В издательстве «ЛитГост» в начале 2019 года выходит второй том известной антологии «Уйти. Остаться. Жить», включающий 36 подборок рано ушедших поэтов позднесоветского периода, воспоминания о них и литературоведческие тексты. Книга одновременно и в «тренде» (учитывая всë нарастающую тенденцию к новому осмыслению советских реалий: правда, в основном в прозе — романы Александра Архангельского «Бюро проверки», Алексея Варламова «Душа моя Павел», Шамиля Идиатуллина «Город Брежнев», Дмитрия Быкова «Июнь», его же лекции и эссеистика), и абсолютно уникальная — в силу неотрефлексированности этого времени в поэзии. Парадоксальность замысла усиливается вниманием к ранней смерти, понятным и близким, разумеется, не всем читателям. Книга стала продолжением Литературных Чтений «Они ушли. Они остались», начиная с 2012 года проходящих в разных городах России и Зарубежья и организованных Борисом Кутенковым и президентом «Илья-премии» Ириной Медведевой (1946—2016) в память об ушедших молодыми поэтах постсоветского периода. Редколлегия второго тома: поэт, культуртрегер, куратор литературного клуба «Стихотворный Бегемот» Николай Милешкин; поэт, литературный обозреватель, сотрудник книжного приложения к «Независимой газете» НГ-Ex Libris Елена Семëнова; поэт, культуртрегер, редактор отдела критики и эссеистики портала «Textura» Борис Кутенков. О том, почему пришло решение проанализировать судьбы поэтов, ушедших в 70-е и 80-е, о самых ярких именах второго тома антологии и о том, как удавалось доставать тексты и биографии буквально из «подполья», Борис Кутенков рассказал в интервью Реч#порту. Беседовал Антон Метельков.

А. М.: В чëм основные отличия второго тома антологии от первого?

Б. К.: Прежде всего, помимо очевидного (книга охватывает последние периоды существования советской империи: 70-е и 80-е годы XX века; первый том составили стихи ушедших в 90-е и 2000-е), — явный и осознанный крен в сторону литературоведческой интерпретации в противоположность мемуарному дискурсу, который доминировал в томе первом. Такая эволюция связана и с моим личным разочарованием в самом явлении «посмертной памяти»: отклики на смерть поэтов последнего времени, известных и не очень известных, мемориальные вечера породили феерию домыслов, проявлений агрессии в социальных сетях, за которой было, честно говоря, неприятно наблюдать. О «незащищëнности» мëртвых, их подверженности всякого рода домыслам много пишет Мария Степанова, в том числе и в нашумевшем «романсе» «Памяти памяти». Этим летом я ехал в машине после премьеры фильма о герое нашего первого тома, а вокруг всë раздавались и раздавались смыслонасыщенные версии об «убийстве» и аргументы в пользу «самоубийства», голова шумела от уверенных догадок о личной жизни поэта… Хотелось в ответ на это просто глотнуть свежего воздуха, но на следующий день родились такие строки: «никаких не хочу “был таким” и “оставшийся след” / ожиданий чужих не хочу на стебельчатом крае / <…> / всяк забвеньем своим говорлив / лишь забвенье одно не играет…» Что откликается на цветаевское «пройти, чтоб не оставить следа».

Тем не менее мы изначально, самой идеей Чтений, выступили против «забвенья», и найти компромисс удалось, сделав второй том антологии преимущественно литературоведческим. Есть, конечно, и исключения. Большое, стихийно талантливое эссе Ольги Постниковой об Илье Рубине (1941—1977), важное именно поколенческим взглядом, где анализ стихов как бы вытекает из их биографической интерпретации в широком диахроническом срезе. Эта статья проливает свет не только на судьбу поэта, но и на общее с ним время, лучше любых филологических «копаний», и читается на одном дыхании. Дополненные критическим эссе Константина Комарова заметки Бориса Режабека о «звезде» ростовского андерграунда Борисе Габриловиче (1950—1970), творчеством которого автор занимается многие годы и при жизни Габриловича даже выступил соавтором его поэмы. Преимущественно биографический текст Льва Наумова, известного биографа Александра Башлачëва (1960—1988), — кстати, единственного рок-музыканта во втором томе, его тексты всецело выдерживают проверку «зрением», — в котором Лев пытается осмыслить прежде всего судьбу героя, а за ним идëт собственно аналитическая статья Ольги Балла о стихах из представленной подборки. И филологически тонкий, но и неравнодушный текст Валентина Бобрецова о Владимире Матиевском (1952—1985), где разговор о стихах и о жизни поэта неразрывны, словно по Батюшкову… Стихи сопротивляются интерпретационному произволу уже фактом своего существования: ложным толкованиям читатель, вне зависимости от своего профессионализма (а все авторы послесловий в нашей антологии — давно практикующие критики и литературоведы), всегда может противопоставить собственное впечатление. Личность поэта, его поступки, трудноверифицируемые априори, куда менее защищены от различного рода искажений — особенно в эпоху «мощных средств трансляции врождëнного идиотизма, которые получили люди с низким уровнем IQ в виде сотовых телефонов, интернета и социальных сетей» (А. Коровашко). Идеальное эссе в антологии «Уйти. Остаться. Жить» строится на органичном сочетании анализа судьбы и поэтики, но прежде всего хотелось бы внимательного чтения стихов и внятного донесения до читателя их места в литературной иерархии. При этом мы понимаем, что наилучший подход к такому тому — взаимодополняющий: интервью с родственником, за которым следует стиховедческий текст. Но тогда бы книга разрослась до неимоверных размеров, ведь и в настоящем виде она уже грозит стать «двухтомником во втором томе»; скорее всего, и выйдет в двух частях.

Ещë одно важное отличие второго тома от первого — полиграфическое. В томе предполагаются три цветные вкладки. Одна из них полностью посвящена рисункам поэтов, бывших ещë и художниками (идея соредактора антологии Николая Милешкина; Анатолий Кыштымов, «взрывной» и жизнелюбивый поэт из Хакасии, герой Вашей статьи, Антон, будет в числе оных), другая — рукописям и автографам поэтов антологии. Помимо этого будет вкладка с фотографиями Пятых Литературных Чтений «Они ушли. Они остались», прошедших осенью 2017 года на трëх московских площадках: в Культурном Центре Фонда «Новый мир», литературном клубе «Классики XXI века» и Культурном Центре имени академика Лихачëва. Осенью этого года, вопреки традиции, Чтения было решено не проводить из–за напряжëнной работы над книгой (а ведь у каждого из составителей ещë несколько других работ), но они запланированы на весну 2019, тогда же и состоятся презентации антологии в разных городах. У книги нестандартное дизайнерское решение — Сергей Ивкин творчески подошëл к созданию обложки, наполнив еë лицами поэтов и отразив ту самую эстетику «забвения» и поиска среди «подполья».

А. М.: Очевидно, что к вашему принципу составления антологии отношение может быть разное. Возникало ли у вас недопонимание с наследниками прав и как удавалось его разрешать?

Б. К.: Возникало, но не очень часто: всë-таки большинство родственников и друзей героев книги справедливо оценивают идею как благородную. Наследники одного известного поэта, подборка которого предполагалась в первом томе, заговорили о гонораре, затем, узнав, что проект делается на бескорыстной основе, порасспрашивали-подумали, отказали без объяснения причин… Потом эта лакуна вызывала множество удивлëнных вопросов у рецензентов книги. Чаще, однако, наследники приходят на помощь: например, уже отчаявшись найти родственников одного из молодых героев второго тома, в чужом фейсбучном обсуждении я случайно наткнулся на лично знавшую поэта хранительницу его архива. Благодаря общению с этой милой женщиной и знакомству с рукописями удалось внести ценные правки в уже составленную подборку. Оказалось, во избежание «рогаток» советской цензуры составители были вынуждены искусственно объединить разнородные стихи «про храмы» в цикл, дабы они не были «разбросаны» по книге, а одну строку в стихотворении за поэта вообще придумал редактор… И эта книга лежит в Ленинской библиотеке и является единственным доступным изданием поэта. Мне, честно говоря, заранее было бы неловко перед памятью поэта, если бы тексты мы поместили в искажëнном виде, поэтому за такую помощь я всегда благодарен.

Однако опыт показывает, что если родственник «упëрся рогом» (аргументы приводятся самые нелепые — от громадной значимости поэта, который «недостоин» находиться под одной обложкой с такими-то и такими-то, до «насаждения “эстетизации смерти”»), договориться не удаëтся ни при каких обстоятельствах. Слава Богу, при подготовке второго тома был всего один, хотя и огорчительный, такой случай, но мы решили не отказываться полностью от этого поэта (возможно, одного из лучших в своëм поколении) и публикуем о нëм две статьи — даже несмотря на досадное отсутствие подборки. С парадоксальностью, неоднозначностью затеи я и сам готов согласиться отчасти, но, как и пишу в предисловии к первому тому, всë это только плацдарм для осмысления важнейшей проблемы ранней смерти в постсоветское (применительно к этому тому — советское) время, индивидуальных судеб и индивидуальных поэтик. Да и замысел антологии не только предупредительный своим «memento mori», но и утверждающий идею вечной жизни самим фактом неоставленности и незабвения, глаголом «жить», который недаром стоит в конце названия.

А. М.: Удаëтся ли вам самим соединять тëплое человеческое отношение к поэтам, попавшим на страницы антологии, и трезвый ум, необходимый для такой работы?

Б. К.: Так как наша антология не монопроект, Елена Семëнова, Николай Милешкин и я принимают решение о включении / невключении поэта коллегиально, и два голоса «за» здесь составляют решающее большинство. При этом, соответственно, поэт может не вызывать тëплых чувств у проголосовавшего «против» него члена редколлегии, но, к счастью, такие случаи бывают редко: с выдающимися текстами всë примерно понятно на уровне элементарных вкусовых рецепторов, как и с графоманией. Все составители нашей антологии — профессионалы. Елена — давний сотрудник литературного приложения к «Независимой газете» и постоянная ведущая поэтического обозрения, выпускница Литинститута, поэт. Николай — куратор известного в московских и подмосковных кругах литературного клуба «Стихотворный бегемот», устраивающий по несколько авторских вечеров в неделю, человек с богатым читательским опытом и обширным диапазоном приемлемости (и неприемлемости, когда это необходимо, тоже).

При этом, разумеется, у каждого из нас уже сложился определëнный «костяк» любимых поэтов, о которых каждый будет рассказывать чаще, чем о других. Для меня это — минчанин Игорь Поглазов (1966—1980), поэт акселерационного типа и неподдельно трагического мироощущения, написавший за последние два года своей жизни около двухсот зрелых стихотворений. Москвич Владимир Полетаев (1951—1970), гениальный юноша, занимавшийся стихотворными переводами и к своим 19 успевший сформироваться как яркий, суггестивный поэт, работающий в «традиционной» манере и обновляющий еë (подборку Полетаева можно прочитать на нашем сайте «Textura»). Известный современникам в качестве сценариста Геннадий Шпаликов (1937—1974), у которого я нашëл 10-11 выдающихся стихотворений (в антологии о нëм есть два разнонаправленных эссе: австрийского поэта и слависта Патрика Валоха, пишущего прежде всего о стихах русскоязычного коллеги, и Дмитрия Быкова, продолжающего свой проект переосмысления советской литературы). Николай Рубцов (1936—1971), которого читателю, с одной стороны, представлять вроде бы не надо, но в нашей книге мы попытались показать Рубцова абсолютно «нового», не имеющего ничего общего с «певцом дубов и берëзок», которым его пытались сделать в рамках патриотического проекта… Помимо них назову Алексея Еранцева (1936—1972) из Кургана и уральца Вячеслава Терентьева (1940—1975), авторов, рождëнных советской почвенной традицией, но делающих что-то абсолютно своë, настоящее даже внутри этого дискурса, казалось бы, не оставляющего манëвров. И — ошеломляюще одарëнного религиозного философа Владимира Гоголева (1948—1989). Мы на протяжении последних шести лет довольно много занимались наследием ушедших в 90-е и 2000-е, и к «нынешним» поэтам я ещë не до конца успел привыкнуть, природниться, вникнуть должным образом в поэтику каждого, однако пристрастия и симпатии уже есть. Иногда возникает чувство ответственности, сравнимое с чувствами классного руководителя, отпускающего на свободу выпускников: то поколение всë равно уникальное, горячо любимое, осмысленное нами полностью; верю, что через какое-то время не только для нас, но и для читателей и рецензентов такими станут и авторы второго тома антологии.

А. М.: Есть ли различия в подходах составителей и как вы между собой распределяете обязанности? Возникают ли между вами какие-то конфликты?

Б. К.: На вопрос о различиях я частично ответил выше. Поэтов для второго тома рекомендует чаще всего Николай Милешкин, много времени уделяющий чтению в Ленинке книг отдельных авторов и различных антологий советского времени, пополнивший книгу значительным количеством имëн поэтов бывших союзных республик (так, в ней появились два ярких латвийских поэта: Клав Элсберг (1959—1987) в переводах Сергея Морейно и русскоязычный латыш Валдис Крумгольд, (1958—1985). На мне в основном критическая часть (подбор авторов для статей, первоначальная вычитка, выплата гонораров, за которые, как и за издание книги, спасибо Национальному Фонду поддержки правообладателей). Елена внимательно подходит к составлению «своих» подборок, редактированию, общению с наследниками…

Конфликтов нет, поскольку мы заняты общим делом и связаны не только дедлайном, который поставило перед нами издательство, но и пониманием важности. Если мои коллеги дружно возражают против статьи критика «с именем», которую я предложил первоначально, то, присмотревшись, я понимаю еë поверхностность, и коллегиальное обсуждение замены автора приводит к более удачному результату; в чëм-то, конечно, твëрдо стою на своëм. Если мне не до конца понятен поэт, пишущий в «авангардной» манере, то я скорее скажу «да», просто потому, что понимаю, насколько сложно было выделиться, будучи «другим», в условиях советского времени и насколько такие типологические черты поэтики не имели шансов на публикационный успех. Графомания же условно традиционалистская, не выбивающаяся из канона соцреализма, из тенденций «разрешëнной» поэтики, видна более отчëтливо. Но подделки, как и «живые», подлинные явления заметны на всех полюсах: в своей недавней статье, опубликованной в «Интерпоэзии», я предложил разграничение имитационной поэтики «узнавания» и имитационной «филологической» поэзии, из него и стараюсь исходить, но всякий раз не замыкаться в этой дихотомии и помнить, что подлинный шедевр переворачивает любые стереотипы, неизбежно сложившиеся за годы профессионализации.

А. М…: Можно ли усмотреть какие-то общие черты в судьбах героев вашей антологии? Или просто какие-то совпадения? Можно ли сделать какие-то обобщения по временному или пространственному признаку?

Б. К.: Зачастую эти обобщения довольно условные: при общности лет жизни и периодов становления здесь сказывается деление на авторов советских без кавычек, вроде уже упомянутых Алексея Еранцева и Вячеслава Терентьева (которые имели книжные и журнальные публикации, но в то же время эстетически сформировались в рамках «разрешëнного») и советских только по географическому признаку, «андерграундных» авторов вроде Михаила Соковнина (1938—1975) или Николая Данелии (1959—1985), которых приходилось «открывать» уже в 90-е. Уверен, что многих из них сложно представить под одной обложкой, особенно приверженцам чëткого разделения пространств, вроде недавно ушедшего от нас Олега Юрьева, ратовавшего за «андерграунд», или, в противоположность ему, Игоря Шайтанова, выступающего прежде всего за реанимацию советских явлений. Но «талант — единственная новость, которая всегда нова», и при чëтком, эстетическом художественном отборе и обширно-контекстуальном критическом осмыслении каждого явления вырисовывается картина единой литературы, пусть и неизбежно разнородной в своих сегментах. Гораздо больше частных перекличек и совпадений: уже упомянутый «авангардист» Николай Данелия — сын режиссëра Георгия Данелии, снимавшего фильм по сценарию Геннадия Шпаликова, другого героя антологии, поэта в целом традиционной манеры, прозаизировавшего «сакральный» пафос классики Золотого века… В отдельную эстетическую линию можно выделить поэтов-правозащитников: Вадим Делоне (о последнем будет републикован очерк Натальи Горбаневской, вместе с которой они участвовали в знаменитой «демонстрации семерых» 25 августа 1968 на Красной площади), Илья Габай (1935—1973), Юрий Галансков (1939—1972). Ещë поэтов-«смогистов» — это феерически талантливый Леонид Губанов (1946—1983), издание которого, увы, на данный момент недоступно в продаже русскоязычному читателю (в планах книжная серия антологии «Уйти. Остаться. Жить», которая, очень надеюсь, исправит и эту, и другие несправедливости), и Сергей Морозов (1946—1985), продолжающий линию Мандельштама, воспринявший его как бы «через голову» своего учителя Арсения Тарковского, но своеобразно перевоплощающий поэтику того и другого. (Сборник Морозова силами Владимира Орлова и покойного Бориса Дубина вышел только что в издательстве «Виртуальная галерея»). На недавно прошедшем в клубе «Стихотворный Бегемот» вечере памяти Морозова выяснилось, что в одной из двух своих прижизненных публикаций, в альманахе Дворца пионеров, он оказался под одной обложкой с Леонидом Губановым.

Соотношение этих труднопересекающихся в советское время, да и сейчас, пространств, их взаимная перекличка на уровне эстетик — вот тот вопрос, на который хотелось бы ответить самим фактом создания антологии и получить ответ от будущих рецензентов, читающих книгу незамыленным взглядом. Особенно это важно, на мой взгляд, в ситуации незамечания друг друга теми, у кого вызывает судорогу опубликованное при соцреализме, и теми, кто скептически настроен по отношению к авангарду, и в период угасания даже полемики между ними.

А. М.: Изменились ли ваши собственные представления о бытии в ходе работы над антологией? Повлияла ли на вас работа с этим материалом?

Б. К.: Прежде всего — возникло понимание, как много имëн неизученных, совсем забытых, а то и никогда не вызывавших интереса мы можем ввести в культурную иерархию. У современных культуртрегеров просто отсутствует мотивация для того, чтобы «доставать» их полузабытые сборнички из Ленинки, запрашивать у наследников рукописи, набирать их на компьютере, сверять… Собственно, гораздо проще положительно ответить на вопрос о ненужности такой работы: особенно в ситуации крайней неопределëнности читательской аудитории, сегментации и перенасыщения информационного пространства. Об этом с предельной чëткостью сказала Юлия Качалкина в рецензии на книгу Максима Лаврентьева 2012 года «Поэзия и смерть», характеризуя нынешнюю литературную среду как подсаженную на иглу взаимного быстрого реагирования и грустно иронизируя, что Блок или Введенский не поставят лайк в социальной сети, не напишут ответную рецензию, поэтому человек, занимающийся ими, героичен по природе своей. Самое сложное, наверное, отвлекаться ради этого от «основных» работ и от заработка — и, несмотря на бескорыстие, не терять ощущения профессионального труда. Обывателю такая деятельность совершенно непонятна: мой родственник недавно высказал идею, что «не нужно больше тиражей этой антологии», а в качестве аргумента еë ненужности привëл следующий: «Почему же еë не выдвигают на всякие конкурсы, телепрограммы же выдвигают?». Но тут вспоминается Хемингуэй: «И именно потому, что писать хорошо, трудно, так невыразимо трудно, награда, когда она приходит, бывает очень велика»; не в меньшей степени это можно отнести к культуртрегерству. Одна из «наград» — ясное понимание пространства «судеб, оборвавшихся на взлëте», загубленных личными обстоятельствами, но не в меньшей степени и советской эпохой, ограничивавшей простор «разрешëнного». Интересующихся более глубоким анализом этой проблемы отсылаю к предисловию, написанному для «Уйти. Остаться. Жить» поэтом и критиком Мариной Кудимовой. Думаю, со временем мы доберëмся и до более ранних периодов: пока что хотим основательно заняться распространением книги, более подробным изучением биографий и поэтик еë героев, которым посвятим несколько сезонов Чтений и презентации в городах и весях. Приглашения представить антологию мы уже получили от Самары, Череповца, Тулы, Бурятии, Саратова, Новосибирска — туда надеемся запланировать наши первые «рейды».

А. М.: Открытие каких авторов в процессе подготовки антологии и чтений стало наиболее ценным именно для вас и с какими авторами вам хотелось в первую очередь познакомить читателей? Приведите по несколько значимых для вас текстов из первого и второго тома.

Б. К.: Помимо уже упомянутых, назову первую основательную публикацию Геннадия Лукомникова (1939—1977), трагического и жизнерадостного в своëм «хаотизме» представителя позднесоветского андерграунда, не увидевшего при жизни своих текстов напечатанными; о нëм в интервью рассказал его сын, известный поэт-минималист Герман Лукомников… Наум Каплан (1947—1978), стихи которого пришлось в буквальном смысле «добывать» из рукописей, полных разночтений, книги его также до сих пор не существует, а вдова поэта, Людмила Ягубец, была искренне удивлена, что творчеством еë мужа кто-то заинтересовался спустя столько лет (из доступных публикаций — только журнал «Звезда» и сайт «Неофициальная поэзия»). Михаил Фельдман, о котором не известно ровным счëтом ничего, кроме стихов и даты гибели в железнодорожной катастрофе под станцией Бологое в 1988 году: автор статьи о нëм, Ольга Аникина, пишет, что перерыла весь Питер в поисках наследников, и сравнивает эти поиски с реконструкцией личности и жизни древнего грека. Необычна психоделическая поэтика Юлии Матониной (1963—1988), покончившей с собой в лесу на Соловках: еë осмыслила поэт и филолог Надя Делаланд. И авторы псковского альманаха «Майя», гениально одарëнные Василий Бетехтин (1951 — предположительно 1980-е) и Игорь Бухбиндер (1950—1983), каждому из которых можно посвятить отдельный рассказ (что и сделали Евгений Абдуллаев и Александр Марков соответственно). И это ещë не все, а те, кто вспомнился сходу. Вот несколько текстов.

Игорь Бухбиндер

Не судьба

Погуби меня, обвей меня дыханьем трав,

О сестра моя, нежданная сестра!

Упади единый волос с головы твоей —

Удушу на сердце голубей.

Я не знал тебя подавно, да и знал ли кто

Порожденье пуха и смолы,

Привезли тебя в подарок — в голубом авто?

Иль на спинах тëплые слоны?

Мимо лëгких фанз китайских,

Мимо длинных стен,

Чëрных лотосов прозрачные слова

Закружились, опадая у твоих колен,

Но тебя не тронула молва.

Я не знал тебя, не звал тебя на дне ночей, —

Это только выдумка одна,

Будто помнишь, погибая, как звенит ручей,

И видны все камешки до дна.

Владимир Полетаев

+ + +

Густая сладкая смола,

Дыхание греха

Да солнечная шелуха,

Истлевшая дотла.

И только сыплются слова

За пазуху и в рукава

Ой, наглотались города

Июльской белены

И облака раскалены,

И кругом голова

Наум Каплан

Мой детский рисунок

Голубые ночи, матовые дни.

Ангелы хохочут, ведьмы жгут огни.

Корабли повисли в жаркой синеве.

Стоящие мысли мечутся в траве.

С целью их поимки на высокий брег

вышли невидимки, тихие как снег.

Хорошо их знаю, нежно их люблю:

завтра умираю, нынче — просто сплю.

Михаил Фельдман

+ + +

Слово ловит

во мне магнитом

чувства и зародыши чувств

среди них

чувство счастья любви

и отчаянья

чувство ревности гнева

и прочие

слово ловит магнитом

другие слова

оно обрастает

звуками запахами

и даже мясом

слово может

обнять приласкать

ранить

нужно сказать слову

доброе слово

нужно сказать солнцу

что оно называется

солнцем

птицу птицей назвать

подыскать

ещë одно имя Богу

Юлия Матонина

+ + +

Мне казался до неба тополь,

Двор — в полмира, любимый — Бог.

А теперь все во мне. И только

Тополь. Двор. Человек одинок.

Василий Бетехтин

Зонг

Она не понимает слова:

Лишь крик да стон,

Лишь кровь да жирный пот —

Для струн еë оглохших, да остовы

Сгорающих во льду апрельских нот.

Бред улиц, сумасшествие сирени,

Жестокость солнца, подлость темноты,

На нерве ночи — смерть и утешенье,

И крики, и удары, и кресты

Костров, —

Шизофрения пенья,

Квинтета ужасов, —

Рефрен: убить — любить.

Так в двадцать лет убийства и терпенья

Гитара разучилась говорить.

Валдис Крумгольд

+ + +

Боюсь, не хватит мрамора

На мой памятник…

Геологи, засучите рукава!