О социальном государстве
10 июля 1949 года состоялось перенесение в мавзолей тела генерального секретаря ЦК Болгарской коммунистической партии Димитрова, который скоропостижно скончался за восемь дней до этого. Глава советской правительственной делегации Ворошилов в своей речи подчёркивал, что советская страна скорбит вместе с болгарским народом. Полтора года Болгария жила по конституции 1947 года, которая получила название «димитровской», и официально являлась социалистическим государством.
В тот же самый момент в непримечательном Кобленце завершалась встреча немецких министр-президентов одиннадцати земель, которые, вопреки рекомендациям секретной Лондонской конференции шести держав в 1948 году и позиции инициированного ей «парламентского совета», приняли решение о том, что западные зоны оккупации должны превратиться не в «постоянное», а во «временное» государство. Бенефециары Тризонии желали открытого сепаратного раскола Германии, но немецкие буржуазные депутаты побоялись пойти настолько круто против воли огромных масс народа, поэтому искали «компромиссный вариант» и объявили ФРГ неким временным государственным образованием. Потому «боннская конституция», легшая в основу образования ФРГ, из страха быть отвергнутой не выставлялась на референдуме и была позорно принята «парламентским советом», депутатов которого американские солдаты не выпускали из зала до положительного решения. Конституция получила название Grundgesetz («основной закон»). Это и был первый нормативно-правовой документ в истории, в котором появилась ставшая теперь избитой формулировка «социальное государство».
Специфический характер Grundgesetz определён её назначением — служить юридическим прикрытием сепаратного раскола Германии англо-американским капиталом и превращения Тризонии в опорный пункт европейского антикоммунизма. Grundgesetz содержала положения, которые противоречили независимости ФРГ, что естественно отвечало интересам трёх оккупационных держав:
«Федерация может на основании закона передавать осуществление своих суверенных прав межгосударственным учреждениям.
Федерация может в целях обеспечения мира войти в систему взаимной коллективной безопасности; при этом она согласится на ограничения своих суверенных прав в целях установления и обеспечения мирного и прочного порядка в Европе и в отношениях между народами всего мира».
Эта статья благополучно перекочевала и в конституцию ФРГ, принятую после «объединения Германии».
Английская Times в период принятия «боннской конституции» прямо писала, что этот документ должен завоевать уважение у немцев не как закон, навязанный союзниками, а под видом их собственного волеизъявления.
Так, юридическое понятие социального государства возникло в правовой системе современного капитализма в условиях навязывания немецкому народу со стороны империалистической триады США — Британия — Франция антинародной конституции, насильственного федеративного устройства и экономического диктата «Плана Маршалла». Чтобы прикрыть очевидную неоколониальную природу превращения Тризонии в марионеточную Западную Германию, немецкие пособники англо-американского империализма постарались ввести в заблуждение рядовых немцев и немецкие демократические круги, введя понятие социального государства в статьи 20 и 28 своего Grundgesetz:
«Статья 20. (1) Федеративная Республика Германия является демократическим и социальным федеративным государством.
Статья 28. (1) Конституционный строй в землях должен соответствовать принципам республиканского, демократического и социального правового государства в духе настоящего Основного закона. В землях, районах и общинах народ должен иметь представительство, созданное путем всеобщих, прямых, свободных, равных и тайных выборов. В общинах выборный орган может быть заменен собранием общины».
Попутно отметим, что, например, право на забастовку в конституции ФРГ прямо не прописано (см. статью 9), что значительно снижает эффективность экономических акций рабочих. И в целом она содержит немало антинародных и спорных норм.
Разумеется, немецкая агентура англо-американского империализма, верставшая текст «боннской конституции», прописала выражение «социальное государство» не только из соображений игры словами и альтернативы гремевшему в одеждах Сталинской конституции понятию о государстве социалистическом. Они обернули в
«Задача Республики — устранять препятствия экономического и социального порядка, которые, фактически ограничивая свободу и равенство граждан, мешают полному развитию человеческой личности и эффективному участию всех трудящихся в политической, экономической и социальной организации страны».
Следует отметить, что принятие Италией конституции можно считать прогрессивным достижением, ибо на референдуме в июне 1947 года за республику проголосовало всего 12,6 млн человек, а 10,6 млн — за сохранение монархии (например, в Болгарии за республику высказались 92,7%). В итальянских городах и сёлах орудовали фашистские подпольные группы и монархистские банды. Республика стала возможна в первую очередь потому, что право голоса впервые получили итальянки. Однако это не снимает вопроса к Тольятти о том, как, имея самую крупную политическую партию в стране (до 2,5 млн человек), можно было не суметь взять власть.
Однако итальянская конституция не является типичным примером буржуазной конституции, так как некоторые её положения вносились в результате компромисса Итальянской коммунистической партии и Итальянской социалистической партии, которые на двоих получили более 55% в Учредительном собрании — органе, который её вырабатывал и принимал. Так, самые жаркие споры по формулированию первой статьи о характере республики привели к компромиссной и несколько необычной формулировке:
«Италия — демократическая республика, основанная на труде».
Поэтому вторая статья конституции Италии, приведённая ранее в качестве примера реализации идеи социального государства, не является самостоятельным творчеством буржуазии, а появилась в результате влияния коммунистов в стране. Убедительность Тольятти при дебатировании конституции в Учредительном собрании значительно возросла в начале декабря 1947 года после принятия в Народной Республике Болгария Дмитровской конституции, которая в условной области социального обеспечения копировала Сталинскую конституцию, то есть была невиданно прогрессивной по сравнению с буржуазными проектами.
Итальянская конституция и её двухлетняя практика, конечно, учитывались при написании черновика боннского проекта. Так или иначе, но к 1949 году мировая буржуазия усвоила урок, что итальянские конституционные положения, продавленные Тольятти в Учредительном собрании, не дали гигантской компартии особого преимущества в классовой борьбе, зато служили добрую службу капитализму «с человеческим лицом». Ключевыми оказались не программные положения конституции (первая часть), а вторая, прикладная, часть об устройстве государственной власти. Там пробуржуазные силы, в том числе социалисты, блокировались против ИКП и провели традиционные конституционные нормы о разделении властей и тому подобное.
Некоторые буржуазные учёные находят идеи социального государства даже в конституции США. Дескать, раздел 9 статьи 1 содержит соответствующее положение:
«Деньги из казначейства берутся только по ассигновкам, утверждаемым особыми законами».
В 1935 году в США был принят закон о соцобеспечении, ставший своего рода прорывом для американского общества, и в ходе его принятия как раз использовалась ссылка на это положение конституции. Этот факт и приводится в качестве доказательства социальной прогрессивности конституции 1787 года. Но такая аргументация мягко говоря не убедительна. На самом деле конституция США утверждала политический строй, типичный для классического капитализма, который и намёка не имеет на социальную поддержку населения. Если бы не Джефферсон, то американская конституция осталась бы даже без так называемого билля о правах.
Итак, Л. Штейн был убеждённым монархистом и советовал царям заниматься «социалкой», иначе их власть по его прогнозу неминуемо будет свергнута. Штейн писал в ту эпоху, когда буржуазные теоретики ещё полагали, что с их учением широкие массы познакомиться не смогут по неграмотности и невежественности, поэтому свои цели обозначал прямо: изыскать возможность устранить классовые противоречия, неизбежно возникающие в буржуазном обществе средствами государства.
Первыми практиками социального государства как ни странно были феодал Бисмарк, царь Наполеон III и
Короче говоря, первое, что необходимо уяснить — происхождение практики социального государства связано с борьбой феодальной политической надстройки со стремлением буржуазии к власти, которая уже утвердилась как экономический гегемон. Следовательно, и теоретическое обслуживание этой практики связано не с классическим буржуазным учением о государстве (Laissez faire et laissez passer), а с гегелевским — учением о государстве как всеобщей воле, через которое реализуется «всеобщий разум». Предприниматели желают видеть в государстве досадно-необходимое учреждение насильственного поддержания экономического порядка, силового гаранта неприкосновенности права частной капиталистической собственности. Выдающиеся феодальные политики конца XIX века, консерваторы и реакционеры царизма, видели в государстве орудие поддержания господства аристократии, помещиков. Ленин выделял два характерных для того этапа средства — значительные успехи во внешней политике, особенно эксплуатация народно-освободительных мотивов, и заигрывание с рабочим классом в форме учреждения того самого собеса.
Штейн в своих академических трактатах доказывал, что государство должно разрешить «социальный вопрос» созданием условий, которые бы позволили «труду самому вести к приобретению собственности». Смысл учения Штейна состоит в том, что нет никакой необходимости уничтожать классовое деление (его как академического филистера особенно пугало учение Маркса), так как его основания вполне разумны и функциональны, но государство обязано сглаживать классовые противоречия, сбалансировать антагонистические интересы. Государство — это гарант социальной справедливости, которая понимается как отсутствие сословий, юридическое равенство и социальное обеспечение «призренных».
Общественное призрение известно в Европе с XV века, в Англии оно получило широкое распространение в XVI веке вместе со смертными казнями тех, кто «упорствует в нищенстве». Однако идеологи XIX века распространили социальное обеспечение не только на бродяг, но и на рабочих. Если в Средние века государственное призрение в целом было капиталистическим институтом, свойственным становлению крупных городов, то в формулировках штейнов и в практике бисмарков, расширившись до социального страхования, пенсий и пособий, стало орудием своеобразного заигрывания монархической власти с промышленным пролетариатом против буржуазии.
Когда феодальный класс был на подъёме, он отводил централизованному государству жалкую роль. Когда буржуазный класс был на подъёме, он отводил государству тоже не великую роль. Когда же феодальный класс пришёл в упадок, то, ухватываясь из последних сил за своё господство, он пытался исчерпать все возможности государственной власти, порождая таким образом не только социальную политику бисмарковщины, но и всю её юнкерскую реакционно-тираническую сущность. А когда буржуазный класс пришёл в упадок, на стадии государственно-монополистического капитализма, особенно в связи с всемирным кризисом капитализма, то, ухватываясь из последних сил за своё господство, породил не только социальное государство, но и фашистские режимы и мировые войны точно так же в виде усиления государства — оплота своей гегемонии.
Социальные права, существовавшие в СССР и странах социалистического лагеря, были мощным пропагандистским локомотивом коммунистических партий в капиталистических странах. Буржуазия, значительно взволнованная ростом популярности СССР по всему миру и темпами восстановления разрушенного хозяйства после войны, была вынуждена не только вооружаться рецептами государственного планирования (Ханссон, Кейнс, кейнсианство), но и расширять сферу социального обеспечения. Так, в период сатиллитизации Европы (план Маршалла) родилась практика государства всеобщего благоденствия. Следует отметить, что никакой особой теории у данной концепции не было, вся её теоретическая часть есть самый примитивный пиар в духе «Великого общества» Л. Джонсона или прокламаций фабианца Бевериджа (барон писал, что социальные науки должны основываться не на «концепциях», а на наблюдениях).
Кейнс, ни на миллиметр не отступая от методологии субъективистской экономической школы, своей теорией выразил объективные потребности государственно-монополистического капитализма в новой роли централизованного государства, а меры «социального обслуживания» являлись лишь незначительной частью этих потребностей. Беверидж акцентировал внимание на необходимости принципиального изменения социальной политики буржуазного государства. За что, кстати говоря, попал в своеобразную опалу при Черчилле, ведь 600-тысячный тираж его знаменитого доклада (1942 года) простые англичане раскупили в рекордные сроки. Барон стал вторым по популярности человеком в послевоенной Англии и одним из лидеров либеральной партии. Однако положения его доклада о социальном обеспечении реализовывало правительство Эттли, который победил на выборах 1945 года с вызывающей программой «Лицом к будущему», в которой была провозглашена цель — создание в Британии социалистического общества. Лейбористы в 1945 — 1946 годах национализировали ряд отраслей экономики (уголь, сталь, газ, электричество, железные дороги, авиация, коммунальное хозяйство) и Банк Англии, объявив, подражая странам социализма, о создании социалистического сектора. После чего провели ряд реформ, создав институт социальной поддержки по плану доклада Бевериджа.
Кстати говоря, по некоторым данным положение «боннской конституции» о том, что собственность должна служить общему благу (ст. 14), было внесено под влиянием второго по значимости доклада Бевериджа «Полная занятость в свободном обществе», опубликованного в 1944 году.
В результате политики Эттли английские марксисты потерпели такое сокрушительное поражение от фабианцев (Бисмарк с лассальянцами «отдыхает»), от которого до сих пор не могут оправиться. Эттли, на базе своей программы, выдвинул концепцию «демократического социализма», которая «сочетает индивидуальную свободу с плановой экономикой, демократию с социальной справедливостью». Усилиями лейбористского правительства уже в 1948 году в Англии якобы были «синтезированы достоинства капитализма и социализма», социализм, убеждал Эттли, будет окончательно установлен постепенным вкрапливанием элементов социализма в капитализм
Совершенно ясно, что в лице лейбористов говорила мировая буржуазия, которая приспосабливалась господствовать в условиях наличия мощного социалистического лагеря. Вместе со своими «социалистическими» идеями Эттли инициировал гонения на членов компартии, чистки профсоюзов и госаппарата. Английские коммунисты, видимо в ответ, назвали национализацию лейбористов фиктивной, а изменения в политике буржуазного государства мошенничеством и обманом, фактически уравняв Эттли и Черчилля. Но массы пролетариата, как это не прискорбно констатировать, не согласились с такими оценками и в конечном счёте пошли за лейбористами. Это, конечно, не показатель, но следует признать, что марксисты второй половины XX века не уловили в должной мере роль тех изменений государственно-монополистического капитализма, которые выразились в концепции «социального государства». Не стоило всё списывать на обман, мошенничество и фикцию.
Знаковый момент в этой истории становления «социального государства» в Британии состоит в следующем. Лейбористы в конце 1951 года без существенного электорального перевеса проиграли консерваторам во главе с Черчиллем. При этом Черчилль был самым отъявленным критиком национализации, социальной политики и всего прочего, что осуществлял Эттли. Однако придя к власти, тори (победившая партия в Англии полностью формирует кабинет) не только не свернули политику «социального государства», но и продолжили её. Денационализация же произошла только в 1953 году и коснулась в основном сталелитейных предприятий. Иными словами, «внезапно» обнаружилось, что казавшаяся чуть ли не революционной социал-демократическая политика «социального государства» и «демократического социализма» лейбористов вовсе не мешает реализации материальных интересов английских магнатов. В кабинете Черчилля 19 министров занимали посты в советах директоров 75 крупнейших акционерных обществ, а депутаты палаты общин все как на подбор были банкиры, промышленники и земельные аристократы. Так и сложилось то самое общество «всеобщего благоденствия» в Англии.
Многие левые понимают классовую борьбу пролетариата не как борьбу рабочего класса за политическую власть, а классовую борьбу буржуазии не как борьбу буржуазии за сохранение экономического и политического порядка, гарантирующего функционирование производственных отношений капитализма. Они думают, что суть борьбы буржуазии с пролетариатом сводится к эксплуатации и угнетению, а суть борьбы пролетариата с буржуазией к сопротивлению эксплуатации и угнетению. На самом деле сопротивление пролетариата буржуазии вполне впитывается в модель функционирования капитализма и учитывается буржуазией как политически господствующим классом. Это стихийный процесс, который классовой борьбой в диаматическом смысле собственно и не является. Поэтому такие «марксисты» не способны внятно объяснить, зачем буржуазное государство учреждает и осуществляет политику социального обеспечения населения, в чём здесь заключается эксплуатация и угнетение, которые по логике должны составлять всякое содержание действий буржуазного государства. Как конкретно пенсии, пособия и бесплатная медицина служат буржуазии, если всё сводится лишь к эксплуатации и угнетению?
На самом деле буржуазия в данном случае не только понимает, что она делает и зачем, но и умело адаптируется под изменяющиеся условия. Все меры и средства «социального государства» есть условие поддержания господства буржуазии в связи, во-первых, с ростом политической культуры пролетариата, в том числе в виде нарастания осмысленности форм классовой борьбы, во-вторых, необходимостью компенсировать стоимость товара «рабочая сила» для нормального воспроизводства пролетарских масс.
Экскурс в историю, данный выше, относится как раз к первому, субъективному, фактору. Второй фактор — объективный и в особых пояснениях не нуждается. Монополизм усиливает тиранию предпринимателей, следовательно величина заработной платы в
Эти две стороны изменений капиталистического общества — второе, что следует уяснить о существе «социального государства».
Как известно, в начале XX века утихомиривание рабочего движения в империалистических странах осуществлялось в том числе посредством участия высшего слоя пролетариата в ограблении колоний и засаривания руководства рабочих организаций оппортунистами. То есть буржуазия до известной степени делилась с высококвалифицированными рабочими монопольными прибылями, чтобы таким образом переманивать на свою сторону наиболее образованных пролетариев. Вместе с тем, верхи рабочего движения — руководители партий, профсоюзов и других организаций, подкупались буржуазией тёплыми местечками и вообще условиями как бы цивилизованного сотрудничества и политики уступок.
Ленин писал следующее:
«Империализм, означая раздел мира и эксплуатацию…, означая монопольно-высокие прибыли для горстки богатейших стран, создаёт экономическую возможность подкупа верхних прослоек пролетариата и тем питает, оформливает, укрепляет оппортунизм.
(…)
Причины: 1) эксплуатация данной страной всего мира; 2) её монопольное положение на всемирном рынке; 3) её колониальная монополия. Следствия: 1) обуржуазение части английского пролетариата; 2) часть его позволяет руководить собой людям, купленным буржуазиею или по крайней мере оплачиваемым ею».
Вероятно, имеет смысл несколько переоценить эти процессы с точки зрения того, что это была не только намеренная политика буржуазии, но и естественный результат «экономической борьбы». Наиболее «ценная», квалифицированная, образованная часть пролетариата, чувствуя рост прибылей своих хозяев за счёт ограбления колоний, использовала своё конкурентное преимущество в торговле товаром «рабочая сила». Вот и весь подкуп. То же самое с буржуазной агентурой в рабочем движении — невежественные люди в руководстве сами скатывались в болото поддержки капитализма реформизмом, а не только вербовались по законам агентурно-оперативных мероприятий с целью секретного сотрудничества, как это представляют некоторые.
В середине XX века, в период наивысшего влияния социалистического лагеря и крушения колониализма, следует зафиксировать переориентировку буржуазии развитых стран с политики формирования так называемой рабочей аристократии на политику «социального государства». Оппортунисты называют этот процесс уступкой, а мы, марксисты, видим в нём не только и не столько уступку, но новую форму классовой борьбы. И это третье, что следует уяснить.
Ленин указывал по поводу «социального государства», которое исповедовали феодальные правители, следующее:
«В обществе, основанном на частной собственности, на порабощении миллионов неимущих и трудящихся кучке богачей, правительство не может не быть вернейшим другом и союзником эксплуататоров, вернейшим стражем их владычества. А для того, чтобы быть надежным стражем, недостаточно в наше время пушек, штыков и нагаек: надо постараться внушить эксплуатируемым, что правительство стоит выше классов, что оно служит не интересам дворян и буржуазии, а интересам справедливости, что оно печется о защите слабых и бедных против богатых и сильных и т. п. Наполеон III во Франции, Бисмарк и Вильгельм II в Германии положили не мало труда на такое заигрывание с рабочими».
«Социальное государство» и есть то же самое «заигрывание», но на вооружении буржуазных правительств и на куда более широкой основе, уже настоящая «игра в долгую», исторически возникшая в условиях блестящих побед большевизма, в первую очередь как реакция на нарастающую мировую революцию под руководством Сталинской ВКП (б).
Практика истории доказывает, что буржуазия в наше время господствует в первую очередь не штыком, а интеллектом. В XXI веке мы, слава богу, всё меньше видим «пушек, штыков и нагаек», обращённых против рабочего движения. Как это ни горько сознавать, но пролетариат оказывается разбит и утихомирен каждый раз
Современная элита (то есть магнаты-монополисты, крупные, мелкие предприниматели, рантье, высшие менеджеры и чиновники, которые сами являются владельцами капиталов и все их иждивенцы) с молоком матери впитывают две вещи: «альтернативы капитализму — нет» и «народ — быдло». То есть они вполне понимают, в чём суть капитализма и люто ненавидят народ, относя «простых людей» к ленивому, неспособному к самостоятельности, второсортному, безвкусному и так далее человеческому материалу. Поэтому класс буржуазии и примыкающие к нему слои в сознании практически всех своих отдельных членов проявляют известное единство воли по отношению к сохранению политических и экономических условий капитализма. Такая форма классового самовоспитания полностью отвечает материальным условиям жизни буржуазии и соответствует абсолютному экономическому закону капитализма, который в быту называют жаждой наживы. Разумеется, человек, который принадлежит к буржуазному классу, совершает поступки как угнетатель и эксплуататор осознанно, никто его не держит и не заставляет. Поэтому он в любой момент может встать на позиции борьбы рабочего класса за коммунизм, вопрос лишь в качестве его мировоззрения, силе волевого начала и нравственном портрете.
Такой порядок формирования мировоззрения буржуазных сынков и дочурок позволяет все или почти все участки общественной жизни от материального производства до чиновничества и искусства превращать в своего рода опорные пункты буржуазного влияния, в которых транслируется и насаждается подобная, согласующаяся с материальными факторами буржуазных производственных отношений, «логика». В таком случае государственное насилие в этом аспекте необходимо в основном для обеспечения права частной собственности. Иными словами, сегодня сами общественные отношения частной собственности утверждаются не за счёт и не посредством насилия, они, к сожалению, господствуют как некая идейная безальтернативность. Насилие же гарантирует право частной собственности, то есть закрепляет установившийся в головах порядок. Поэтому, кстати говоря, возмущение в общественном сознании циклопическими масштабами собственности в руках горстки частных лиц не идёт дальше призывов некоторого перераспределения. Отсутствует вопрос о паразитической сути олигархов.
Буржуазные идеологи вырабатывают теорию «социального государства» с целью обслуживания господства капиталистических отношений в условиях загнивания мирового капитализма. Эта теория стала руководящей для буржуазной интеллигенции во всех развитых и многих неразвитых странах мира. Теперь, когда политику «социального государства» несколько сворачивают, всё больше демонтируют социальное обеспечение, интеллигенция слегка для виду возмущается.
Теоретики буржуазной юриспруденции в качестве истоков «социального государства» называют благотворительность, а в качестве оснований установления — фундаментальный вывод о том, что бедность представляет собой угрозу закону и порядку. К первоосновам благотворительности обычно относят наличие в законах Хаммурапи ограничения долгового рабства тремя годами, беспроцентной отсрочки выплаты долга в случае неурожая и обязанность заботиться о сиротах, вдовах и храмовых рабах. Они выуживают также в Артхашастре, законах Ману, в реформах Шан Яна и даже в средневековой церковной благотворительности некие предпосылки «социального государства». Таскают из публикации в публикацию популярную в Российской империи работу позитивиста Р. Моля «Наука полиции по началам юридического государства». Разумеется, буржуазные юристы рассматривают социалистические государства как институты, установленные в порядке «недостижимого в реальной жизни принципа всеобщего социально-политического равноправия». Короче говоря, «социальное государство» проявилось как некое развитие какой-то этической и гуманистической тенденции в обществе и стало столпом современного юридического устройства наряду с понятием «правового государства».
Попадаются современные публикации, в которых говорится прямо, что конституционные нормы о «социальном», «правовом», «справедливом» государстве являются юридическими фикциями и по сути означают лишь направление в политике правительства, служат ориентировкой для законодателя и исполнительной власти.
Теоретики «социальных наук» в качестве основы «социального государства» называют положительное и продуктивное разрешение «социального вопроса». Поскольку юристам довольно легко обходить в своих изысканиях марксизм — они просто отрицают классовую борьбу как движущую силу государственно-правовой эволюции, то гуманитарии делают обязательную оговорку, что содержанием этого самого «социального вопроса» ни в коем случае не является одно лишь противоречие труда и капитала. Они утверждают, что в её основе находится «проблема отношения общества и личности». Ведь для буржуазных обществоведов государство — это учреждение регулирования жизни, образовавшееся в результате общественного договора.
Может быть, некоторые скажут, дескать, какая разница, что пишет буржуазная кафедра, ведь самих политиков, людей грубой прагматики, это вовсе не интересует. Автор тратит драгоценное время читателей на никому не нужную ересь. Но в самом деле теоретическая оснастка диктатуры буржуазии имеет известный смыл. Конечно, буржуазная наука лишь обслуживает реальную экономическую и политическую (силовую) гегемонию буржуазии, плетётся в хвосте реальных действий буржуазных правительств, однако, во-первых, теоретические положения дают лучшую, обобщенную картину механики функционирования современного буржуазного государства, во-вторых, служат некой ориентировкой государственным мужам эксплуататорского класса в их прогнозах и обоснованиях действий перед массами. Конечно, это не в буквальном смысле означает, что Бисмарк, начитавшись Гегеля и Штейна, учредил свою политику «заигрывания с рабочим классом», но выкладки этих мыслителей, войдя в общий фонд буржуазного мировоззрения, послужили и прогнозом и почвой для установления необходимости проведения «социального государства».
Д. Медведев, будучи президентом, например, вполне осознано говорит об «общественном договоре»:
«Конституция явилась результатом общественного договора — по сути, настоящего общественного договора о путях долгосрочного развития страны, несмотря на то, что она принималась в очень сложной ситуации и её принятие сопровождалось весьма непростыми политическими процессами. Тем не менее она стала ценностной платформой на десятилетия вперёд, и принесла новую прочность и государству, и тем самым создала пространство для свободного развития каждого человека и общества в целом. И в этом, кстати сказать, её кардинальное отличие от конституций предыдущего периода».
Итак, буржуазные идеологи «гуманитарных наук» выделяют три варианта отношений между личностью и обществом в виде предположительного способа разрешения «социального вопроса». Первый абсолютизирует личность и исходит из «социального индивидуализма», представлен классическим либерализмом и анархизмом. Второй абсолютизирует общество и исходит из «социального универсализма», представлен учениями Платона, Маркса, а также отчасти Аристотеля, Цицерона, Ф. Аквинского, Макиавелли, Г. Гроция. Третий противостоит этим двум, «идеальным», является смешанным и исходит из одинаковой ценности личности и общества. Он и отражает теорию «социального государства», представлен Гегелем. Радетели этой теории используют такие выражения, как «баланс», «созвучие», «соразмерность», «гармония». Дескать, «социальное государство» позволяет реализоваться главному принципу человеческого общежития — развитию свободной личности, когда личность не чувствует ни тотального контроля со стороны государства, ни «одиночества в рыночной борьбе, в которой выживает сильнейший». «Социальное государство», оказывается, основывается не на борьбе, а на вечной гармонии двух противоположных по сути, но единых по своей природе начал в человеке — частного, эгоистичного, стремящегося к преобладанию над себе подобными и публичного, всеобщего, стремящегося к сохранению целого.
Основным недостатком учения Штейна современные буржуазные авторы признают его внимание к отношению труда и капитала, что он рассматривал «социальный вопрос» как рабочий вопрос. И это понятно, потому что Штейн работал на феодальную аристократию, для которой и буржуазия была враждебным классом, а современные штейны работают на буржуазию в условиях полной и безвозвратной победы капитализма над феодализмом. В этом смысле Штейн был выше современных авторов.
Самые горячие поклонники «социального государства» объявляют такое государство надклассовым, государством социального партнёрства, в отличие от классического буржуазного государства, в котором господствующий класс диктует свою волю. Ясно, что в такую теорию органически входит положение о «правовом государстве», где установленный якобы всем народом закон стоит выше воли господствующего класса.
Ровно то же самое считают и пропагандируют наши практики «социального государства».
Так, Медведев говорил:
«В речах российских политиков часто звучит напоминание о том, что согласно нашей Конституции Россия — социальное государство. Это действительно так, но не следует забывать и о том, что современное социальное государство — это не раздувшийся советский собес и не спецраспределитель с неба свалившихся благ. Это сложная, сбалансированная система экономических стимулов и социальных гарантий, юридических, этических и поведенческих норм, продуктивность которой в решающей мере зависит от качества труда и уровня подготовки каждого из нас.
Общество может распределять через государство только то, что зарабатывает. Жить не по средствам — безнравственно, неразумно и опасно. Нужно подтягивать экономику, чтобы больше зарабатывать. Не просто получать только потому, что нефть в какой‑то момент подорожала, а именно зарабатывать».
Иными словами, не надо путать социалистическое государство рабочего класса и социальное государство буржуазии. Мы вам, конечно, обеспечим социальные гарантии, но в пределах известной нормы. А в остальном, работайте лучше. «Денег нет, но вы держитесь».
Согласен с ним и другой практик, Путин:
«Забота о населении, его социальная защита — одна из важнейших функций государства. И возможный отказ от неё поставит под угрозу само существование института государства как такового.
Социально ориентированное государство — это не прихоть, а необходимость, потому что долгие годы не выполнялись и до сих пор не до конца выполняются обязательства перед самыми незащищёнными слоями населения. Мы работаем над тем, чтобы выработать баланс между достойной оплатой в бюджетной сфере, нормальной системой пенсионного обеспечения, качественными государственными услугами, в том числе в области образования и здравоохранения, и разумной бюджетной политикой, мерами по стимулированию экономики. В противном случае люди просто не смогут быть уверены в завтрашнем дне, не будут доверять государству, а без этого не приходится говорить о каком‑либо устойчивом экономическом росте.
Мы свой выбор сделали давно. Отказываться от социальных обязательств не будем. Сегодня именно рост доходов населения, потребительских расходов, банковского кредитования являются основными факторами, которые стимулируют экономику нашей страны. Большие государственные средства направляются на повышение занятости, создание новых рабочих мест и реализацию программ по трудоустройству. При этом реальная заработная плата неуклонно растёт. Своевременно производится индексация пенсий и социальных пособий, модернизируется пенсионная система в целом. В результате уровень безработицы в России за первые четыре месяца 2013 года оставался достаточно низким — 5,7%.
Самое серьёзное внимание мы уделяем вопросам улучшения демографической ситуации, развития здравоохранения. Реализуем соответствующие национальные проекты».
Читать это следует следующим образом.
Забота о населении, его социальная защита — одна из важнейших функций современного буржуазного государства, и возможный отказ от неё поставит под угрозу саму диктатуру буржуазии … Социально ориентированное государство — это не прихоть буржуазных политиков, а необходимость самого капитализма в новых условиях, потому что необходимо централизованно умерить степень эксплуатации в условиях безраздельного господства монополистов. Мы работаем над тем, чтобы выработать баланс между прибылью предпринимателей и воспроизводством рабочей силы. В противном случае начнутся бунты и система капитализма расшатается. Кроме того, сегодня именно рост доходов населения, потребительских расходов, банковского кредитования являются основными факторами, которые позволяют случаться кризисам перепроизводства не каждый год, а хотя бы раз в пять лет. Большие государственные средства направляются на повышение занятости, создание новых рабочих мест и реализацию программ по трудоустройству. При этом реальная заработная плата неуклонно растёт. Своевременно производится индексация пенсий и социальных пособий, модернизируется пенсионная система в целом. В результате уровень безработицы в России за первые четыре месяца 2013 года оставался достаточно низким — 5,7%. Самое серьёзное внимание мы уделяем вопросам улучшения демографической ситуации, развития здравоохранения. Реализуем соответствующие национальные проекты. Всё это делается с целью укрепления господства производственных отношений капитализма, с целью, чтобы крупные частные капиталистические собственники могли не только сегодня наслаждаться плодами своего паразитирования, но и завтра и послезавтра.
Следует отметить, что Путин — не большой поклонник теории «социального государства»:
«Во многих странах кризис переживает концепция „социального государства“, сложившаяся в XX веке. Сегодня она не только не способна обеспечить устойчивый рост благосостояния, но порой и удерживать его на прежнем уровне».
Несмотря на статью 7 российской Конституции, он предпочитает говорить о «социально ориентированном государстве» именно
«Вопрос: может ли социальное государство быть экономически конкурентоспособным в современном мире. Как Вы считаете, есть ли будущее у европейской модели социального государства? И не опасаетесь ли Вы того, что Россия повторит судьбу Европы, страдающей от экономической неэффективности?
В. Путин: На мой взгляд, такая постановка вопроса некорректна. Разве можно увязывать вопрос об экономической эффективности государства, его конкурентоспособности с отказом от всех взятых на себя социальных обязательств? … Проблема совсем в другом. И кризис в ряде европейских стран наглядно это продемонстрировал. Ключевое слово здесь — неэффективность. Не социальная политика, а жизнь не по средствам, потеря контроля за общим состоянием экономики, структурные перекосы — вот что приводит к тем последствиям, с которыми Европа столкнулась сегодня. К тому же во многих европейских странах пышным цветом расцвело иждивенчество, где зачастую не работать гораздо выгоднее, чем работать. Оно угрожает не только экономике, но и нравственным основам общества. Ведь не секрет, что многие граждане менее развитых государств приезжают в Европу специально для того, чтобы „сесть“ на социальное пособие, как это называют в Германии. Для России такой подход неприемлем».
Разумеется, теоретические основы данной теории не выдерживают никакой критики, являются идеалистической софистикой, основанной на фальсификации научного понятия общества и личности.
Социал-демократы, «патриоты» и другие идеологи капитализма, конечно, усматривают в мерах социального обеспечения, во-первых, прогресс, во-вторых, проведение некой пронародной политики. Здесь можно провести аналогию с политикой Бисмарка и отношением к ней со стороны марксистов. Так, Ленин писал:
«Поясним это примером из области истории. Новая Германия (Германия 2-ой половины XIX в.) „строилась“ в процессе борьбы различных интересов. Ни один буржуа, из образованных, не оспорит этого, — и не пойдет дальше этого.
А вот как рассуждал Маркс в самый „критический“ период построения новой Германии.
„Крупная буржуазия, — писал Маркс в 1848 году, — антиреволюционная с самого начала, заключила оборонительный и наступательный союз с реакцией из страха перед народом, т. е. перед рабочими и демократической буржуазией“. „Французская буржуазия 1789 года ни на минуту не покидала своих союзников, крестьян. Она знала, что основой ее господства было уничтожение феодализма в деревне, создание свободного землевладельческого крестьянского класса. Немецкая буржуазия 1848 года без зазрения совести предает крестьян, своих самых естественных союзников, которые представляют из себя плоть от ее плоти и без которых она бессильна против дворянства. Сохранение феодальных прав… таков результат немецкой революции 1848 года. Гора родила мышь“.
У Маркса сразу, как живые, встают те классы, которые строили новую Германию.
Буржуазный ученый, во имя „объективизма“ оправдывающий действительность, говорит: Бисмарк победил Маркса, Бисмарк учел, как „строилась новая Германия в сложном процессе борьбы различных интересов“. А Маркс „задавался химеричными планами построения“ великогерманской демократической республики, вопреки либералам, силами рабочих и демократической (не идущей на союзы с реакцией) буржуазии.
Именно это говорят на тысячи ладов буржуазные ученые. Рассматривая этот вопрос чисто теоретически, спросим себя: в чем их ошибка? В прикрытии и затемнении классовой борьбы. В том, что они (посредством якобы глубокомысленного оборота речи: Германия строилась в процессе и т. д.) затушевывают ту правду, что бисмарковская Германия была построена буржуазией, которую ее „измены и предательства“ сделали „бессильной против дворянства“.
Марксу же объективизм классовой борьбы позволил в сто раз глубже и точнее понять политическую действительность, отнюдь не оправдывая ее, а, напротив, указывая и выделяя в ней именно те классы, которые строили Германию демократическую, которые сумели стать оплотом демократизма и социализма даже при обороте событий, исключительно благоприятном Бисмарку.
Маркс понял политическую действительность так верно и так глубоко, что в 1848 году на полвека вперед оценил суть бисмарковской Германии: это — Германия буржуазии „бессильной против дворянства“. На выборах 1912 года, 64 года спустя после оценки Маркса, получилось полное подтверждение ее в поведении либералов».
Здесь читается отличная аналогия с теми, кто забросил классовой подход и усматривает в «социальном государстве» движение к социализму. Следует отметить, что Ленин «ценил» в Бисмарке не социальную политику, а введение всеобщего избирательного права.
В целом по поводу оценки исторических перемен в период реакции:
«Разве можно, не сойдя с ума, отрицать, что бисмарковская Германия и ее социальные законы „лучше“ Германии до 1848 года? Столыпинские реформы „лучше“ России до 1905 года? Разве на этом основании немецкие социал-демократы (они были еще тогда социал-демократами) голосовали за бисмарковские реформы? Разве столыпинские реформы прикрашивались или хотя бы поддерживались русскими социал-демократами, кроме, конечно, гг. Потресова, Маслова и К°, от коих теперь отвертывается с презрением даже член их собственной партии Мартов?
История не стоит на месте и во время контрреволюций. История шла вперед и во время империалистской бойни 1914 — 1916 годов, которая была продолжением империалистской политики предыдущих десятилетий. Мировой капитализм, который в 60 — 70-х годах прошлого века был передовой и прогрессивной силой свободной конкуренции, и который в начале XX века перерос в монополистический капитализм, т. е. империализм, сделал за время войны изрядный шаг вперед не только к еще большей концентрации финансового капитала, но и к превращению в государственный капитализм. Силу национального сцепления, значение национальных симпатий обнаружило в эту войну поведение, напр., ирландцев в одной империалистской коалиции, чехов в другой. Сознательные вожди империализма говорят себе: мы не можем, конечно, осуществить свои цели без удушения мелких народов, но ведь есть два способа удушения. Бывают случаи, когда надежнее — и выгоднее — получить искренних, добросовестных „защитников отечества“ в империалистской войне путем создания политически независимых государств, о финансовой зависимости которых „мы“ уже позаботимся! Выгоднее быть союзником (при серьезной войне империалистских держав) независимой Болгарии, чем господином зависимой Ирландии! Довершение недоделанного в области национальных реформ может иногда внутренне укрепить империалистскую коалицию — это правильно учитывает, напр., один из особенно подлых холопов германского империализма, К. Реннер — разумеется, горой стоящий за „единство“ социал-демократических партий вообще и за единство с Шейдеманом и Каутским в особенности.
Объективный ход вещей берет свое, и как душители революций 1848 и 1905 годов были, в известном смысле, их душеприказчиками, так дирижеры империалистской бойни вынуждены проводить известные государственно-капиталистические, известные национальные реформы. А к тому же надо уступочками успокоить массы, озлобленные войной и дороговизной: почему не обещать (и не провести частично — это ведь ни к чему не обязывает!) „сокращения вооружений“? Все равно ведь война есть такая „отрасль промышленности“, которая похожа на лесоводство: нужны десятилетия, чтобы подросли достаточно большие деревья… то бишь достаточно обильное и взрослое „пушечное мясо“. А через десятилетия, мы надеемся, в недрах „единой“ международной социал-демократии подрастут новые Плехановы, новые Шейдеманы, новые сладенькие примиренцы Каутские…
Буржуазные реформисты и пацифисты суть люди, которым, по общему правилу, в той или иной форме, платят за то, чтобы они укрепляли господство капитализма посредством починочек его, чтобы они усыпляли народные массы и отвлекали их от революционной борьбы».
Если руководствоваться Лениным, а не Штейном, Эттли, Путиным и Медведевым, то сущность «социального государства» становится понятной даже из речей последних двух.
К сказанному следует добавить лишь то, что меры «социального государства» не только укрепляют капитализм в качестве средства экономической и социальной балансировки, но и являются фактором загнивания империализма. Они развращают главный элемент производительных сил — человека. Ещё в XIX веке паразитическое потребление было уделом лишь феодалов и капиталистов, а сегодня в той мере, в какой растёт автоматизация производства возникает возможность бесплатно кормить миллионы безработных и десятки миллионов пенсионеров. Появилось немало «профессий», связанных не с материальным и духовным производством, а той или иной формой лакейства, лизоблюдства и тому подобное перед узкой прослойкой долларовых миллионеров и миллиардеров.
Некоторые читатели немарксисты могут возразить, дескать, ваш текст исходит из положения о классовой борьбе, диктатуре буржуазии и так далее, я этого не понимаю и не принимаю, чем вы докажете, что «социальное государство» является формой господства предпринимателей?
Если говорить предельно просто, то капиталистическое государство — это государство, управляемое капиталистами, государство, которое действует, то есть издаёт и применяет законы, употребляет насилие в интересах крупной группы людей, владеющих средствами производства. Следовательно, верховоды такого государства действуют в рамках коллективной воли этой группы лиц. А, например, социалистическое государство — это государство, управляемое коммунистами, государство, которое действует в рамках воли тружеников и в соответствии с их интересами.
Чтобы определить классовый характер государственной власти предлагается руководствоваться разрешением следующих исследовательских задач. Во-первых, понять, как устроена и какие имеет параметры политическая и правовая система страны. Во-вторых, определить, в интересах кого (грубо говоря, богачей или нет) действует государство. Этому содействует разбор уголовных законов и ответ на вопрос, в чью пользу в конечном счёте обращается основная масса национального дохода.
Добросовестный взгляд на разрешение этих вопросов укажет любому, что наше современное государство — Российская Федерация — несмотря на конституционные декларации, представляет собой государство буржуазное, то есть государство, целью которого является поддержание гегемонии капиталистического класса. И вся его «социальность» вращается исключительно вокруг наиболее эффективного ведения классовой борьбы правящим слоем буржуазии — олигархией против работающего класса.
