Отрывок из относительно недавней статьи социолога Даны Уильямса, в котором автор на основе ряда интервью выявляет основные причины маргинального — по сравнению с марксизмом и либеральным феминизмом — положения анархизма в академической среде в целом и, конкретно, в социологии. Специфическая природа академии, недостатки и просчёты самого анархизма, а также целенаправленное исключение анархистских подходов из–за их излишней радикальности для университетских репутаций — вот что Уильямс полагает наиболее очевидными предпосылками указанного положения.

Автор: Дана М. Уильямс

Перевод с англ.: Дмитрий Поляков

Чтобы лучше понять, как марксизм и феминизм проникли в социологию — тогда как анархизм в этом явно не преуспел — в настоящем разделе я использую данные тридцати опрошенных с учёными степенями в области социологии, чьи (нередко значительные) познания в анархизме стали предметом предыдущего исследовательского проекта[1]. Респондентов спрашивали: «Почему анархизм не оказал на социологию такого влияния, как другие движения (например, марксизм и феминизм)?» Благодаря качественному анализу их содержательных ответов я выделил три основные темы (описанные и процитированные в этом разделе): природа академии и научных дисциплин, недостатки анархизма и преднамеренное исключение анархистских голосов. Хотя возможны и другие потенциальные объяснения такой академической динамики, последующие темы включают все ответы, полученные в ходе интервью.

Во-первых, научное сообщество имеет иерархическую структуру, которую анархисты склонны отрицать, из–за чего они избегают привлекательных в других отношениях атрибутов университета. В то же время марксизм «неявно или явно приветствует авангардизм, иерархию и налагаемую извне дисциплину», что делает его легко приспособляемым. Сам Маркс разработал, как считается, «научный» подход к социологии социализма (по крайней мере, в отличие от многих его современников-анархистов), и, таким образом, самовосприятие социологов в качестве учёных резонирует с марксизмом, но не с анархизмом. Если наука представляет собой форму «авторитета» для социологии, то анархизм не идёт в ногу с этой дисциплиной, потому что создаётся впечатление, будто он «по большей части остаётся в сфере философии». Поскольку анархизм представляет угрозу национальному государству — ведь, по сути, он отказывается признавать его легитимность, — то университеты становятся для него чуждой территорией, так как зачастую это учреждения, которые финансируются государством. И «этатизм» социологии, похоже, заглушает негосударственные альтернативы и фантазии. Возможно, это предсказуемо, учитывая то, как социология «[возникала] наряду с государством и часто у него на службе». Дюркгейм, например, отстаивал такую социологию, которая могла бы диагностировать «больные» общества, при этом государственный человек, по аналогии с врачом, «предупреждает возникновение [социальных] болезней хорошей гигиеной, а когда они обнаружены, старается вылечить их» (Дюркгейм 1990, с. 471).

Во-вторых, осложнять синтез анархизма в рамках социологической традиции могут и его предполагаемые недостатки. Важно отметить, что анархизм часто воспринимается как нестрогий или поверхностный в своём анализе. Под ним скорее понимают устоявшийся набор принципов, который не предусматривает критику капитала, как в случае с марксизмом. Следовательно, анархизм не так теоретически «богат», как другие направления, в том числе феминизм. Некоторые полагают, что анархизм опирается на нормативные требования, и утверждают, что тем самым он уклоняется от амбициозной аналитики. Кроме того, в последнее время сравнительно немного популярных или массовых движений (с точки зрения численности или влияния на популярную культуру) открыто продвигали анархистскую идентичность, ценности, тактику и организацию; вместо сильных открыто анархистских движений анархистское влияние имеет тенденцию быть преимущественно косвенным и существует, как правило, в рамках непубличных анархистских движений (см., например, Williams 2017, Bray 2013, Williams 2018). Хотя в более ранние периоды анархисты имели некоторое влияние, большую его часть они утратили — не только в академических кругах, но и в обществе в целом, — особенно после громкого «успеха» большевистского подъёма в России. На Западе — как в социологии, так и в обществе — марксизм имел большее распространение, чем анархизм, по крайней мере, до конца холодной войны. Влияние анархизма на антисистемные движения снизилось после его подавления в 1930-е годы, когда марксизм, казалось, одержал победу над своим ближайшим конкурентом.

Наконец, анархистов исключили из социологии, закрыв к ней доступ. Существует значительная общественная демонизация и подавление «жутких» анархистских монстров. Следовательно, открыто говорить об анархизме часто рискованно из–за того страха, который он порождает. На протяжении более ста лет силы правопорядка и безопасности считали анархизм идеологической (а также «криминальной») угрозой и, таким образом, обращались к политическим репрессиям (например, к преследованиям и казням) как к инструментам социального контроля. Хотя риск анархистских выступлений в Северной Америке меньше, чем в отдалённом прошлом, негативные последствия для радикальных движений остаются в силе. Популярная культура и СМИ презрительно изображают «анархию» в виде детей, бросающих камни в полицию, вместе с тем отказывая ей быть признанной социальной философией и практикой. Пресса представляет анархизм как нечто неуправляемое, дикое и пугающее, как синоним «хаоса» (см.: McLeod & Detenber 1999, McLeod & Hertog 1992, Donson и др. 2004, Boykoff 2007). Даже прогрессивные левые пытались усмирить анархизм, поскольку он является мощной оппозиционной радикальной линией мышления и действия. В отличие от чрезмерно радикального образа анархизма, марксизм и феминизм можно рассматривать как куда более реформистские и легко ассимилируемые. Предположение о том, что общество должно быть радикально реорганизовано — от иерархических государств и превосходства белых до военных, капитализма и патриархата — многим кажется излишне экстремальной и неприемлемой позицией. Те вещи, которые общество считает легитимными, спокойно усваиваются и интегрируются университетами, потому что это не приведёт к нападкам на них. Хотя феминизм представляет угрозу гендерному порядку, а марксизм предельно критичен к капитализму, они не предполагают и не требуют противодействия национальному государству, не говоря уже обо всех формах иерархии. Марксизм и феминизм «изолируют свой анализ таким образом, что формы господства, не расположенные в их поле зрения, часто остаются незамеченными и неисследованными», из–за чего они «достаточно легко поддаются приручению». Эти две другие традиции движения были «более чем готовы работать с существующими властными структурами». Марксизм был благосклонно принят во многих академических дисциплинах, как и либеральный феминизм, который довольно комфортно обосновался в академии (радикальный, социалистический и анархо- феминизмы были встречены гораздо менее тепло). Поэтому анархистские идеи слишком радикальны для государственной дисциплины.

Важно также указать на четвёртую тему, стоящую особняком: некоторые респонденты не согласились с фундаментальными допущениями в вопросе интервью, в котором отмечалось включение марксизма и феминизма в академию, при том что анархизм проложил меньше путей на этом поприще. Эти несогласные социологи утверждали, что, во-первых, анархизм оказал влияние на социологию, а во-вторых, относительно медленное принятие марксизма и феминизма говорит о том, что на самом деле они не были такими уж успешными революционными силами. Первое утверждение отводит анархизму более широкое, чем принято считать, место в социологической традиции, и это влияние, безусловно, ускользнуло от внимания. Последнее утверждение предполагает, что та видимость известности, которой пользуются марксизм и феминизм, скорее иллюзорна, чем гарантирована, и что необходимость бороться за место за академическим столом указывает на продолжающееся сопротивление внутри академии (что, безусловно, имеет место в некоторых случаях).

Ссылки

Дюркгейм Эмиль (1990), О разделении общественного труда. Метод социологии. М.: Наука.

Boykoff, Jules (2007), Beyond Bullets: The Suppression of Dissent in the United States, Oakland, CA: AK Press.

Bray, Mark (2013), Translating Anarchy: The Anarchism of Occupy Wall Street, Alresford, UK: Zero Books.

Donson, Fiona, Chesters, Graeme and Welsh, Ian (2004), ‘Rebels With a Cause, Folk Devils Without a Panic: Press Jingoism, Policing Tactics and Anti-capitalist protests in London and Prague, Internet Journal of Criminology.

McLeod, Douglas M. and Benjamin H. Detenber (1999), ‘Framing Effects of Television News Coverage of Social Protest’, Journal of Communication 49, 3: 3-23.

McLeod, Douglas M. and James K. Hertog (1992), ‘The Manufacture of ‘Public Opinion’ by Reporters: Informal Cues for Public Perceptions of Protest Groups’, Discourse & Society 3, 3: 259-275.

Williams, Dana (2017) Black Flags and Social Movements: A Sociological Analysis of Movement Anarchism, Manchester: Manchester University Press.

Williams, Dana (2018), ‘Contemporary Anarchist and Anarchistic Movements’, Sociology Compass 12, 6 (June): 1-17.

Источник (полный текст): Williams, Dana (2022), ‘Taming all Challengers: Academically and Philosophically Situating Anarchist-Sociology in North America’, Anarchist Studies 30.1: 30-57.

Оформление: кадры из фильма «Общество мёртвых поэтов». 1989. США. Реж. П. Уир.

Читайте в журнале