Реч#порт представляет вашему вниманию размышление Олега Полежаева о литературной критике с развернутым комментарием Михаила Немцева.

Коммуникативно-прагматический аспект поэтической критики

Олег Полежаев

Если рассматривать литературный процесс с точки зрения коммуникативной теории и поэтическое (и литературное в целом) творчество как множество сообщений, то вполне кажется очевидным, что литературная и поэтическая критика в таком аспекте является не более и не менее чем средством верификации этих сообщений.

Принципиальный вопрос, на который критика даëт ответ, звучит примерно так: «Является ли рассматриваемое сообщение стоящим для принятия адресатом?» И уже само по себе внимание критики к поэтическому произведению (или, чаще, некой сумме поэтических произведений в виде книги или журнальной подборки), по сути, является актом, подтверждающим наличие некой смысловой ценности данного сообщения. Однако в современных условиях, когда информационный поток избыточен, когда стиховые коммуникативные акты производятся тоннами, даже самый профанный читатель поэзии способен осознать, что критика не в состоянии справиться с текущими объëмами.

И читатель, и критик находят выход из данной ситуации в том, чтобы сосредотачиваться на отдельных, выделенных, так сказать, коммуникационных каналах при подавляющем игнорировании всех прочих каналов, низводя их до положения белого шума. Так возникает, с одной стороны, эффект длинного хвоста — когда буквально любое произведение найдëт себе хотя бы небольшую группу читателей; с другой — циркуляция поэзии по большей части замыкается в пределах референтных групп творческой интеллигенции, дифференцированных по различным факторам и редко объединяемых в то, что хотя бы условно можно было бы назвать «социальной массой».

Второй практикуемый выход из ситуации — попытка предельно упрощëнного критического взгляда с целью как можно большего охвата поэтических произведений. Буквально на уровне читательских рекомендаций: «это стоит / это не стоит внимания». И в том и в другом случае стоимость подаëтся как нечто аксиоматичное, что в случае любого художественного произведения, вообще-то, является нонсенсом.

Так или иначе, подобный подход сближает критику больше с рекламным дискурсом (см. статью Ю. Говорухиной «Литературно-критический дискурс как открытая система»), нежели с научным или публицистическим. И если попытаться окинуть взглядом максимально широко литературное/поэтическое поле, то вполне получается наглядная иллюстрация к тезисам, сформулированным П. Бурдьë, о конкурентной борьбе поэтических сообщений за читательское внимание, в которой критика наряду с прочими социальными институтами (типа литературных премий) играет немалую роль…

Вернее, пытается играть, поскольку в отсутствие выхода в реальную социальную массу эта борьба, в общем, оказывается бессмысленной игрой в бисер.

На этом фоне радуют глаз отдельные проекты, авторы которых стремятся объединить различные поэтические практики, типа рубрики «12×12» в журнале Реч#порт, где происходит попытка свести воедино различные взгляды на новосибирскую поэзию, или личный Facebook-проект В. Шубинского, который пытается составить комментированный срез российской поэзии «Бронзового века», опираясь на опрос самых разных лиц, не отдавая личного предпочтения представляемым авторам. Вероятно, к аналогичным попыткам можно отнести и Telegram-канал «Метажурнал» или (увы, уже, кажется, заброшенный) Telegram-канал Льва Оборина «Алогритмы» (в последнем, впрочем, отсутствовали какие-либо комментарии к публикуемым текстам вообще; но, в общем-то, это тоже стратегия с точки зрения рекламного дискурса, когда средством верификации становится не комментарий, а само имя критика-публикатора).

Как бы это ни было обидно, перечисленные примеры по-прежнему фактически не выходят за пределы микросред (см. А. Моль, «Социодинамика культуры»), но с некоторой вероятностью способны хотя бы объединить различные творческие группы, проявляющие глубокий интерес к поэзии.

Возникает вопрос: существует ли принципиальная возможность средствами критики преодолеть эту особенность современной мозаичной культуры? И второй вопрос: есть ли реальная необходимость этого преодоления?

На мой взгляд, задача дефрагментации литературного/поэтического поля, целенаправленный сопоставительный анализ в рамках заданного опыта некоего множества текстов множества авторов — может стать основанием для дальнейшего развития или, я бы сказал, «пересборки» поэтической критики и разрыва с рекламным дискурсом. Однако это заведомо тяжëлая задача, в которой, вероятно, не обойтись без привлечения средств автоматизации, включая площадки для агрегирования поэтического творчества.

И если опираться на опыт других, более массово потребляемых, видов искусства, то довольно многообещающим выглядит формат «топов» типа «десять книг/фильмов/игр о том-то, которые вы можете прочитать/посмотреть/в которые можете поиграть» и т. п., в которых в действительности имеет значение не условная иерархическая таблица, а простое перечисление объектов, объединëнных по некоему формальному признаку. Собственно, упомянутый уже проект «12×12», на мой взгляд, максимально приближен к этому формату.

Что касается ответа на второй заданный выше вопрос, то он, кажется, исключительно субъективен. То есть каждый поэт (или критик, или кто-то ещë) будет отвечать на него самостоятельно, в зависимости от собственных эстетических и этических убеждений. На этой оптимистичной ноте, пожалуй, я и закончу данный экскурс в область метакритического суждения.

__________________________________________________________________

Зачем критика? К статье Олега Полежаева «Коммуникативно-прагматический аспект поэтической критики»

Михаил Немцев

1.

Олег Полежаев рассматривает поэтическую «и вообще» критику как участие в создании сообщений в ряду других сообщений. Критики привлекают внимание адресатов (читателей) к чьим-то произведениям, сообщая им, что среди всего информационного потока, состоящего из необозримого множества других сообщений, из которых некоторые называются стихами, другие — прозой и т. д., тем зачем-то нужно выловить именно эти сообщения и уделить им внимание. При этом, если я правильно понял Олега, принципиально важен сам по себе факт указания на значимость, скажем, некоего стихотворения, а не конкретные доводы, обосновывающие, почему это стихотворение стоит прочитать кому-то ещë. Мол, если критики такие-то обозначили свой к нему интерес, сочли его в принципе заслуживающими особого внимания, то это и есть уже и необходимое и достаточное сообщение от критика — читателю. Прямо по Маршаллу Маклюэну, «Medium is the message». Критик это прочитал — и нам велел. Это называется «верификация».

Хорошо, но дальше Олег пишет: «На мой взгляд, задача дефрагментации литературного/поэтического поля, целенаправленный сопоставительный анализ в рамках заданного опыта некоего множества текстов множества авторов — может стать основанием для дальнейшего развития или, я бы сказал, „пересборки“ поэтической критики и разрыва с рекламным дискурсом». И тут возникает вопрос: зачем кому-то, критику или ещë кому-либо, заниматься «дефрагментацией литературного/поэтического поля»? Откуда возьмëтся такая задача? В «коммуникативной» онтологии Олега вся литературная действительность состоит из создателей сообщений, самого «множества сообщений», сообщений о верификации других сообщений… и всë. Иначе говоря, мир в его подходе представлен совокупностью неких субъектов, обменивающихся сообщениями в непрерывной коммуникации. А раз там ничего другого и нет, то «мозаичность» для такого плоского мира — не временное состояние, а единственное, что ему придаëт хотя бы какую-то структуру. Бесконечное умножение различий — вот всë, чем можно заниматься в мире, представленном таким образом. Сообщение, что какое-то стихотворение заслуживает внимания (и неважно, в чëм именно его заслуга), — это всегда и сообщение о том, что какие-то другие стихи этого внимания не заслуживают.

Поэтому ответ на вопрос о том, существует ли принципиальная возможность средствами критики преодолеть эту особенность современной мозаичной культуры, если оставаться в рамках предложенной онтологии, может быть только отрицательным: нет, такой возможности не существует. Но ведь это и вообще не дело критики, если понимать «критику» так, как еë предложил понимать Олег Полежаев. Критик — высказывается. Привносить в культуру организованность — это вообще не критиково дело. И поэтому на его второй вопрос — о том, является ли реальной необходимостью это преодоление, — тоже можно ответить: нет, для критиков — пока те остаются именно критиками — реальной необходимости в таком преодолении нет. А в предложенном подходе — и быть не может. Может быть, дело именно в «точке зрения коммуникативной теории» и той онтологии которую она подразумевает. Полагаю, Олег использует их, чтобы подчеркнуть, что именно в участии в актуальном обмене суждениями (мнениями, оценками, рассуждениями и т. д.), и в порождении таких суждений, состоит роль литературной критики в литературном процессе. И вопрос состоит в том, каким образом это участие может стать максимально эффективным. Этот вопрос действительно крайне важен. Хотя бы потому, что без сколь-либо развëрнутого ответа на него «для себя» невозможно ни последовательно заниматься критикой, ни ждать от критики помощи или поддержки (авторам), ни ориентироваться на критику как участницу литературного процесса (читателям). В конце статьи Олег одобряет ранжирование с составлением списков значимых текстов и т. д. Думаю, само по себе оно не столь важно, как инициируемое такими списками обсуждение качеств, признаков, удельного веса текстов — и признаков, по которым о них можно судить. Для этого тексты надо читать. Возможно, более продуктивным для дальнейшего будет обсуждение критики как чтения.

В продолжение темы статьи Олега Полежаева я предложу ниже рассуждение о критике и еë назначении. В этом рассуждении основной категорией является «чтение». Критик — это прежде всего внимательный читатель.

2.

Итак. Критик — это прежде всего внимательный читатель. Автор художественного текста может ждать, что его текст будет прочитан. Что его (еë, их) прочитают. При этом быть прочитанным невнимательно легко. Для этого достаточно как-либо где-либо опубликовать свой текст. Социальные сети сделали публикацию мгновенной. Случайное, невнимательное чтение не представляет собой ничего особенного, но критик — это тот, кто читает внимательно. «Критик это… единственный полноценный тип читателя. Любой полноценный читатель — критик». (Кирилл Медведев). Такое чтение позволяет критику высказать что-то или написать о прочитанном. Такое внимательное (полноценное) чтение всегда редкость. Но не все внимательные читатели при этом ещë и пишут об этом сами. А критики — пишут. Они тратят своë время и энергию на эту работу. Далеко не каждый внимательный читатель настолько щедр.

Конечно, всем нам постоянно доступно множество сочинений о прочитанном, которые не переросли школьный уровень рассуждений на тему прочитанного. Они выражают только речевую способность их автора строить связные высказывания на заданную тему. Такие сочинения иногда считают «критикой», хотя они ею фактически не являются. Узнать их можно по безразличию к внутренней форме обсуждаемого текста, к тому, как именно и что именно автор/авторка/авторы делают, когда пишут данный текст. Углубление в текст потребовало бы от их авторов усилий. Причëм не только физических усилий, требующих сосредоточения и продумывания, но и других, состоящих в отстранении от собственного заведомого знания о том, что и как там «уже» написано. Многословие, эмоции, эквилибристическая стилистика не в силах замаскировать заведомый отказ от этих усилий.

В противоположность такой «критике» критика внимательного читателя сосредоточена прежде всего на том, что открывается в тексте при внимательном чтении. Это техника, с которой он сделан. Она состоит в конкретных художественных решениях автора/авторки/авторов и восстанавливается при чтении. Это чувственность (я сам предпочитаю говорить об «аффективности»), запечатлëнная в нëм и воспроизводимая при прочтении. И прочее. И это, далее и глубже, возможности, которые текст открывает читателю. Они относятся к техническим и аффективным возможностям поэзии: какой она может быть. И это, далее и глубже, возможности понимания, видения, знания — потенциальности какого-то иного пребывания в мире и среди людей. «Художественность» эстетического произведения как раз и состоит в этом раскрытии потенциальностей. Их философское обсуждение, т. е. исследование проблемы онтологии эстетического, равно как и проблемы об отношении этих возможностей к истине, позволяет приходить к различным решениям, и оно несущественно для вопроса о том, что такое критика «в коммуникативно-прагматическом аспекте», о котором пишет Олег Полежаев.

Критик сообщает другим об обнаруженных и оформленных возможностях данного текста (сборника, корпуса текстов и т. д.). Читая текст, критик их осознаëт, замечает, переживает, продумывает и так далее, а затем пишет о них для других. Общий знаменатель этих возможностей — движение. Это потенциальное возможное движение обретает форму, когда кто-то рассказывает о нëм третьим лицам. Собственно, в этом придании формы состоит уникальное творческое действие критика по отношению к прочитанному тексту. Оно требует усилия, и к такому усилию побуждает некая необходимость обратиться к тем, кто ещë не читал это с достаточным вниманием или же прочитал и хочет обменяться суждениями. Поэтому можно сказать, что текст завершается во внимательном критическом чтении. Столько раз, сколько раз он внимательно прочитан. Поэтому авторам так необходим критик.

Критик обращается к другим внимательным читателям вовсе не для того, чтобы «оценить» чужой текст. Это было бы столь же нелепо, как считать критикой проставление лайков или дизлайков. Оценивание просто не имеет отношения к «критике». Если текст не открывает возможностей и в этом отношении не интересен, то, вероятно, и на самом деле не стоит тратить на него внимание. Однако само по себе сообщение об отказе вчитываться в текст является не критикой, а лишь не более чем таким сообщением.

Неготовность заниматься критикой в той форме, которая для нас доступна, свидетельствует только о неготовности всерьëз обсуждать с другими собственное чтение (оставляю в стороне необходимость специальной подготовки для этого). Это невозможно передать на аутсорсинг, так что нераскрытые возможности так и остаются нераскрытыми, а эти тексты — незавершëнными. Заниматься критикой, то есть говорить о своëм чтении с другими читателями, полагая их полноценными или потенциально полноценными, это работа, которую можно взять на себя. Для этого должны быть причины. Есть ли они?

Наша общая неготовность быть критиками — готовность ввериться разделению труда, передавая дело критики кому-то ещë, одна из явственно известных «изнутри» реалий литературного процесса, — это простой результат нашего естественного нежелания делать что-то не лично ради самого себя. Непривычка быть всерьëз прочитанным связана с непривычкой «вкладываться» в критику других. Особенно тех, кто такой же, кто рядом. Верю, что в Прекрасной России будущего будет много отличной критики, потому что там будет много любви и дружбы.