Часть II

Часть III

В своей невероятно актуальной статье Энтони Инс — географ и преподаватель Кардиффского университета (Уэльс, Великобритания) — предлагает набросок перспективной области исследований, которую принято называть анархистской географией и которая, если можно так выразиться, академически отзеркаливает текущие процессы массовых миграций и перемещений, оспаривающих сложившиеся представления о государственных границах. В первой части статьи автор предлагает исторический обзор корреляций между анархизмом и географической наукой со времен Петра Кропоткина и Элизе Реклю до начала XXI века, фиксируя то, «как географы все чаще применяют анархистские идеи, концепты и аналитические инструменты для критического анализа наших сложных отношений с населяемыми нами пространствами».

Автор: Энтони Инс

Перевод: Дмитрий Поляков

Впервые я понял, что хочу стать географом, когда прочитал книгу анархиста Джеффа Феррелла «Разрушение улиц» (2001). Несмотря на тот факт, что Феррелл был криминалистом, а не географом, мощный посыл его книги выстраивался вокруг оспаривания публичного пространства и политики создания по-настоящему общественных и эгалитарных пространств для социальных изменений. Задействовав критику (анархизм) и предметную область (общественное пространство), с которыми я никогда раньше не сталкивался, Феррелл исследовал то, как городская среда формируется и конституируется всевозможными политическими, социальными, культурными и экономическими силами. Что меня потрясло, так это то, что пространство эфемерно и неуловимо — мы не можем удержать в руках кусок пространства, опросить его или пропустить через машину для анализа, — но вместе с тем оно с неизбежностью материально и заземлено, оно глубоко укоренено в повседневной борьбе за выживание, самовыражение, благополучие и социальную справедливость. Для разочарованного студента-политолога, которого учили, что исследование политики в основном связано с заучиванием наизусть технократических систем западного правительства, это было прозрением значительного масштаба.

Вскоре стало ясно, что анархизм и география могут быть вполне замечательными компаньонами, предлагая целостный, детализированный, проницательный и потенциально преобразующий взгляд на мир. Мощное напряжение, которым наполнена анархистская критика, заключается в том, что она включает в себя фундаментальное и неумолимое вопрошание о самом базисе известного нам общества и вместе с тем идентифицирует ситуативные практики и отношения, обнаруживаемые в повседневности, как потенциально воплощающие будущие освободительные миры. Таким образом, неотвратимая вездесущность пространства как первичного, обусловливающего фактора всех человеческих и нечеловеческих отношений и процессов без труда связывает нас со способом политического анализа и действия, подобным анархизму, который предоставляет нам инструменты для извлечения и предельно радикального преобразования этих отношений и процессов. Поэтому неудивительно, что два самых влиятельных анархиста XIX века — Элизе Реклю и Петр Кропоткин — были также и двумя самыми влиятельными географами той эпохи. Удивительно, однако, то, что, если не считать кратковременного всплеска интереса в середине-конце 1970-х годов, академическая география до сих пор имела очень мало прямых контактов с анархизмом. Лишь в последнее время небольшая группа географов-анархистов возродила эту традицию.

В этой статье я обрисовываю природу современного возрождения анархистской географии, рассматривая то, как географы все чаще применяют анархистские идеи, концепты и аналитические инструменты для критического анализа наших сложных отношений с населяемыми нами пространствами и местами. Прежде всего, я вкратце рассказываю об исторических связях между анархизмом и географией, а также о таких схожих областях, как архитектура и проектирование. Затем я перехожу к обсуждению того, как анархистская мысль появилась в современной академической географии, и проговариваю некоторые возможные причины этого, прежде чем исследовать три ключевые современные темы, которые сформировались благодаря анархистскому вмешательству в англоязычную географическую науку: отношения между анархизмом и «автономными» практиками, мышлением и движениями; анархистская критика власти и этатизма в контексте более масштабных географических дебатов о пространственности управления; и анархистские взгляды на роль, природу и политику «публичности» и публичного пространства.

Краткая история анархистских географий

Основное внимание в этой главе я уделяю современным отношениям — концептуальным, теоретическим и политическим — между анархизмом и географией вместо того, чтобы обращаться к богатым историческим описаниям анархистской географии, которые подробно обсуждаются в других местах (например, Clark and Martin 2004; Ince 2010a; Ward 2010; Springer и др. 2012; Springer 2013a; Ferretti 2016; 2017). Тем не менее, следует кратко проследить эту историю, чтобы понять интеллектуальную траекторию анархистской географии.

Мы можем рассматривать Кропоткина и Реклю как номинальных лидеров контрнаступления на господствующие теории экологии и человеческого общества, которые тем или иным образом стремились к оправданию и поддержке колониализма, белого превосходства, капитализма и государства. Оба они использовали анализ мира природы, чтобы напрямую противодействовать натурализации этих искусственных социально-политических институтов и практик. Целостное исследование экосистем продемонстрировало им фактическую неточность идей их коллег, и посредством таких исследований они стремились политизировать деполитизированные в иных отношениях социал-дарвинистские теории, которых придерживались Герберт Спенсер и Томас Гексли (Claeys 2000) и которые работали на поддержание колониального капиталистического государства. Кропоткин и Реклю доказывали, что если экологические теории, натурализующие конкуренцию, превосходство белых и иерархию, будут подорваны альтернативными данными, то радикальное политическое воображение может расцвести на прочном научном основании.

В своей «Всеобщей географии» (1876–1894, см. Fleming 1987; Ferretti 2013) Реклю в мельчайших подробностях обрисовал бесчисленное множество способов пространственной организации экологических процессов, форм рельефа, видов и экосистем, не согласующихся с какими-либо границами или территориализациями, которые напоминали бы современные этатистские территориальные пространственности. Хотя территории и участки существовали в естественном мире, они не были дискретными, единичными или поддающимися определению в ортодоксальном картографическом смысле, но всегда менялись и накладывались друг на друга, создавая и переделывая себя и друг друга с течением времени. Реклю не видел в естественном мире никакого иного оправдания статичным линиям на карте, наложенным западной цивилизацией, кроме как в качестве механизмов социального контроля, и он подробно объяснял, почему, например, европейский колониализм был не только мерзостью с моральной точки зрения, но и экологической аномалией.

Несмотря на то, что сегодня из этих двоих большей известностью пользуется Петр Кропоткин, он был намного моложе Реклю во время их первой встречи (Ward, 2010). Легендарная работа Кропоткина «Взаимопомощь как фактор эволюции», несомненно, развивала те же темы, что и «Всеобщая география» Реклю. Выявив, каким образом традиционные экологи и натуралисты задействовали дарвинизм в качестве оправдания капиталистической конкуренции и индивидуализма, Кропоткин приступил к тщательному анализу эволюции с точки зрения не конкуренции, а сотрудничества. Его выводы были недвусмысленными:

Огромнейшее большинство видов… в общительности находят лучшее оружие для борьбы за существование… Взаимная защита, получающаяся в таких случаях, а вследствие этого — возможность достижения преклонного возраста и накопления опыта, высшее умственное развитие и дальнейший рост общежительных навыков, — обеспечивают сохранение вида, его распространение на более широкой площади и дальнейшую прогрессивную эволюцию. Напротив, необщительные виды, в громадном большинстве случаев, осуждены на вырождение.

(Кропоткин, 2007, с. 223)

Вслед за предшествовавшими усилиями Реклю Кропоткин проявил гораздо больший интерес к экологии человеческих обществ, и значительная часть «Взаимопомощи» освещала практики племенных обществ в таких отличных друг от друга регионах, как Северная Америка, Австралия, Южная Африка и Тихий океан, а также в римских и средневековых европейских городах. Ко времени публикации этой работы он уже приступил к изучению западной современности в книге «Поля, фабрики и мастерские» (Кропоткин, 2017). В этой работе исследована пространственная неэффективность капиталистического производства в Великобритании и его социальные и интеллектуальные последствия. В работах Кропоткина этого периода мы видим переплетение экологии и антропологии, комплексное изучение человеческой цивилизации и ее окружающей среды, возможно, впервые представленное так подробно и систематично. Можно возразить, что книга «Человек и Земля», последняя работа в magnum opus Реклю, опередила Кропоткина в борьбе за главный приз (Ferretti 2013), но кто бы ни оказался прав, остается мало сомнений в том, что это был анархист, возвестивший о рождении общечеловеческой географии, какой мы ее знаем сегодня.

Межвоенный период и, в конечном итоге, смерть Реклю и Кропоткина привели к упадку анархистской географии. Однако в других областях, таких как проектирование, анархистские идеи были трансплантированы в усилия по созданию самодостаточных, коммунитарных кварталов и городов посредством модернистских проектов вроде «Движения Городов-садов», возглавляемого Эбенизером Говардом (Hall 1988). Пускай многие из идей, принадлежавших этим ранним визионерам планирования, были присвоены колониальными интересами и использовались для дисциплинирования и сегрегации подданных от господ-колонистов, их усилия означали переход от анархистского пространственного анализа к материальным попыткам создать эгалитарные, коммунитарные пространства.

Гражданская война в Испании стала, пожалуй, крупнейшим экспериментом по созданию анархистских сообществ в современной истории. Под руководством Национальной конфедерации труда (анархо-синдикалистского союза), огромные участки как сельской, так и городской Испании были добровольно коллективизированы в соответствии с анархистскими принципами вплоть до их предательства со стороны поддерживаемых Советским Союзом коммунистов и окончательной победы фашистских сил. Годы коллективизации в контролируемой НКТ части Испании ознаменовали значительный сдвиг в пространственности повседневной жизни, и усилия географов 1970-х годов по поиску дискурса, альтернативного убогой бинарности между репрессивным государственным социализмом и эксплуататорским рыночным капитализмом, нашли вдохновение в этих весьма успешных экспериментах:

В течение нескольких часов после наступления Франко анархиствующие крестьяне и рабочие захватили прямой контроль над сельскими землями, городами, фабриками, социальными службами и транспортными сетями… Коллективизация охватила более половины всей территории республиканской [нефранкистской] Испании, прямо или косвенно затронув жизни от семи до восьми миллионов человек.

(Breitbart 1978: 60)

Брейтбарт и другие пробудили новую волну интереса к анархизму в географии, отражая стремление части географов идентифицировать структуры власти и распознать систему взаимосвязи капитала и государства в широком диапазоне пространственных неравенств. Журнал «Antipode» стал ключевым каналом для таких устремлений, и хотя это был преимущественно марксистский журнал, его открытость анархистским идеям дала начало продолжительной антиавторитарной традиции в радикальной географии (ср.: Peet 1975). Небольшой вклад, сделанный в 1980-е и 1990-е годы (например, MacLaughlin 1986; Cook and Pepper 1990), способствовал сохранению анархистской традиции, однако потенциал анархистской географии был затушеван господством марксистской политэкономии, феминистской географии, а позже и возвышением постструктурализма. Хотя анархизм как отчетливо политическая перспектива снова исчез из географической среды, он все–таки оставил достаточно влиятельный след на заре радикальной географии, чтобы оказать устойчивое, хотя и косвенное влияние на географическую науку и воображение.

Возобновление анархистской традиции в географии

Чтобы понять возвращение анархизма в современную географию, нам вообще следует выйти за рамки академии. Здесь стоит отметить, что этот параграф во многом восходит к британской традиции как анархизма, так и географии. Как мы увидим, между британской и другими англоязычными литературами имеют место существенные параллели, наряду с некоторыми связями с другими языками. Но, как я подчеркиваю в этом разделе, набор географических условий, в значительной степени специфичных для Великобритании, был ключевой (хотя, конечно, не единственной) движущей силой в формировании основ для появления современных анархистских географий.

В 1970-х и 1980-х годах анархизм как политическая тенденция играл сравнительно незначительную роль, но со временем стал включать в себя спектр перспектив: малые, повседневные преобразования отношений и институтов, таких как образование (Ward, 1998 [1973]); антиавторитарные панк-субкультуры (Gosling 2004); анархо-коммунизм рабочего класса (Franks 2006). Последовавшие за этим протоанархистские субкультуры частично представляли собой слияние этих течений, а частично и отказ от них путем создания собственного отличительного бренда креативного несогласия. В конце 1980-х и в 1990-х годах внутри британской молодежи сформировалась большая и растущая контркультура, вращавшаяся вокруг хаотичной политической «DIY»-среды, которая включала в себя ряд культурных и политических течений. Противники строительства дорог, саботажники охоты и экологические движения прямого действия были центральными в этой контркультуре, как и растущее движение радикального и экспериментального искусства, которое включало грандиозные «свободные вечеринки» в сквотах, партизанские художественные инсталляции и оккупацию дорог, зданий и других структур капиталистического накопления или государственной власти (McKay 1998; St John 2003). Целенаправленные усилия британского государства по криминализации этой масштабной, трансгрессивной и насыщенной креативной контркультуры (Halfacree 1996) способствовали дальнейшей политизации в сторону расширения такой анархической политики, которая в качестве ключевой тактики выдвинула на первый план создание автономных зон (напр., McCreery 2002).

Обсуждение анархизма в современной географической науке стало возрастать в конце 1990-х и начале 2000-х годов вслед за появлением DIY-движений и проектов, воплощенным, например, в движении «Вернем себе улицы» — трансгрессивном, карнавальном слиянии вечеринки и протеста, нацеленного на коммерциализированное публичное пространство (напр., Routledge 1997; Brown 2004). Эти пространства творческой трансгрессии и радикальной политики прекрасно сочетаются с нарастающим интересом к «географиям сопротивления», стремящимся проанализировать пространственность этих возникающих движений, лагерей, тенденций и проектов (напр., Sharp и др. 2000; Featherstone 2003).

Сетевой, реляционный характер и горизонталистские модели организации, представленные этим движением, проливают новый свет на то, как географы (и многие другие социальные науки) понимали практику политической мобилизации. В то же время в США и Канаде стремительный рост движений, спровоцировавших масштабные демонстрации против саммитов, которые потрясли Сиэтл в 1999 и Квебек в 2001 годах, похоже, застал ученых-географов врасплох (Fannin и др. 2000). Таким образом, постепенный рост радикальных контркультур в Великобритании резко контрастировал с тем, что казалось внезапным появлением нового мощного североамериканского движения; и то, и другое в известной степени вдохновлялось расплывчатой паутиной зарождающихся анархизмов.

С появлением антикапиталистического движения, или движения за глобальную справедливость (название варьировались), радикальные географы стали уделять больше внимания определяющим качествам этой политики. Географы не только исследовали констелляции пространствообразования и субверсии, которые практиковали эти движения, но также приступили к содержательному анализу горизонталистских, сетевых характеристик движения (Routledge 2000; Mamadouh 2004). Было лишь вопросом времени, когда географы глубже ознакомятся с философией, а также со стратегией, лежащей в основе этого движения, а с анархистами во главе рос и интерес к анархистской мысли и практике.

Переломным моментом стала публикация статьи Пикерилла и Чаттертона (2006), в которой теоретизировалось то, что они назвали «автономными географиями». Хотя уже имело место несколько важных взаимодействий с понятием автономии в географии (напр., Чаттертон, 2005), данная статья объединила существующие работы в теоретически и концептуально прочную структуру — структуру, которая в значительной степени опиралась на классическую и современную анархистскую философию. В ней авторы наметили манифест для нового географического воображения, вдохновленного глобальными движениями за справедливость и подпитываемого ими. Как они поясняют:

Автономия — это контекстуально и реляционно обоснованная концепция в специфических сетях социальной борьбы и идей, функционирующих в разное время и в разных пространствах… Автономная география позволяет нам выйти за пределы дихотомии «глобальное-плохо — локальное-хорошо». Следовательно, автономия может стать инструментом для понимания того, как гибридные и интерстициальные пространства (пере)создаются и (пере)конструируются.

(Pickerill and Chatterton 2006: 743)

Таким образом, в той статье приоритеты активистов увязаны с географической наукой посредством концепции автономии, которую подробнее мы обсудим ниже. Тем не менее, шаг к автономным географиям мало что предоставил для изучения теории и практики анархизма как особой политической традиции, поскольку центральным представлением об автономии (в том виде, в каком они ее теоретизировали) была ее открытость разнообразию идей, тактик и субъективностей, а также отрицание «планировочных проблем, от которых страдает современный мир» (ibid.: 731). И все же, отнюдь не являясь лишь еще одной идеологией, которая послушно следует утопическому плану, анархизм отличается от других политических философий тем, что включает в себя явный отказ от абсолютных планов, против которых справедливо выступают Пикерилл и Чаттертон. Как бы то ни было, исследуя автономные движения и кампании, эти географы открыли в рамках академии возможности более глубокого изучения актуальности анархистских идей для географического анализа, методологии и педагогики.

Читайте в журнале.