Как люди, не столь уж и плохие сами по себе, коллективно способны заставлять работать систему, совершающую зло в ужасных масштабах? Магнус Виндинг описывает рецепт: все дело в распределении ролей в системе так, чтобы каждому человеку по отдельности было под силу сделать то, что от него требуется.

(Примечания: несмотря на провеганскую риторику этого текста, (1) сам автор сейчас считает, что более широкое противостояние видовой дискриминации эффективнее, чем продвижение веганства — не в последнюю очередь потому, что веганство обходит вниманием проблему страданий в дикой природе; (2) хотя во многих случаях веганство и вегетарианство похвальны, они не являются непременными компонентами стиля жизни тех, кто занимается уменьшением страданий.)

Сколько из нас согласились бы убить нечеловеческое существо, которое мы сами вырастили, если у нас не будет абсолютно никакой необходимости его есть?

Я уверен, что меньшинство.

Сколько из нас согласится заплатить другим людям за то, чтобы они вырастили и убили нечеловеческое существо, если у нас нет необходимости его есть?

Ответ, к сожалению, — все те люди, что покупают и едят мясо. То есть подавляющее большинство из нас.

По моему опыту, большинство людей признают, что такая непоследовательность не может быть оправдана, и правильно делают. В конце концов, этический статус действия не зависит от того, кто его совершает, а зависит от того, что именно делается. Убиваем ли мы кого-то сами или платим другому человеку, чтобы он его совершил, это всё равно неправильно, ведь для жертвы результат тот же самый: смерть от рук человека. Но к большому сожалению, реальность такова, что эта непоследовательность процветает, несмотря на наличие столь простых аргументов против неё. Реальность такова, что каждый день мы платим другим людям за то, что большинство из нас никогда не смогло бы сделать самостоятельно — за поступок, который для большинства из нас был бы ужасным и, во многих случаях, даже таким, за который мы не смогли бы себя простить. Эта непоследовательность поразительна, и кроме того, она является ни чем иным, как причиной величайшей жестокости, ныне совершаемой человечеством.

Стоит отметить, что решающее различие между нашим нежеланием убить другое существо и нашей готовностью покупать его мясо, похоже, заключается не только в том, что нож держит другой человек. Потому что, наверное, все же лишь меньшинство из нас согласились бы, чтобы кто-то другой убивал животное, если бы нам пришлось за этим наблюдать. Например, если бы мы стояли перед животным, и кто-то подошёл бы к нам и спросил: «заплатите ли вы мне за то, чтобы я убил это животное и отдал вам всё его мясо?», я думаю, очень немногие из нас сказали бы «да». На самом деле, я думаю, большинство людей были бы в ужасе и открыто осудили бы это, если бы это происходило прямо перед ними в реальной жизни. Например, если бы кто-то убил дикую птицу в моём местном парке, я уверен, что другие посетители парка возразили бы против этого поступка, — и уверенность в том, что птицу потом съедят, не играла бы особой роли. Тем не менее, человек, который сидит и ест бутерброд с куриным мясом, осуждая этого убийцу птицы и качая головой из-за непонятной ему человеческой жестокости, не может претендовать на моральное превосходство. Ведь он сам заплатил другому человеку за то, чтобы тот совершил именно то, что он осуждает: убийство птицы, которую нам необязательно было убивать или есть, и которая, вполне возможно, пострадала от более жестокой смерти, чем та, свидетелем которой он только что был и что осудил (многие куры, например, варятся на бойнях живьём — из-за того, что их горло не полностью перерезали).

Так что похоже, что мы готовы поддержать столь жестокий и злой поступок не просто потому, что его совершает кто-то другой, но также потому, что это происходит так гладко и без нашего ведома. Мы потребляем «продукты животного происхождения», потому что весь процесс их «производства» так удобно происходит вне поля нашего зрения.

Это должно нас насторожить. Тот факт, что подавляющее большинство из нас поддерживает что-то такое, что лишь меньшинство из нас когда-либо смогло бы сделать, — просто потому, что это происходит вне поля нашего зрения, — говорит о том, что мы полностью оторваны от того, что мы потребляем и от процесса, стоящего за этим. Причём сознательно, потому что мы понимаем, что многого не знаем об этом процессе. Мы сознательно отворачиваемся, и, поступая так, мы предаём не только животных-жертв, но и самих себя и свои ценности.

В этом состоит ужас большой, распределённой системы. Путём разделения различных злодеяний — акта выращивания животных только ради того, чтобы их убить, акта их убийства, акта дистрибуции и продажи их мяса, и акта их покупки и поедания — мы смогли создать систему, которая по своей жестокости может сравниться только с самыми садистичными из людей. В конце концов, многие из людей, которые выращивают животных для последующего убийства, говорят, что не могут смотреть на их убийство, и чувствуют себя ужасно, когда отправляют их на бойню. Однако передав следующую злую часть этого великого круга зла другому человеку, который не видел, как все эти животные росли — не видел их характеров и милых причуд, а видел лишь безымянных существ, входящих на бойню — мы добиваемся выполнения задачи. Коллективно, вместе, мы можем это сделать. И дело не в том, что этот человек, чья работа заключается в убийстве животных, как-то особенно виновен. Это просто работа, которая существует в ответ на спрос. Наш спрос. Всё возвращается к нам, потребителям, которые с радостью покупают и едят животных.

В общем, нам следует обратить очень пристальное внимание на то, какое зло может совершать большая распределённая система за счёт разделения крупномасштабной жестокости на множество мелких задач, каждая из которых выполняется людьми, преимущественно добрыми и хорошими. Так как наши способности к распознаванию таких злодеяний явно недостаточны. Однако факт, что у нас есть такая слепая зона, никоим образом не оправдывает нашу слепоту. Всё, что нужно, чтобы излечить нашу слепоту, — просто открыть глаза и перестать отворачиваться от того факта, что мы эксплуатируем других животных, и от того, какую роль мы играем в этой эксплуатации в качестве потребителей. Потому что все мы являемся частью этого механизма — такой же активной частью, как и любая другая. На самом деле, мы, потребители нечеловеческих животных, взяли на себя самую фундаментальную задачу из всех. Мы совершаем кульминационный, завершающий шаг во всем этом круге зла, — шаг, который мощно укрепляет идеологическое основание всей практики эксплуатации животных в акте снисходительного принятия: Да, животные — всего лишь вещи. Они — просто вещи, которые мы можем потреблять по пустяковым причинам.

Коллективно мы делаем то, что никто из нас не смог бы сделать в одиночку. Мы смогли создать коллективную практику, которая намного более ужасна, чем всё, чего мог бы достигнуть любой из нас по отдельности. Как у нас так получилось? И как мы можем это остановить? Я бы сказал, что наш финальный акт потребления «продуктов животного происхождения» — то, что большинство людей считает относительно невинным поступком — не только является ключевым элементом в пазле нашей эксплуатации животных и важным фактором, способствующим нашей моральной путанице в отношении них. Это основа всего. Это первородный грех, который мы совершаем против них. Только когда мы прекратим это делать, прекратится наша эксплуатация животных и все те ужасы, которые неизбежно с ней связаны.

* * *

Оригинал: Magnus Vinding, "Animal Agriculture" — A Distributed Evil. Перевод: К. Кирдан для проекта Reducing Suffering.