, оно представляет процесс. Например, мир, в котором концепт означающего сближается с Господством, начинает становиться «миром» (миром Господства) только тогда, когда этим концептом завладевает (как это происходит в психоанализе) мощь нигилизма (la puissance nihiliste), которая ведёт его господство к пределу его возможностей и запускает процесс его фашизации. Точно так же «силы» в собственном смысле (как их обозначает Ницше), то есть, не-означающие или даже анти-означающие (anti-signifiants) элементы, сближаются (но не делаются с нею тождественным) с тенденцией к утверждению (la tendance affirmative), которая единственная способна привести эти силы к пределу собственных возможностей: давая возникнуть «миру» революции, обеспечивая восстанию его «автономию» в качестве процесса.

Возможно, следует избегать формулировки «мир» при обозначении двух полюсов, процессов или тенденций, которые со-принадлежат друг другу внутри Четырехсторонника, и подобрать другое слово, чтобы обозначить то общее, что они разделяют[25]. Так или иначе, мы начинаем видеть, в чем заключается революционный потенциал Ницше: Восстание и Господство находятся в отношении позитивной дизъюнкции, не опосредованном негативностью: будучи противопоставленными, они стоят бок о бок. Они более не исключают друг друга, не имеют замкнутых на себя структур или сущностей, которые были бы трансцендентными одна по отношению к другой (на онто-теологический или гностико-христианский манер): их отношение со-принадлежности это отношение двойственности (duplicité), нежели дуальности (dualité).

Здесь мышление доходит до предела, когда можно как выиграть, так потерять всё.  

С одной стороны, Ницше вместо терминов производит перетекающие (fluantes) функции, подверженные распаду, он ликвидирует монизм (философию господства и даже господства пролетариата), например, монизм означающего. Он устанавливает отношение, которое является дуалистичным (если кто-то всё ещё держится за этот термин), но [это отношение] сил или власти, и этим всякая определённость обращается в двойственность (даже означающее сводится теперь к силе или власти). Что в данном случае важно? То, что так он сходу вносит в Господство раскол, заставляет его соотноситься с внешней сопротивляющейся ему силой, с бунтарём (agent de rebellion), образуя ничем не опосредованное, прямое противоречие. В этом аспекте он, если угодно, дуалист, и дуализм обозначает позицию бунтаря. Если Господин это монист, стремящийся заключить Бунтаря в некий образ или представление (représentation), составленное о нём Господином (его господство кроется в этом образе, следовательно, во лжи; это то, что Ницше называет фальсификацией врага[26]), то Бунтарь совпадает с или тождественен отталкиванию Господина и этого образа. Восстание это не термин, сущность или мир, противополагаемый (transcendance) Господину и никак не причастный — как в случае самого Господина — к самому этому отношению противополагания: всё, чем является Бунтарь, это отношение отталкивания или сопротивления Господству. В силу этого Бунтарь не сохраняет в себе ничего от Господства, не отражает его в себе и не опосредуется им — все этими операции характеризуют само господство (где любой образ или обобщение это определенная доминирующая власть). 

С другой стороны, из этого видно, что Ницше точно так же устраняет простой дуализм, сообщника монизма и Господства: поскольку само существо Бунтаря совпадает с его активным сопротивлением (сопротивлением разли́чая, differance) Господину, то сам Бунтарь не может быть чем-то внешним или безразличным для этого отношения внеположности (rapport d’extériorité) Господству; Бунтарь и есть сама эта противящаяся [Господину] внеположность, производящаяся (s’exerçant) или настойчиво утверждающаяся[27] без опосредования чем-либо. Ницше преодолевает дуализм, который суть простая реакция на Господство, обращаясь к отношению двойственности: бунтари это дифференциалы (différentiels), они являются только отношениями. Поэтому история человечества одновременно едина и раздвоена, скорее двойственна, чем дуалистична: история и/или истории угнетенных и/или угнетателей.

Дуализм это всегда реакция, пассивное бегство от Господина, философия тех, кто не смог или не сумел стать Господами, политика тех, кто признал своё поражение. Двойственность же является мышлением тех, кто терпит поражение, оставаясь при этом активным (du vaincu actif), это мысль активного Бунтаря, который мыслит историю человечества как хиазм, а свою «собственную» историю — как невозможную квадратуру, в которую вписывается история господства, повторяющаяся из раза в раз. Тогда двойственность означает некое универсальное отношение в форме включающей дизъюнкции (противоречия без опосредования): Господин поглощает Восстание, присваивает или вбирает его в себя при помощи закона, объединенного с благодатью, милостью (grace). Однако активный Бунтарь отделяет себя от Господина, отказывается признать своё поражение или составить образ самого себя — ибо ему ничего не известно о себе самом (в силу своей активности), и потому что, стоит Бунтарю себя репрезентировать, ему пришлось бы вернуться во власть закона и стать… дуалистом.

Политика Бунтаря как сопротивленца исключает чересчур размашистые деления дуализма, иначе говоря, всё то, что ещё содержит в себе синтез, при помощи которого господство поглощает своего противника. Решив, прибегая к паралогизму, что желание совпадает с определенным полом, а Революция — с бунтом сексуальности, с идентичностями (identités), на которых покоится господство в своей незыблемости, дуализм был вынужден грубым образом развести, отделить — в абстрактной и чисто внешней (transcendante) манере — пол от желания (согласно ему, у Бунтаря есть особое желание, не являющееся сексуальным), пол и восстание (согласно ему, восстание никак не связано с сексуальностью, в пику «дискурсу сексуального освобождения»). [Здесь то утверждается], что желание целиком принадлежит Господину, то говорится, что ещё возымеет место такое желание, которое будет ускользать от Господина; то всякий дискурс принадлежит господину, то утверждается, что ещё возымеет место автономный дискурс Бунтаря; то дискурс и желание смешиваются, то их разводят: ибо, говорят они, любое желание принадлежит Господину, но не любой дискурс. Бунтарь как сопротивленец оставляет дуалиста наедине с его гаданиями и метаниями, сам же он избегает дизъюнкций, разрывов и расколов — но не негативным образом, поэтому Бунтарь исключает в том числе и раскол, порожденный означающим (refente signifiante) — внутри замкнутого пространства господства. Он уточняет все эти трансцендентные и зыбкие дизъюнкции дуалиста таким образом, что в результате его удел (part) как Бунтаря исчерпывается простым разделением (partition) [с Господством], вместе с тем, лишенным негативности и, как следствие, минимального терминологического разграничения (sans terme élémentaire ou minimal) [между ними] Тем самым он неподотчётен закону означающего, который он обходит или которому он сопротивляется: одолевая господство означающего на его же территории… с территории совершенно иной.

Ф. Ларюэль, 1977

[1] Выражение sans médiation будет не раз встречаться в настоящем тексте. Ларюэль отсылает к диалектической спецификации различия в качестве опосредуемого и снимаемого противоречия, но также и к прямой политике, политическому действию, рассмотренному с перспективы его акторов, с перспективы самого действия. См. Ницше Ф. К генеалогии морали. Рассмотрение второе § 1-2. Ж. Делёз, чей анализ философии Ницше служит одним из значимых источников для Ларюэля, так комментирует эту мысль Ницше: «Однако склонность к подмене реальных отношений сил неким абстрактным отношением, полагаемым в качестве их общего выразителя, "меры" — вот что выглядит всегда присущим науке, а также и философии. В этом плане гегелевский объективный дух не лучше не менее "объективной" полезности. Однако сколь бы абстрактным ни было это отношение, оно всегда приводит к подмене реальных видов деятельности (созидания, беседы, любви и т. д.) точкой зрения кого-то третьего на эту деятельность: сущность деятельности путают с барышом кого-то третьего, который, как полагают, должен извлечь из нее прибыль или располагает правом пожинать ее плоды (Бог, объективный дух, человечество, культура или даже пролетариат…)» Делез Ж. Ницше и философия. Глава 3. Критика. § 1. Преобразование наук о человеке — прим. перевод.

В переводе было решено использовать либо два значения сразу, либо, в зависимости от контекста и при перевесе расставляемых акцентов в пользу одного из вариантов, одно из них

[2] красно-коричневые — обозначение синтеза крайних политических позиций коммунизма и фашизма (коммунофашизм) — прим. перевод.

[3] В тексте стоит простое ou (или), однако, поскольку постановка вопроса таким образом (кто именно из двух: читатель или Ницше, вносит фашизм (или революцию) в философию последнего) отметается Ларюэлем выше, то ou стоит понимать в смысле интенсивной напряженности между двумя возможными и, в отдельности своей, ошибочными ответами — прим. перевод.

[4] В данном случае parti, включенная в quadriparti, является стороной в политическом смысле (партия), однако, как замечает Джереми Смит в своём переводе данного термина (англ. вариант quadripartition), данный термин предполагает не только политическую сторону (la parti), но также и определенную склонность или пристрастие, убеждение (parti pris) сторонника. С отображением всего спектра значений на русском относительно справляется неиспользуемое «четырехсторонник». Ссылка на английский перевод: https://fractalontology.wordpress.com/2018/05/06/new-translation-of-francois-laruelles-nietzsche-contre-heidegger-chapter-1/ Также ср. с хайдеггеровской четверицей (Хайдеггер М. Вещь // Время и бытие. М., 1993) и лакановской четверичностью (Лакан Ж. Семинары. Книга 3. Главы V–XI), к которой Ларюэль ещё будет отсылать далее — прим. перевод.

[5] В этом тексте Ларюэль использует слово le terme и в смысле терминологии, и в смысле обрамления, ограничения или даже приостановки, усекания и удержания в определенных рамках (ср. mettre un terme). Мышление терминами, которое обязательно в итоге принимает тетическую форму, и от которого, с точки зрения Ларюэля, отстоит ницшеанская философия, запирает последнюю в рамки грубых противопоставлений там, где следует увидеть действия активных сил, становления и отношения производства. Terme также можно понимать как границу между (в данном случае — Господином «и» Бунтарём, текстуальными «и» а-означающими силами и т. д.), опосредующую их противоречие и лишающую их столкновение прямого характера. См. выше сноску 1 о медиации — прим. перевод.

[6] détachement Ларюэлем сразу используется и в смысле различия, обуславливающего независимость а-текстуальных сил по отношению к означающему (отделенности от него), и, в то же время, в смысле военном: их активное вмешательство на территорию означающего в качестве подразделения — прим. перевод.

[7] «Детерминация в последней инстанции», термин, введенный Ф. Энгельсом, получивший своё развитие у Л. Альтюссера и описывающий соотношение базиса и надстройки, производительных сил и производственных отношений, экономических и не-экономических аспектов общественных противоречий в марксистской теории. Ларюэль обращается здесь к его альтюссерианской трактовке. Тогда как грубый экономизм определяет экономику как чисто внешнее условие идеологии и политики, понятие детерминации в последней инстанции позволяет увидеть, как детерминирующая функция производительных сил раскрывает себя в и посредством уровня надстройки и всей подвижной структуры общественных противоречий. «Внутри каждой общественной формации марксистская теория и марксистская практика сталкиваются с неравенством не только в форме простой внешности (взаимное воздействие базиса и надстройки друг на друга), — но в форме, которая является органически, внутренне присущей каждой инстанции общественной тотальности, каждому противоречию… Экономическая детерминация, детерминация в конечном счете в реальной истории осуществляется как раз в пермутациях первой роли между экономикой, политикой, теорией и т. д.» (Альтюссер Л. О материалистической диалектике. 5. Структура с доминантой: противоречие и сверхдетерминация // За Маркса. М., 2006. С. 302-303). В своем раннем творчестве Ларюэль уже начинает использовать данный подход, однако, частично пересматривает его, отвязывая детерминацию в последней инстанции от диалектического противоречия, перенося его на почву дерридианской философии различия как differance (difference с, а — см. сноски ниже). Таким образом, а-текстуальные силы не противопоставляются внешним образом тексту и означающему, но образуют с ними более тесную связь, сопротивляясь им, но на территории самого текстуального господства, будучи инкорпорированными в текст, но не ассимилированными этим последним — прим. перевод.

[8] militante в данном случае может быть переведено также как «активистский» или «деятельный» — прим. перевод.

[9] ITT Corporation, International Business Machines– прим. перевод.

[10]Речь о Французской коммунистической партии (Parti communiste français), французской Социалистической партии (Parti Socialiste) и Союзе демократов в поддержку республики (Union des démocrates pour la République) — прим. перевод.

[11] Следуя направлению, в котором Ларюэль мыслит ницшеанскую политику, перевод Volonté de puissance в качестве классического «воля к власти» невозможен, поскольку Ларюэль отрицает эквивалентность между puissance (мощь, могущество) и pouvoir (власть; например, в том её значении, которое мы встречаем у Фуко, чья трактовка власти будет скорректирована Ларюэлем в данной книге), что, однако, не означает полного отсутствия связи между ними: pouvoir суть лишь один из аспектов puissance. Скорее, в своём либидинальном и генетическом аспекте, производящем отношения власти и, в то же время, отвечающем за внутреннюю (имманентную) и активную критику доминирующих властей (на манер дерридианского восполнения, supplement), Volonté de puissance представляет нечто, что, будучи неотделимо от отношений власти в их политическом смысле и отвечая за их установление, одновременно ведёт их к собственном упадку (в смысле ницшеанского активного разрушения): Воля к мощи «не означает воли к власти (volonté de pouvoir), как верят Господа и теоретики, но энную мощь (puissance n) власти, которая, во всех своих формах, включает в себе нулевую степень (un degré zéro) [власти], или же анти-власть (un anti-pouvoir)» (P. 61). «Воля к мощи является маской для несвоевременного (intempestive) смысла либидо и бессознательного, производительной силой (force)…» (P. 100). Puissance можно было бы перевести как силу, однако за этим словом оставлено французское force, или же как потенцию — прим. перевод.

[12] См. Воля к власти § 643 — прим. перевод.

[13] Обсуждая эту пару терминов, Ларюэль ссылается на следующие тексты: Фуко М. Археология знания и Делёз Ж. Новый архивариус (См. в Делёз Ж. Фуко. М., 1998) — прим. перевод.

[14] В оригинале «les quatre bouts de la chaîne», букв. цепи, а не хиазма — прим. перевод.

[15] Ср.: «Dasein онтически отличается тем, что для этого сущего в его бытии речь идет о самом этом бытии» Хайдеггер М. Бытие и время § 4. М., 1997. — перевод частично изменён — прим. перевод.

[16] Заголовок текста, цитируемого Клоссовски в «Ницше и порочный круг» (Nietzsche et le cercle vicieux (Mercure de France), p. 128-130)*

* — см. Воля к власти § 48 — прим. перевод.

[17] l’apparance или видимасть (видимость с а), неографизм, составленный Ларюэлем по принципу дерридианского differance и essance Э. Левинаса. С одной стороны (что больше значимо для Деррида) неразличимость на слух en и an во французском разбивает метафизический примат речи над письмом и означаемого (идеальности смысла) над означающим. В отечественной переводческой среде есть, как минимум, 2 варианта перевода differance — как разли́чае (Д. Кралечкин) и различание (Н. Автономова, в данной связи кажущийся менее удачным). См. Деррида Ж. Разли́чае (Differance) // Поля философии. М., 2012;

С другой стороны, как в apparance и в других терминах Ларюэля (absance вместо absence, отсутствование, fluance вместо fluence, перетекание, см. абзацем ниже), а также в differance Деррида и essance Левинаса присутствует ещё один аспект, особенно важный уже для последнего. Надо заметить, что без него не может быть до конца раскрыт, в том числе, смысл самого differance, связанный с продуктивной (у Ларюэля — либидинальной и желающей) стороной разли́чая. Essance — построенный на основе essence («сущность») неографизм Левинаса, по способу своего образования аналогичный differance. У Левинаса essence совмещает в себе латинское esse (бытие), а также ance, суффикс, указывающий на действие. «Мы пишем essence с "а", чтобы обозначить этим словом глагольный смысл слова "быть" (etre): действие бытия, Sein как отличное от Seiendes» (Levinas E. De Dieu qui vient a l’idee. Paris: Vrin, 1982, p. 78).

В концептуальном плане l’apparance Ларюэля, прежде всего, восходит к трансцендентальной видимости (или иллюзии) Канта (см. Трансцендентальная диалектика. Введение § 1. О трансцендентальной иллюзии // Критика чистого разума), а также объективной видимости из марксистского учения о превращенных формах (см. Капитал: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. т. 23. М., 1960. С. 80-103; Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. т. 25. Ч. 1. М., 1961. С. 48-56; Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. т. 26. Ч. 3. М., 1961).

В русском языке для перевода l’apparance подходит видимасть из-за неразличимости а и о в при произнесении этого слова — прим. перевод.

[18] la partie одновременно выступает и в качестве части, и в качестве партии, стороны в политическом смысле — прим. перевод.

[19] Вероятно, здесь дан намёк на le semblant Ж. Лакана и его последующую интерпретацию в книге Ангел Г. Лардро и К. Жамбе, с которой Ларюэль будет вести ожесточенную полемику (см. ниже). Подробнее о данном понятии см. Gibson A. Alternances Indépassables: Guy Lardreau // Intermittency: The Concept of Historical Reason in Recent French Philosophy. Edinburgh, 2012; Также текст А. Морозова о французской антифилософии и ангелизме: Alternances Indépassables: https://gorky.media/context/est-zhivye-est-mertvye-a-eshhe-te-chto-idut-v-more/ — прим. перевод.

[20] Здесь Ларюэль отсылает к нескольким текстам марксистских теоретиков: 1) текст Мао Цзэдуна «Относительно противоречия»; 2) работа Л. Альтюссера «О материалистической диалектике», где текст Мао рассматривается через призму понятий сверхдетерминации и детерминации в последней инстанции (в оригинале вместо слова terme Альтюссером используется aspect). Подробнее см. О материалистической диалектике. 3 «Уже данная» сложная структурированная целостность // За Маркса. М., 2006. О понятии детерминации в последней инстанции см. сноску 7 — прим. перевод.

[21] quart résistant и quart exclu, сопротивляющаяся четверть и четверть исключенная. См. о значении четверки, смещающей и размыкающей триады психоанализа, диалектики и теологии, симулякре, а также о дерридианской критике психоаналитического прочтения «Похищенного письма» в Деррида Ж. Диссеминация. М., 2007. С. 349-463, 35-38; Деррижа Ж. Носитель истины // О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. М., 1999; — прим. перевод. 

[22] Мы ещё не закончили исследовать этот сборник анти-ницшеанских глупостей. Он появился из крупицы мужества, сдобренной лакановским учением: речь об Ангеле (L’Ange) Лардро и Жамбе. Анти-ницшеанство вдохновляет тексты совершенно разного толка (но не то чтобы между ними не было никакой связи, если учитывать, какое значение Хайдеггер оказал на лаканианство): с одной стороны, систематичные, крупные искажения хайдеггеровской интерпретации Ницше, вкупе с незабвенной верностью ей; с другой стороны, агрессивная тупость, изрыгающая оскорбления, которая делает из Ангела антологию традиционных неправильных истолкований Ницше (которые являются возвышенными (relevés)*, всего-навсего возвышенными или снятыми, идеализированными интерпретациями лаканианства), и которые доказывают — какой сюрприз, ведь это как раз Ницше и хотел доказать (среди прочего) — что ангел мыслит низко.

Тезисы, выдвигаемые здесь в защиту ницшеанской политики, частично нацелены на восстановление её истины, иначе говоря, на развенчание эмпирических форм «опаснейшего из недоразумений» (в том числе у Хайдеггера).

* здесь relevés происходит от глагола relever, французского перевода для гегелевского aufheben (которое на русский чаще всего переводится как снять, снимать, операция диалектического снятия противоречий), но одновременно означает здесь возвысить или поднять. Ввиду общего тона книги Ангел, а также её, с точки зрения Ларюэля, провала в попытке помыслить сопротивление Господству, различие с ним, оба значения уместны — прим. перевод.

[23] Термином Kehre Хайдеггер описывает переориентацию собственного философского вопрошания от фигуры Dasein в сторону значения «основополагающего опыта забвения бытия». Вместе с тем, этот поворот (от «Бытия и времени» к «Времени и бытию») не перечеркивает предыдущую работу Хайдеггера: «Доклад "О существе истины", продуманный и прочитанный в 1930, но напечатанный лишь в 1943, дает в известной мере увидеть ход мысли на повороте от "Бытия и времени" к "Времени и бытию". Этот поворот — не изменение позиции "Бытия и времени"; скорее, мысль, сделавшая там свою попытку, впервые достигает в нем местности того измерения, откуда осмысливается "Бытие и время" — а именно осмысливается из основополагающего опыта забвения бытия» (Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Время и бытие. М., 1993. С. 200).

Kehre обозначает поворот горной дороги назад-и-вверх или назад-и-вниз, нежели простое оборачивание вспять. Говоря о контр-повороте (Gegen-Kehre), Ларюэль использует французское contre-tournant, а рядом с Um-kehre и Über-kehre мы встречаем глаголы renverser (перевернуть, обернуть, обратить) и ré-inscrire (пере-писать) соответственно. Если renversement может послужить переводом для Um-kehre (здесь — не столько оборачивание, сколько переворачивание, поскольку чаще всего renversement будет использоваться Ларюэлем в значении политического переворота и Революции), то ré-inscrire таковым по отношению к Über-kehre быть не может, однако, Ларюэль удерживает комплексный характер хайдеггеровского Kehre (поворот вспять и одновременно поднятие на новый уровень), разлагая его на Um-kehre и Über-kehre, renverser и ré-inscrire, переворот и переписывание. Обе операции совершаются одновременно, накладываясь, дополняя и, в то же время, проблематизируя друг друга (ср. с «двойным письмом» и «двойной наукой» Деррида: Деррида Ж. Позиции. М., 2007. С. 49-51). В ряде мест Ларюэль подробно раскрывает смысл этих операций, чья связь впервые даёт помыслить противостояние Господства и Восстания с перспективы последнего:

«На самом деле, Переворачивание (Renversement) имеет смысл, только если Бунтарь изначально соотнесет господство с подлинной (authentique) сущностью (сущноствованием, essance) его власти: если он совершит переворот не изнутри традиционной (donnée) или идеологической концепции власти и политики (реактивного образа власти), но заранее произведёт первое смещение в (par rapport à) этой концепции. Особенность Сопротивленца (Résistant) заключается не в том, чтобы перевернуть (renverser) и переписать (réinscrire) [власть] Господина на [власть] Бунтаря (альтернатива, в которую Сопротивленца пытается уловить Господин, альтернатива политики, понятой в ограниченном смысле), но [в том, чтобы осуществить данные операции] на полях (les marges) этого образа власти… Сопротивленец может перевернуть [власть Господина], только заранее переписав [саму концепцию власти] (il ne peut le renverser qu'à la ré-inscrire déjà une première fois) как такое могущество (puissance), чьим существованием (essance) будет раскол. То, что он переворачивает, это не «власть» в общем и абстрактном смысле, власть Господина, но власть как образ или репрезентация (власти), с помощью которых доминирование обнаруживается в качестве исторического феномена» (P. 58).

В этом отношении Über-kehre, в отличие от Um-kehre, переворачивания или оборота, можно перевести как с-ворачивание в смысле уклонения с заданного пути. Über-kehre, сворачивание или переписывание (мысли Ницше) означает как уход от идеологии письма, текста и означающего (заранее нацеленный на приведение их в упадок), так и пересмотр смысла самого уклонения, которое больше не может пониматься как простое тетическое противопоставление чего-либо вне-текстуального тексту и означающему (например, а-текстуальных сил — это всё ещё переворачивание в старом смысле) или переворачивание позиций изнутри уже заданной идеологизированной перспективы — прим. перевод.

[24]см. Ангел (Jambet C., Lardreau G. L’Ange. Paris, 1976).

[25] Это будет термин полнае Тело (Corps plain)* или Тело Другого или политический Континент. Во второй части насчитывается множество терминов для обозначения этой единственной функции.

*Corps plain — сочетание среднефранцузского plain (вместо plein) и одновременной отсылки к неографизму Деррида differance (разли́чае) и понятию Corps plein, Полное тело (Тело без органов) из Анти-Эдипа — прим. перевод.

[26] «Представьте же теперь себе "врага", каким измышляет его человек ressentiment, — и именно к этому сведется его деяние, его творчество: он измышляет "злого врага", "злого" как раз в качестве основного понятия, исходя из которого и как послеобраз и антипод которого он выдумывает и "доброго" — самого себя» (Цит. по Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. 5. М., 2012. С. 256; или Ницше Ф. К генеалогии морали. Рассмотрение первое. § 10). Ж. Делёз так комментирует этот отрывок: «Когда реактивная сила ограничивает (пусть даже своим подчинением) активную силу, когда она предписывает ей частичные пределы и ограничения, она уже одержима духом отрицания. Поэтому источник происхождения сил некоторым образом предполагает перевернутый образ самого себя: с точки зрения реактивных сил, различающий генеалогический элемент выглядит вывернутым "наизнанку", различие становится отрицанием, а утверждение противоречием. Перевернутый образ изначально сопутствует источнику происхождения сил: "да" с точки зрения активных сил становится "нет" с точки зрения сил реактивных, самоутверждение становится отрицанием другого. Ницше называл это "переворачиванием оценивающего взгляда" [далее следует ссылка на цитируемый выше фрагмент из Ницше — перевод.]. Активные силы благородны, однако они оказываются перед собственным плебейским образом, отраженным реактивными силами» (Делёз Ж. Ницше и философия. Глава 2. Активное и реактивное. § 8. Источник и перевернутый образ).

[27] Возвратное действие указывает здесь на политический субъект, разорванный Революцией и подчиненный подрывному полюсу.

Перевел – Александр Сковородко (https://t.me/nosmessiesordinaires)

Приложение

Ссылки на английские переводы книги Nietzsche contre Heidegger: Thèses pour une politique nietzschéenne и доп. материалы по теме: https://t.me/apoptosistic/361?single; https://t.me/rezkonedristani/3204; https://t.me/nosmessiesordinaires/88?single

Джереми Смит. Ницше и политический материализм: https://www.youtube.com/watch?v=G0Sf237mQUQ