Create post
Реч#порт

Нет сил осваивать март

Михаил Немцев о книге Михаила Богатова «Арбат. Поэма» (Б/м. [Саратов], 2014. Серия «Поэты Саратова» литературного клуба «Дебют», №6).

Здесь и далее фото Михаила Немцева

Здесь и далее фото Михаила Немцева

Чтение поэмы Михаила Богатова создаëт у читателя ощущение неудобства. Думаю, что именно «неудобство» является еë основной темой. Это неудобство существования в тесном угловатом городском пространстве для отдельного (самопроизвольно) изолированного духовного индивидуума. На обложке книги как раз вводящий тему «угловатости» рисунок: девочка, скорчившись, чертит на некой твёрдой поверхности прямой угол.

Персонаж поэмы перемещается по своему неопределëнно-большому городу вынужденно — либо в силу необходимости повседневных дел, либо увлекаемый родовым или эротическим чувством. Тело его плохо приспособлено для существования в таких условиях и в таком окружении. Оно отягощено неким узнаваемым постромантическим набором проблем: яркая, но слишком исчезающе-эпизодическая любовь (всегда в формате «встречи»), боязнь нормальности, неуклюжесть, какая-то неизлечимая неспортивность внешней фигуры и внутреннего образа себя самого… При этом он интенсивно переживает собственную избыточность по отношению к этой нелепой оболочке, осознавая себя иным существом («моя жизнь — не просто другое, / а то чем станет жизнь каждого, / кто пройдëт по своей дальше / на пару шагов: путь, на котором нет слова Вместе, / не распаляясь по мелочам так называемых трудностей»). Существование возможно потому лишь, что к этому телу постоянно прилажено ещë нечто.

Подобную двухпородность он прозревает в окружающих. И потому — печалится об их обречённости на предсказуемое обыденное загнивание. Особенно же грустит он (романтический персонаж!) о девушках, возможно, потому что они видятся более спонтанными и близкими к природе, в старом руссоистском смысле этого словосочетания. От неудобства к природе, таково внутреннее движение поэмы. «Природа», ни разу не названная в тексте, постоянно про-являет себя в чертах и приметах ландшафта, образуя как бы обступающую персонажа инфраструктуру надежды. Она является в (пантеистическом) образе Мамы во вступительных частях поэмы, природа — это «мглистый цветок земли, / покрытый коростой асфальта», это меняющаяся погода и скачущая по аллее девочка. Природа действует спонтанно, девушки тоже спонтанны, и этим они удивляют персонажа поэмы, прочие же все в большей или меньшей мере вынуждены какие-то действия осуществлять. Ими движут «демоны нормальности». Природа образует задний фон жестокой сцены города, мир природы существует, в то время как горожане потребляют (в первую очередь жрут, отсюда навязчиво, механистически повторяющийся образ «тарелок» во вводных частях). Природа — это раскрывающееся пространство спокойного или взволнованного, но увлечëнного и вовлечëнного любования. Ради этого любования приходится терпеть неудобство, но ради него и стоит терпеть.

Любование начинается с того, что наиболее доступно даже слабому зрению — с неба; неудивительно, ведь небо едино всем и над всеми, так что оно даже снимает неприятность нахождения в мире совместно с другими («но пред небом настолько все равны, / что оно не ведает о демократии»; «а то что небу больно за всех нас — / не верим больше в это мы. Не верим.»). Затем погода, вообще движение нечеловеческого природно-климатического времени. Весна неожиданно захватывает его. Этого можно ожидать от одинокого беспокойного молодого человека — быть ею захваченным («предательство тела — сам попался на весну. / И она тоже, тоже не знает, что делать со мной»).

Возможность прозревать открывающийся вдруг простор любования и принадлежать ему в первую очередь, а «тарелкам», «цепям времени» и т. п. — во вторую или третью, в зависимости от того, какая роль отводится неназванной адресатке-любовнице персонажа, наделяет его неким утвердительным героизмом. Так что он всë-таки может подвести итог: «мир существует». Он говорит однажды: «Надо». Безапеляционно, как (наконец-то) право имеющий.

В этом завершающем седьмую часть «имя ему: Надо» можно увидеть ключевое для самого Михаила Богатова «философское надо» В.В. Бибихина. Тот пишет: «Первая забота философии — освобождение. Гераклитовское «надо следовать всеобщему» значит: надо прежде всего всегда помнить, что мы, люди, раньше, чем окружающей среде и обстоятельствам, принадлежим миру как целому. Мир один. Не надо быть человеком толпы и выкраивать себе частный мир на потребу, вырабатывать картину мира…Философское надо никакой оперативной информации не содержит, это удивительное надо не когда-то, когда мы начнем чему бы то ни было «следовать», а уже сейчас не просто сказало, а сделало: открыло нам мир как свободу»*. Всю поэму можно прочитать как запись об обстоятельствах рутинного принуждения самого себя к выходу в «мир» из невыносимо неудобного повседневного пространства, этот мир собой обманчиво заслоняющего. Надо это делать. Либо можно увидеть в нëм предложение апофатического чтения поэмы как упражнения в «подходе» в религии, хотя еë персонаж к разным богам и вообще к т. н. божественному относится с лëгкой иронией, предпочитая, как было сказано, безличное даосское «небо».

Начинаешь думать, что исходное неудобство — это протяжëнный знак какой-то дарованной или неизвестным образом полученной способности любоваться этим прорастанием самого себя в нечто большее. Возможность пользоваться этой способностью герой больше всего и ценит в своëм фактическом, неизбежном существовании. Читателей тоже приглашают перейти от первоначального неудобства к тому, указанием на возможность чего оно является. Тогда они, люди, «снова осваивают искусство умирать / голодными и счастливыми».

Ощущение неудобства создаëтся в первую очередь нарочито сбивчивой речью, постоянно ломающей наметившиеся логические переходы, ритмические сочетания и другие облегчающие читательский путь «гладкости». Само название поэмы — «Арбат» — кажется ей восхитительно чуждым, не подходящим совершенно, тем более что речь идëт о работе саратовского автора, если только в нëм не заключëн намëк на унылую суетливую коммерциализованность созданного исходно для любования.

Никто не учит нас счастью, наоборот.
Я рыбак убийца поневоле:
предательство тела — сам попался на весну.
И она тоже, тоже не знает, что делать со мной.
Впервые такая взаимность
застанной врасплох юности:
старость, страсти которой необозримы.

___________________________________________________________

* Бибихин В. Язык философии. СПб.: Наука, 2007. С 116-117.

Михаил Немцев

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About