Иезуитская школа Ля Флеш в Анжу, основанная королём Франции Генрихом IV, очень плохо выполняла поставленные перед ней задачи. Она, в частности, не смогла выбить из французского юноши жажду творческого мышления, вероятно, именно поэтому вскоре из неё выгнали попов, превратив само учреждение в кадетскую школу. Таким образом этот иезуитский привилегированный колледж так ничем и не прославился за 150 лет своего существования. Тогда как её с виду послушный выпускник, впоследствии ветеран тридцатилетней войны и скиталец-путешественник, а затем и кабинетный мыслитель — Рене Декарт, сыграл поистине выдающуюся роль в духовном становлении человеческой цивилизации.

Будучи гениальным мастером математики и естествознания, Декарт, опираясь на выдающиеся достижения науки XVI и первой половины XVII веков, усвоив таким образом основные положения диалектики, разработал глубоко обоснованную методологическую систему дедукции. Его генеральное сочинение «Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках» является попыткой вооружить мышление человека универсальным способом адекватного отражения действительности. И даже сегодня, после разработки, утверждения и апробации диаматики, это сочинение 1637 года представляет собой известный интерес.

Пожалуй, самым знаменитым положением картезианства является его исходный пункт. Едва ли найдутся люди, которые не слышали выражения: «Я мыслю, следовательно, существую». Однако зачастую остаётся непонятным, что это выражение является не выводом, а как раз напротив — аксиомой.

Первое правило логики Декарта гласит:

«Никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению».

Этот принцип неизбежно приведёт мышление к выводу, что единственным пунктом, на который не может распространиться такое критическое сомнение — это существование самого этого сомнения. А поскольку сомнение есть акт мышления, значит и мышление существует, следовательно, существует и сам мыслящий субъект. Декарт так пишет:

«Я желал заняться исключительно разысканием истины, считал, что должен … отбросить как безусловно ложное все, в чем мог вообразить малейший повод к сомнению, и посмотреть, не останется ли после этого в моих воззрениях чего-либо уже вполне несомненного. Таким образом, поскольку чувства нас иногда обманывают, я счел нужным допустить, что нет ни одной вещи, которая была бы такова, какой она нам представляется; и поскольку есть люди, которые ошибаются даже в простейших вопросах геометрии и допускают в них паралогизмы, то я, считая и себя способным ошибаться не менее других, отбросил как ложные все доводы, которые прежде принимал за доказательства. Наконец, принимая во внимание, что любое представление, которое мы имеем в бодрствующем состоянии, может явиться нам и во сне, не будучи действительностью, я решился представить себе, что все когда-либо приходившее мне на ум не более истинно, чем видения моих снов. Но я тотчас обратил внимание на то, что в это самое время, когда я склонятся к мысли об иллюзорности всего на свете, было необходимо, чтобы я сам, таким образом рассуждающий, действительно существовал. И заметив, что истина „Я мыслю, следовательно, я существую“ столь тверда и верна, что самые сумасбродные предположения скептиков не могут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною философии».

И таким образом это становится достоверной опорой знания философии Декарта.

Прискорбно, но несмотря на то, что ещё в «Святом семействе» Маркс и Энгельс отдавали должное логическому принципу радикального сомнения исключительно как способу разрушения различных систем идеализма, сегодня он пользуется популярностью в левой среде и по интуитивному восприятию леваков как будто бы даже согласуется с марксизмом. Основоположники марксизма же изначально отводили этому принципу заслуженное место в музее духовной истории:

«Человеком, теоретически подорвавшим всякое доверие к метафизике XVII века и ко всякой метафизике вообще, был Пьер Бейль. Его оружием был скептицизм, выкованный из волшебных формул самой метафизики. Он сам исходил на первых порах из картезианской метафизики. Подобно тому как Фейербаха борьба против спекулятивной теологии толкнула на борьбу против спекулятивной философии именно потому, что он увидел в спекуляции последнюю опору теологии и вынужден был заставить теологов вернуться обратно от мнимой науки к грубой, отталкивающей вере, точно так же религиозное сомнение привело Бейля к сомнению в метафизике, служившей опорой для этой веры. Он подверг поэтому критике всё историческое развитие метафизики. Он стал её историком, для того чтобы написать историю её смерти. Он опровергал главным образом Спинозу и Лейбница.

Пьер Бейль не только разрушил метафизику с помощью скептицизма, подготовив тем самым почву для усвоения материализма и философии здравого смысла во Франции. Он возвестил появление атеистического общества, которому вскоре суждено было начать существовать, посредством доказательства того, что возможно существование общества, состоящего из одних только атеистов, что атеист может быть почтенным человеком, что человека унижает не атеизм, а суеверие и идолопоклонство.

…Кроме отрицательного опровержения теологии и метафизики XVII века необходима была ещё положительная антиметафизическая система».

Уже по философской системе Декарта видно, к какому идеалистическому основанию его философии привело господство данного принципа. Но левых это вовсе не смущает. Они по факту воспринимают данный принцип составной частью своего мировоззрения. И, в частности с его помощью, «ниспровергают» как авторитеты, например, Сталина, так и комплексные научные достижения, например, сталинскую историографию. Забывая, кроме всего прочего, что скептицизм приводит и к махизму:

«Скептицизмом называет Юм отказ от объяснения ощущений воздействием вещей, духа и т. п., отказ от сведения восприятий к внешнему миру, с одной стороны, к божеству или неизвестному духу, с другой» — пишет Ленин и приводит тут же слова ученика Авенариуса Карстаньена: «Эмпириокритицизм есть скептицизм по преимуществу по отношению к содержанию понятий».

А также приводит и к политическим шатаниям и оппортунизму:

«Это есть путь ликвидаторства и перерождения, — говорит Сталин о потере социалистической перспективы в деле строительства страны, — ибо он ведет к ликвидации основ и целей Октябрьской революции, к перерождению пролетарского государства в государство буржуазно-демократическое.

Источником такого „умонастроения“, почвой его возникновения в партии является усиление буржуазного влияния на партию в условиях новой экономической политики, в условиях отчаянной борьбы капиталистических и социалистических элементов внутри нашего народного хозяйства. Капиталистические элементы ведут борьбу не только в области экономики. Они стараются перенести борьбу в область идеологии пролетариата, пытаясь заразить наименее устойчивые отряды партии неверием в дело социалистического строительства, скептическим отношением к социалистическим перспективам нашей строительной работы, причем нельзя сказать, чтобы их старания оставались абсолютно бесплодными.

…

Нельзя двигаться ни на шаг, не зная направления движения. Вопрос о перспективе есть важнейший вопрос нашей партии, привыкшей иметь перед собой ясную и определенную цель. Строим ли мы во имя социализма в расчете на победу социалистического строительства, или строим на авось, вслепую, для того, чтобы „в ожидании социалистической революции во всем мире“ унавозить почву для буржуазной демократии, — в этом теперь один из основных вопросов. Нельзя работать и строить по-настоящему, не имея ясного ответа на этот не менее ясный вопрос. Сотни и тысячи партийных работников, профессионалистов и кооператоров, хозяйственников и культурников, военных работников и комсомольцев обращаются к нам, спрашивают нас, спрашивают нашу партию: к чему вести дело, во имя чего строить? И горе тем руководителям, которые не сумеют или не захотят дать на этот вопрос ясный и определенный ответ, которые начнут вилять хвостом и станут посылать людей от Понтия к Пилату, топя в интеллигентском скептицизме социалистические перспективы нашего строительства».

Активное использование принципа радикального сомнения в политике является признаком социал-демократии:

«Что требуется для того, чтобы пролетарии на Западе победили? — спрашивает Сталин и тут же даёт ответ, — Прежде всего вера в свои силы, сознание того, что рабочий класс может обойтись без буржуазии, что рабочий класс способен не только разрушить старое, но и построить новое, построить социализм. Вся работа социал-демократии состоит в том, чтобы внушить рабочим скептицизм, неверие в свои силы, неверие в возможность добиться силой победы над буржуазией. Смысл всей нашей работы, всего нашего строительства состоит в том, что эта работа и это строительство убеждают рабочий класс капиталистических стран в способности рабочего класса обойтись без буржуазии и строить новое общество своими собственными силами».

Сталин часто добавляет принципу скептицизма яркие характеристики: «разлагающий» и «меньшевистский», потому что всякие сомнения всегда должны быть конструктивными, причём «конструктивность» является как раз ведущей стороной, а «сомнение» — скорее внешней констатацией факта критической направленности.

Декарт, безусловно, велик, но вовсе не своим радикальным сомнением.

К нам в газету обращаются возмущённые читатели и требуют немедленно прекратить вести изложение с позиции истинного знания, утверждая, что такой стиль только отталкивает любого сколько-нибудь образованного человека. Образованный капитализмом человек, по-видимому, приемлет в качестве автора только сомневающегося незнайку, привлекающего максимально возможное количество цитат всем известных мыслителей. По такой «методе» работают практически все буржуазные научные журналы, особенно в области обществознания и экономики.

Нет, увольте, мы пойдём другим путём.

Для удовлетворения таких читателей троцкисты специально учредили свой журнал, который так и называется — «Скепсис» и открыто характеризует свою методологию как рационализм.

Троцкисты опровергают Сталина как раз с таких же позиций. Недавно один троцкач недословно заявил — не верьте, мол, никому: не верьте Сталину, не верьте Троцкому, не верьте мне, всё подвергайте сомнению. Под эту песню он торпедирует Сталина как вождя и сталинскую историографию как научное изложение истории большевизма, подсовывая вместо неё мемуары троцкистов и рассказывая про то, что Троцкий оказывается был марксистом почти не хуже Ленина.

Существует ли в политике доверие? Если мы ставим вопрос о том, что коммунист обязан быть правдивым и не может обманывать свою партию и свой класс, значит мы автоматически ставим вопрос о доверии к нему. Более того, отрицание доверия в политике, отрицание доверия к вождям, абсолютизация принципа сомнения есть либо самая примитивная детская наивность, либо провокация.

Доверие есть оборотная сторона авторитета.

Предположение, что у марксистов не бывает авторитетов и авторитеты в коммунистической партии якобы не нужны — смешное левачество, которое, между прочим, много раз высмеивали классики. В действительности рабочему движению авторитеты в лице коммунистов жизненно необходимы, а также жизненно необходимы авторитеты и в самой партии, в первую очередь в лице вождей.

Наша газета считает, что

«авторитет вождя представляет собой опыт значимых побед, который из–за сложности действительности и ограниченности условий и способов познания предстает в виде моральной гарантии разрешения имеющейся проблемы. Иными словами авторитет — это вера в то, что вождь знает как и что делать, потому что он более грамотен, опытен и достаточно силен нравственно. Авторитет в этом смысле нельзя путать с авторитетом казенным, который возникает в классовом обществе, исходя из господства принуждения, насилия и страха перед ним. Такой авторитет исключительно формальный, авторитет власти».

Слово «вера» в данном случае употребляется не в классическим смысле, а именно как доверие.

Следует отметить, что с одной стороны, доверчивость масс — это объективная реальность и начинать работу придётся именно на этой конкретно исторической основе, но с другой стороны, успех коммунистического движения зависит от того, смогут ли коммунисты в нарастающем объёме переводить индивидуальное сознание в понятийное русло, тем самым, уничтожая возможность реставрации отживших отношений. Более того, получить доверие трудящихся масс, упрочить в них веру в коммунизм, будет тем легче, чем бескомпромисснее и компетентнее научное мышление в области обществоведения будет насаждаться в самой партии, чем больше научного монизма будет в выступлениях всех партийных пропагандистов. Таким образом вопрос о доверии, по крайней мере в партии, постепенно полностью сведётся к вопросу о подлинном товариществе.

Однако исторические условия были несколько иными, Сталин учил:

«Не может быть настоящей партии там, где нет веры в вождей. Почему русские рабочие верили Ленину безгранично? Только ли потому, что политика у него была правильна? Нет, не только потому. Они верили ему еще потому, что они знали, что у Ленина слово не расходится с делом, что Ленин „не обманет“. Вот на чем строился, между прочим, авторитет Ленина. Вот каким методом воспитывал Ленин рабочих, вот как он внедрял в них веру в вождей».

Поэтому, между прочим, антикоммунисты, различные троцкисты, либералы, фашисты и другие враги марксизма, мобилизуют все средства для своих атак на вождей прошлого и лидеров настоящего. В том числе прикрываясь фиговым листком «объективности» и «скептицизма».

Если внимательно присмотреться, а это непросто, так как неприятно ковыряться в грязи, к современным атакам на сталинскую историографию, то посыл, который проповедуют нападающие, заключается в старом буржуазном приёмчике — никаким словам сталинской власти верить нельзя: «И — боже вас сохрани — не читайте советских газет».

Сталин утверждал что-либо, значит, непременно нужно найти какой-нибудь фактик, откопать где-нибудь какое-нибудь сведение, конечно, корявое, конечно, неподтверждённое, но найти и… «опровергнуть» Сталина. Или как минимум провозгласить многозначительное «обоснованное сомнение», прямо как принцип доказывания виновности в юриспруденции: все сомнения толкуются в пользу врагов Сталина.

Если официальная версия, озвученная Сталиным и его командой, такова, то нужно любыми махинациями составить картину событий, но точно не такую, как представляет эта версия. Если есть документ от имени сталинского Политбюро, выпущенный из–под рукава Яковлева, одобренный Ельциным, Путиным, ФСБ и Росархивом, но который при этом противоречит всей политической обстановке, марксизму, логике событий, честному имени Сталина, то значит этот документ — истинный, а Сталин лгал, лгал, лгал и был подонком. Вот такой подход проповедуются.

Марксисты же, в отличие от Декарта, начинают свою философию с предельно общего понятия бытия и трёх его форм: пространства, времени и материи. Непоколебимой опорой мышления в таком случае служит вся диаматика как единственно возможный диалектический синтез знаний предельно доступного масштаба. Критерием истинности знаний, с точки зрения диаматики, служит вся общественно-историческая практика.

Применение диаматики к истории, к политике даёт соответствующую материалистическую картину, очередной уровень развития диаматики, называемый также историческим материализмом. Объективные диаматические законы движения общества по историческому пути позволяют выстраивать и соотносить цепочки исторических событий, взятые все вместе в непротиворечивую систему, которая объективно отражает действительную, объективно существовавшую историческую картину.

Ясно, что декартовские принципы и выучка сомневающихся незнаек противоположна такому системному подходу и разрушает его.

Специфика работы с историческим материалом в процессе познания такова, что им не составляет труда спекулировать, как нарушая связи главного и подчинённого, основного и второстепенного, закономерного и случайного, причины и следствия, так и просто банально его фальсифицируя. Чем и пользуются троцкисты.

Касательно сталинской историографии, наиболее яркое выражение которой дано в «Кратком курсе истории ВКП (б)»: во-первых, она является научной, следовательно, представляет собой историческое изложение в соответствии с диаматикой, охватывая всё богатство реальной жизни в его главном; во-вторых, поэтому, все действительные исторические факты должны быть ею объяснены.

Опровергая какие-либо положения официальной истории сталинского периода, таким образом опровергая научность сталинской историографии в целом, никто никогда, в том числе троцкиствующие левые, не предлагает целостного изложения истории заместо. Потому что опровергатели совершенно не заинтересованы в действительном познании истории, но только в опрокидывании или даже оплёвывании исторического опыта коммунизма.

Да и такое непротиворечивое изложение просто невозможно. Поэтому у либералов Сталин — это нечто промежуточное от абсолютного зла, сатаны и психа-параноика, у троцкистов Сталин — это коллективная воля бюрократии, а у шапинистов Сталин — коммунист-лжец, коммунист-подлец, коммунист-интриган. То есть во всех версиях так или иначе выходит абсурд.

Скептицизм, на наш взгляд, — враг марксизма.