Автор: Александер Данлэп

Перевод: Дмитрий Поляков и Мария Рахманинова

Александер Данлэп — научный сотрудник, участник постдок-программы Центра Развития Окружающей Среды (SUM) в университете Осло (Норвегия). Работая на пересечении антропологии, географии и политической экологии, А. Данлэп из критической перспективы исследует полицейско-милитаристские трансформации, дискурсы рынка, развитие ветряных источников энергии, а также проекты по добыче ресурсов в Латинской Америке и Европе.

В последнее десятилетие термин «деколонизация» занял в Университете видное место. Ученые говорят о деколонизации, простирающейся от диет до международной безопасности. Признавая размывание и кооптацию термина «деколонизация» (Tuck and Yang, 2012; Grosfoguel, 2016; IAM, 2017), эта статья в сжатом виде исследует то, чем для деколонизации может быть полезен анархизм: что такое анархистская деколонизация или деколониальность? [1] Недавняя статья Лины Альварес и Брендана Коулсэта (2020) в журнале «Исследования деколонизации экологической справедливости» указывает, хотя и не напрямую, на близость анархизма и деколонизации. В качестве ответа в настоящей статье представлена концепция анархистской деколонизации, которая складывается скорее посредством краткого обзора множества анархистских позиций [2], чем за счёт обнаружения и реакции на наблюдаемые противоречия в деколониальной теории, от которых анархистская деколонизация дистанцируется.

Анархизм и Анархия

Деколониальные критики признают наличие европоцентризма в анархизме. Это влечет за собой проблематичную привилегированность просвещенческого рационализма и материалистического атеизма, сведение проблем исключительно к классу (классоцентричность) и перенос западных концепций государства, суверенитета и права на культуры коренных народов (Ciccariello-Maher, 2011; Ramnath, 2012; Barker and Pickerill, 2012). Такая ограниченность обусловила призывы к деколонизации анархизма (см. Ciccariello-Maher, 2011; Ramnath, 2012; Pico in Ruiz, 2020). «Мы до такой степени утратили и забыли эти связи [с землей], — утверждает Джозеп Гарденес (2011), — что в классических анархистских текстах находим то же самое рационалистическое предложение заменить капиталистическую войну всех против всех социалистической войной “всех против природы”» ради создания «архитектуры подконтрольной окружающей среды». Признавая это ограничение, Майя Рамнат, тем не менее, указывает как минимум на три аспекта, в которых анархизм дополняет антиколониальную борьбу (2011: 26–8). Во-первых, анархизм признает государство чем-то «внешним по отношению к обществу», а действия анархистов предстают как «важнейшее сопротивление наступлению индустриализации» в противоположность «марксистским и синдикалистским [телеологически развитым] допущениям» (см. также Springer, 2016). Во-вторых, анархизм утверждает, что «земледелец-крестьянин, а не промышленные пролетарии [представляет] передовую линию в борьбе» (см. также Roman-Alcalá, 2020)[3], и, в-третьих, сегодня анархизм признает пересечение (экономического, политического, психологического, идеологического и военного) угнетений, которые предусматриваются колонизацией, что тем самым требует «полной деколонизации». Деколониальный анархизм требует полного освобождения людей и нечеловеческих существ (Springer, готовится к печати), а (нео)колониальное государство, в соответствии с повстанческой тенденцией (см.: Loadenthal, 2017), определяется как оккупационная сила, ведущая постоянную войну большей и меньшей интенсивности в целях контроля над природными «ресурсами» и приручения людей.

В анархизме, однако, есть множество позиций и перекрестных противоречий. Классически (й)е анархизм (ы) вроде анархо-синдикализма и коммунизма хотя и принимают различные формы, придают большое значение коллективной борьбе, организации труда и контролю над производственной инфраструктурой с целью создания эгалитарных, самоорганизованных и управляемых самими рабочими рабочих мест [worker-led workplaces], что включает в себя отмену наемного труда (Рудольф Рокер, Петр Кропоткин и Михаил Бакунин). Анархо-индивидуализм и/или эгоизм вместо этого отдают приоритет свободе воли и индивидуальному действию над группами или идеологическими системами (Макс Штирнер, Ренцо Новаторе и Эмма Гольдман). Эти идеи породили повстанческий анархизм, который бросает вызов классическим организационным стратегиям, апеллируя к «неформальной организации», аффинити-группам и прямым действиям против капиталистического государства (см. Alfredo Bonanno & Jean Weir). Анархо-нигилизм, вдохновленный нигилистическим движением 19 века и анархо-индивидуализмом, отказывается от артикуляции какой-либо «надежды» на будущее или «лучшего завтра» и намечает путь уклонения от закона и разрушения (см. Novatore и Anonymous, 2013a). Инсуррекционистские и нигилистические тенденции закрепились в Латинской Америке (Anonymous, 2013, 2014a, 2014b; Rodriguez, 2013, 2020; Ruiz, 2020; Negación & Conspiración Acrata Magazines); между тем, распространение получили также феминистские и квир-тенденции (см. Beniamino, 2018; FBI, 2019; Bash Back! & Bæden Journal).

Наконец, что особенно актуально для анархистской деколонизации, имеет место и плеяда зеленых и экологических анархистов (см. Green Anarchy, 2005; Clark, 2020). Под влиянием последних тенденций зеленый анархизм ставит во главу угла экологические проблемы, включая защиту земель, освобождение животных (анти-спейсишизм, веганство) и уважение к горизонтальным культурам коренных народов. Зеленый анархизм связан с антицивилизационным анархизмом, который усматривает корни угнетения и господства настоящего в Древней Цивилизации, возникшей до колониализма (см. Green Anarchy, 2005; Return Fire & Black Seed Magazine). Анархо-примитивизм играет центральную роль в продвижении антицивилизационной критики и деконструировании технологий, времени и культуры, отстаивая при этом не-«цивилизованный» образ жизни, а в своем экстремальном выражении возврат к практике охотников и собирателей (см. John Zerzan; el-Ojeili and Taylor, 2020). Эта краткая, частичная и неполная типология служит образцом для создания деколониальных синергий.

В ряду анархистских течений существует обширный перечень позиций, теорий и разногласий, например, в формах «анархизм против анархии» (Green Anarchy, 2005) или «цивилизованные анархисты против подрывников» (см. Anonymous, 2013). Последние зачастую стремятся дистанцироваться от воркизма, бюрократизированных форм жизни и, что важно для наших целей, ее европоцентристских основ. Было бы полезно определять анархизм как напряжение. Альфредо Бонанно (1998 [1996]: 2) утверждает:

Анархизм — это не то понятие, которое можно заключить в одном слове, как на надгробии. Это не политическая теория. Это способ осмысления жизни, а жизнь, какими бы пожилыми или молодыми мы ни были, будь мы стариками или детьми, не является чем-то определенным: это ставка в игре, которую мы должны делать день за днем. Когда мы просыпаемся утром и ставим ноги на землю, у нас должна быть веская причина для того, чтобы встать, в противном случае не имеет значения, анархисты мы или нет. С тем же успехом мы можем остаться в постели и спать дальше.

Анархизм реляционен, он полагается на самоорганизованное, прямое действие. Он не верит в отрыв теории от действия, что порождает в анархистах склонность отвергать университеты (см. Springer, 2016). «Наш анархизм не является чистым, — утверждает Сильвия Ривера Кусиканки (2014: 12), — он окрашен принадлежностью к коренным населениям», феминизмом, экологией и даже духовным началом. Анархическая и антиавторитарная напряженность отвергает четкую категоризацию, принимая различные облики и формы в контексте плюриверсума борьбы. Несмотря на разнообразие анархистских взглядов (см. Anonymous, 2014b; Rodríguez, 2013, 2020; Maldonado, 2012; Maxwell and Craib, 2015; Ruiz, 2020), согласно исследованию Арагорном (2005) индигенного анархизма, существуют три важных реляционных основания: прямое действие, взаимопомощь и добровольное сотрудничество. Прямое действие подчеркивает непосредственную деятельность через самоорганизацию, но также посредством атак на структуры господства. Взаимопомощь — это добровольный обоюдный обмен ресурсами и услугами для достижения взаимной выгоды (см. Кропоткин; Goldman; Springer, 2016). В то же время добровольное сотрудничество представляет собой то, как люди определяют свою деятельность: как и с кем они проживают жизнь. Эти особенности неявно существовали уже давно и по-разному выражались в тех или иных индигенных культурах по всему миру. В этом смысле анархизм предлагает один из способов говорить об отказе от господства, которое исходит от групп, бюрократий, технологических систем, инфраструктуры, экономических императивов, «лидеров» экологической справедливости (в зависимости от контекста) и само́й принудительной власти. Как объясняет Джон Северино (2015), требование поддерживать «руководящую роль угнетенных на самом деле является манипуляцией, поскольку не все угнетенные идут в одном направлении»:

Если мы будем честны в этом, то сможем отбросить ложный нейтралитет и циничную самоотверженность «союзнической политики», а также признать необходимость выбора по поводу того, кого мы хотим поддерживать, с кем мы хотим сражаться бок о бок. И этот выбор будет проистекать из нашей собственной субъективности, нашей собственной потребности в борьбе и нашего собственного видения свободы.

Основываясь на саморефлексии и антиавторитарном видении, анархистское действие направлено на отказ от всякого господства и политического контроля.

Деколониальная теория: авторитаризм против антиавторитаризма

Как и анархизм, деколониальная мысль в той или иной степени коренится в воинственной практике и борьбе за самоопределение. Термин «деколонизация» исторически ассоциируется с марксистско-ленинской и маоистской вооруженной борьбой, а также статьей 1 (2) Устава ООН 1945 года, устанавливающей принцип равноправия и самоопределения народов. В академии деколонизация возрождает не только авторитарны (е)й марксизм (ы), но и редукционистскую, разобщающую людей политику идентичности, которая способствует университетской иерархии и либеральному реформизму (см. Asher, 2013; Grosfoguel, 2016). В то время как автономистский марксизм обладает ценностью, а деколониальная теория предлагает значимые интервенции в диверсификацию знаний, деколониальная теория университетов, которую часто называют «модерность/колониальность-деколониальность» (МКД), является иллюстрацией для подобной критики.

Сегодня «ученые МКД патрулируют теоретические и политические границы» в университете, отмечает Киран Ашер (2013: 839), указывая на то, как постколониальные ученые — и, более того, ученые европейского происхождения — создают произвольные теоретические критерии, а также критерии, основанные на идентичности. «Почему Спивак игнорируется, а Ганди поддерживается?» — спрашивает Ашер (2013: 839). Далее эту произвольную линию иллюстрирует Миньоло (2010: 1), который, обличая европоцентризм и марксистскую мысль (во многих отношениях справедливо), рукоплещет Максу Хоркхаймеру и Франкфуртской школе за то, что она «сконденсировала традицию еврейских критических мыслителей в Германии первых лет гитлеровского режима, которая, пусть и марксистская по духу, по большей части переплелась с расизмом и колониальностью». Это разобщающее пограничное патрулирование, как констатирует Ашер (2013: 840), является результатом своего рода «де/постколониальной политики идентичности и национализма внутри академии». Кусиканки (2014: 7) могла бы справедливо возразить, что «идентичность конструируется жизнью в настоящем». Более того, как напоминает нам Рамон Гросфогуэль (2016: 134–5), эта академическая полицейщина усугубляется «эпистемическим извлечением» учеными МКД, которые присваивают «идеи мыслителей» для борьбы «без какой-либо политической приверженности социальным движениям или борьбе коренных и афро-народов».

Политика идентичности создает эксплуатационные границы и опирается на редукционистский эссенциализм. Ашер (2013: 839) указывает, что в текстах МКД «мало внимания уделяется гетерогенности и разнообразию на [латиноамериканском] континенте». Это включает в себя закрепление категорий анализа и предотвращение отличающихся от них формулировок и отличающейся политики. «В деколониальной литературе мало внимания уделяется тому факту, что сама культура часто оспаривается на местном уровне», — объясняют Иокинье Родригес и Мирна Лиз Интуриас (2018: 91), которые решают эту проблему, встраивая деколониальную теорию во «внутриобщинный уровень».

Рауль Зибечи (2012: 320, 268) критикует деколониальную традицию использования понятия «социальные движения», предлагая взамен либо просто «движения», либо «подвижные общества»: с их помощью легче удерживать в поле зрения действительные политические и культурные различия, вызывающие мобилизацию сил и восстания. Между тем, приверженность этому понятию связана, по его мнению, с тем, что многие мыслители традиции МКД отнюдь не являются антиэтатистами и приветствуют (пусть и не всегда явно) не только колониальные коллаборации Ганди (Dunlap, 2020: 22), но и президентство Эво Моралеса, усматривая в нём «коллективный проект государственной деколонизации», опирающийся на низовые движения (Walsh, 2018: 51)[4]. Ещё один пример одобрения авторитаризма — поддержка Боавентурой де Соуза Сантосом мексиканского президента Андрэ Мануэля Лопеса Обрадора (АМЛО), основанная на том, что он — человек, строящий (очень спорные — прим. автора) промышленные коридоры через всю Мексику, «не прибегая к коррупции» (Velázquez, 2019). Однако, учитывая то, сколь разнообразно понимание [самого концепта — прим. пер.] развития в разных цивилизациях, это никак не может быть достаточным основанием для оправдания систем господства, ведущих к экологической катастрофе. Таким образом, деколониальная теория [парадоксально — прим. пер.] часто питает симпатии к этатизму и авторитаризму, которые анархистская деколониальная перспектива закономерно отрицает.

И всё же за пределами академии — например, в деколониальной литературе — государство преимущественно отрицается. Вне университета антиавторитарные деколониальные тенденции оказываются преобладающими и отчасти отталкиваются от постдевелопменталистской традиции [от англ. “development” — развитие. — прим. пер.]. Антиавторитарный, анархистский дискурс выражен в ней лучше всего, поскольку постдевелопментализм отдаёт предпочтение солидарности, а не «политике идентичности и академическому национализму» (см. Rahnema, 1997; Kothari et al., 2019). Неакадемическое деколониальное письмо определяет государство как ядро (нео)колониализма и колониальной матрицы мышления. Анархисты, принадлежащие к коренным народам, часто рассматривают вариации самого концепта «индигенный» [коренной — прим. пер.], а также сложности, связанные с его употреблением по причине его потенциала к авторитаризму. Важнейшими вехами развития индигенных анархизмов [анархизмов коренных народов — прим. пер.] и традиции антиавторитарной деколонизации стали работы Арагорна (2005, 2018), Альфреда Тайаке, Роба Лос Рикоса, Зиг Зага и Хилла Горда, коллектива Cante Waste (2012), Кусиканки, Кли Бенальи, проекта Indigenous Action Media (IAM, 2014, 2017), а также многих других авторов и проектов. Разрабатывая концепт индигенного эгоизма, Cante Waste (2012: 5) критикуют «упрощённый взгляд на личный интерес», противопоставляя ему «индивидуализм как принцип деколонизации», позволяющий бороться с ненавистью к себе [связанной с опытом угнетения — прим. пер.] и ассимиляцией, а также воплощать «индигенную гордость», заключённую в том, «что для нас значимо, и позволяющую начать действовать в наших собственных интересах», противоположных интересам колониальной/этатистской системы. Журнал индигенных анархистов «Чёрное семя» (изд. с 2014 по наст. вр.) напоминает о другом недооценённом ресурсе для антиавторитарной деколонизации. В общих чертах его суть передают слова защитника языка мичиф [мичиф — исчезающий смешанный язык канадских метисов — прим. пер.] о том, что «политика <индигенных обществ> имеет значение». Подчёркивая ценность анархизма, он (Anonymous, 2018: 5, 14) говорит о сложностях политической борьбы на территориях, населяемых индигенными обществами:

Высказываться в защиту индигенной суверенности не означает поддерживать каждого представителя коренного народа в каждом его начинании. Внутри индигенных обществ немало мизогинов или приверженцев политических карьерных лестниц, и вы не сделаете мне одолжения, помогая им достичь желаемой власти. Боритесь за освободительные идеи, а не за нации и кровь.

Анархистская деколонизация

Государство — это усовершенствованная модель колоний, материальная инфраструктура (нео)колониализма (see Dunlap, 2018). «Выберите [любую форму власти] — неважно, полицию, тюрьмы, милитаризм или опустошение окружающей среды, — пишет Вард Черчилль (2002), — [и вы увидите]: точкой их пересечения будет государство». Для Черчилля (как и для других анархистов) государство — это, во-первых, единый центр, образующий вокруг себя целое [и пересекающий всё внутри него]», во-вторых, инструмент для концентрации капитала. «Внутренняя колонизация и угнетение коренных жителей Северной Америки зависит от существования структур централизованного государства… на севере и на юге от границы и где угодно ещё». Анархистская деколонизация видит в государстве, во-первых, центр обеспечения (нео)колониализма, во-вторых, узел, в котором пересекаются процессы господства, находящие выражение в геноциде, экоциде и многочисленных других формах рабства, а также в степенях его интенсивности. Деколониальная эпистемологическая деконструкция перекликается с (гео)археологическими исследованиями этатизма, которые обнаруживают «эпистемологический узел», интенсифицирующий этатистскую мифологию и инерцию угнетения (Torre and Ince, 2018: 181). Анархистская деколонизация противостоит этой мифологии, вызываемой к жизни лишь для того, чтобы снова и снова запускать всепожирающего Левиафана, а также потреблять и перенаправлять человеческие и нечеловеческие ресурсы в кибернетическую инфраструктуру капитала.

Этатистский реформизм оказывает разрушительное воздействие и на социально-экологическую сферу. Зачастую реформы, направленные на снижение интенсивности её эксплуатации, параллельно делают возможным внедрение множества «менее разрушительных» и «более щадящих» мер, ведущих к деградации общества и окружающей среды. По мысли Альвареса и Кулсета (2020), справедливость обеспечивается лишь множественностью голосов и их взаимодействием, а также практиками взаимной помощи, добровольных ассоциаций и прямого действия. С этой точки зрения, категориальные измерения экологической справедливости (связанные с распределением, признанием и порядком процедур) возможны лишь посредством постепенного наступления организованных форм бунта и протеста на этатистские институции, а также посредством разделения целого на части, обеспечивающего возможность более эгалитарного и менее истощающего подхода к системе социально-экологических ресурсов. Согласно Гардениэсу (2011: 14–15), на практике анархистская деколонизация означает отнюдь не «революцию как нечто организованное согласно единому плану» и связанное со взглядом сверху вниз — «как если бы речь шла лишь о рискованной игре». Вместо этого анархисты обращаются «к сети живых взаимодействий, успешно обеспечивающей горизонтальную и автономную коммуникацию», и наилучшим образом дополняющей деятельность тех, кто в одиночку идёт к социально-экологическому освобождению своими путями (ibid.). Анархизм предлагает огромный багаж идей, в том числе за пределами своих западных вариаций (См. Аnonymous, 2013, 2014; Rodríguez, 2013, 2020; Maldonado, 2012; Maxwell and Craib, 2015; Ruiz, 2020). В принципиальной множественности своих воплощений анархизм продолжает уклоняться от отчуждения и концептуальной реификации и, тем самым, воплощать в себе неуправляемую силу, противостоящую господству и разрушению окружающей среды.

Анархистская деколонизация помещает такие ценности, как автономия и горизонтальность, а также ряд других «анархистских» социокультурных ценностей — во всём их многообразии и со всем их богатым потенциалом, — в центр своего проекта, бросающего вызов основаниям современной цивилизации, ребрендингу авторитаризма и централизованному контролю, основанному на политике идентичности. Это хорошо видно на примере рефлексии Альвареса и Кулсета об обратной тенденции (2020: 57): «Даже те, кто подвергся маргинализации и расиализации, — не с необходимостью свободны от колониальности мышления». Техно-капиталистический прогресс осуществляет своего рода захват «желаний угнетённых» (Ibid.). Так, Альварес и Кулсет (2020: 60) рассматривают историю развития нефтепровода в Канаде — на территориях, населяемых коренными народами, и обращают внимание на то, как стратегии вовлечения трансформировали образ мышления индигенного населения и изменили его отношение к земле (также см. Dunlap, 2018a). Манипулятивные стратегии привлечения к участию свойственны государственным структурам и этатистским сценариям развития, воздействующим на людей и перенаправляющим энергию протестных настроений в русло социально-экологической эксплуатации. Не менее тревожно выглядит сценарий, в котором всякий, кто решится — в той или иной степени — противостоять государству и натиску его стратегий развития, становится объектом служб безопасности (см. Dunlap, 2020). Таким образом, проект анархистской деколонизации предполагает, что важна не только сама область, из которой слышны голоса её обитателей — не менее важны антиавторитарная политика и эпистемология, которые люди выбирают в качестве оснований для своих требований и практик.

Заключение

В этой статье была предпринята попытка ввести в научный оборот понятие анархистской деколонизации. Кратко рассмотрев различные траектории анархистской мысли, опасные маршруты внутри деколониальной теории, а также взгляд тех, кто ассоциирует себя с индигенным анархизмом, мы сфокусировались на сценариях солидарности между анархизмом и деколониальной тенденцией. Это позволило нам увидеть, что проект анархистской деколонизации направлен против этатизма, противостоит мифам капиталистического прогресса, выступает против всех форм угнетения и опирается на многочисленные духовные и экологические практики. Согласно Патрику Вулфу, государство представляет собой структуру, ориентированную на постоянный захват — длящийся, варьирующийся и перформативный — заражающий своих участников и имитирующий децентрализованное управление «снизу-вверх». В настоящей статье предпринимается попытка продвинуться в разработке деколониального анархизма, или анархистской деколониальной мысли. Конечно, создание новых академических понятий и аналитических категорий — палка о двух концах. С одной стороны, это может послужить основанием для обсуждения новых траекторий понимания различных антиавторитарных политических практик, но также это может привлечь слишком много внимания к тому, чему следует продолжать пребывать в тени, уклоняться [от пристального контроля со стороны власти — прим. пер.] и сохранять таким образом свой субверсивный потенциал. В самом деле, анархистской деколонизации, как и вообще анархии, лучше оставаться слишком скользкой, хаотичной и аморфной, чтобы её можно было легко схватить или удержать. Флюидный концепт анархистской деколонизации стремится возродить дух, отвергающий и перемалывающий в динамичном танце и круговую поруку власти, и психосоциальные ловушки господства — с очевидностью требующие экспериментов и изучения (разного уровня артикулированности).

Примечания

1. «Анархистская деколонизация» предпочтительнее «деколониальности» из–за ее академических корней и отсутствия в текстах индигенных анархистов за пределами университета, по крайней мере, в Северной Америке.

2. В связи с ограниченным объемом текста известные ученые и журналы упоминаются только в тексте. Сведения о классических анархистских мыслителях см. у Симона Шпрингера (2016).

3. Очевидно, что существуют марксистские вариации, но здесь речь идет о реляционных различиях.

4. Прямо противоположен анархистский взгляд на Моралеса, озвученный, к примеру, Густаво Родригесом (2020).

Оформление: кадры из фильма «Клетка для кролика», реж. Ф. Нойс, 2002.

Читать статью в журнале “Akrateia”