25 февраля в Тбилиси, в книжном магазине Auditoria состоялась презентация книги Мюррея Букчина «Будущая революция», вышедшей в издательстве «Радикальная теория и практика» в конце 2023 г. В презентации приняли участие член редколлегии издательства, авторка предисловия, бывшая студентка М. Букчина — экологическая и социальная активистка, участница движения Хранители Радуги, а также человек с опытом муниципальных политических практик. Предлагаем вашему вниманию предисловие к книге Мюррея Букчина «Будущая революция» и горячо рекомендуем её для индивидуальных маршрутов.

Перезагрузка контекстов

Вопреки обещаниям сложившегося к современности прогрессистского нарратива, каждое новое десятилетие несёт планетарному пространству отнюдь не процветание, но лишь новые степени и формы кризисов: экономических, военных, экологических, социальных и экзистенциальных. Из текущего момента уже вполне очевидно: эта катастрофичная динамика задана внутренней логикой и интересами сложившихся по всему миру систем и диспозиций господства; очевидно и то, что она не изменится ни самостоятельно, ни без полной перезагрузки самого понимания феномена развития. Вне зависимости от реалистичности этой задачи на сегодняшний день, ясно одно: не только практически, но и чисто теоретически она принципиально невыполнима без ряда условий. Одно из них — нарушение гегемонии господствующего неолиберального нарратива, формирующего образ мира, слепой к большей части его реальных процессов и сфокусированный исключительно на глорификации процессов капитала и политического господства.

Однако ни нарушить гомогенность этой хищной кратической поверхности, ни оспорить её дискурсивную монополию на репрезентацию мира и форм должного взаимодействия с ним невозможно без повышения репрезентации дискурсов не только альтернативных, но и прямо противостоящих ей и разоблачающих её злокачественную тенденциозность.

Один из наиболее ярких и ценных среди них (но — по очевидным причинам — один из наименее представленных широкой аудитории) — либертарный дискурс: несмотря на интенсивное развитие anarchist studies на периферии западной академии — ни их интенсивности, ни их влияния на повседневность, ни их масштаба всё ещё не хватает для сколько-нибудь сопоставимой репрезентации анархистской перспективы в спектре доступных обществу траекторий восприятия и взаимодействия с реальностью. Это особенно печально, учитывая проницательность и многомерность анархистской диагностической критики, а также весь анархистский арсенал альтернатив текущему положению вещей. В этом смысле каждый новый эпизод их зримости — идёт ли речь о самих идеях или об их рецепции в другом языковом регионе — важное событие не только для этой традиции как таковой, но и для всех аспектов мира, ценность которых она обнаруживает и самоотверженно отстаивает на протяжение нескольких столетий.

Это верно и для русскоязычной рецепции либертарных дискурсов, в частности наследия М. Букчина — пока что, увы, всё ещё достаточно слабой и фрагментарной. Разумеется, даже экстренная и всесторонняя — сегодня она уже едва ли что-то изменила в краткосрочной перспективе — особенно учитывая катастрофические события последних полутора лет, отбросившие российское общество с пути его напряжённого и вечно затрудняемого развития немыслимо далеко (даже по меркам самых пессимистичных довоенных прогнозов), а также учитывая то, как эти события в целом переопределили и даже поставили под вопрос сам феномен российского общества. И всё же — при известной степени исторического оптимизма, позволяющей вообразить некую долгосрочную перспективу, — такая рецепция не только ценна, но и категорически необходима: и по причине собственно исключительной значимости и продуктивности фигуры М. Букчина для истории анархистской мысли, и по причине сохраняющихся остроты и актуальности задаваемых им вопросов и артикулируемых им императивов, — в том числе для постсоветского мира, не успевшего своевременно выработать многих рефлексий, которые, вероятно, могли бы позволить ему пройти какой-то другой путь — не ведущий к случившейся катастрофе.

Среди них — как в целом ревизия советского опыта и советской машинерии власти со всеми её инерциями, так и непосредственно рефлексия о феномене сталинской системы в многообразии её контуров, процессов и отношений. Почти на столетие вымарав из пределов видимого анархистскую перспективу — самую чувствительную к материи власти, советский режим надолго лишил общество этой надёжной оптики и оставил, тем самым, незащищёнными многочисленные области, невидимые из других — даже декларативно освободительных — перспектив (таких, как, например, западный марксизм: даже самые достойные его представители часто предпочитали закрывать глаза на происходящее за железным занавесом и сохранять убаюкивающую убеждённость в тождестве буквы и духа марксистского учения^[1]). Увы, постсоветский период не слишком изменил это положение вещей: запрос российского общества на эмансипаторный дискурс предсказуемо закончился монополией на него, с одной стороны, поверхностного либерального нарратива, с другой — мнимо протестных, респектабельных институций — наследующих марксисткий консенсус западной академии, в ключевых вопросах умеренно лояльных, и — по вполне понятным причинам — точно так же слепых к либертарным дискурсам.

В этом отношении долгожданная русскоязычная рецепция М. Букчина также представляется если уже и не вполне своевременной, то определённо бессрочно необходимой и ценной: его многогранная критика механизмов власти и её очевидных и скрытых инерций — как в неолиберализме, так и в марксизме (и в его европейской — в т. ч. постструктуралистской, — и в его советской, кубинской, китайской и других версиях) — перспектива, безусловно необходимая для того, чтобы вообще двигаться дальше — конечно, если нам хватит оптимизма вообразить, что такое движение не обречено. Характерно, что применительно к марксизму (и к советскому, и к западному) дополнительную ценность критике М. Букчина сообщает то обстоятельство, что это — именно критика «слева», то есть взгляд, практически не представленный в витрине современных магистральных дискурсов — с неизбежностью лояльных тем или иным формам власти, и потому испытывающих крайнее неудобство от соседства с перспективой, безапелляционно акратической. В этом смысле, его критика представляет интерес для всех этих дискурсов: по меньшей мере, для полноты картины и объёма обсуждаемых явлений и процессов.

Впрочем, такая критическая перспектива — лишь один из значимых сюжетов в работах М. Букчина, далеко не исчерпывающий его наследие. Обратимся к его творчеству более пристально, чтобы мысленно вписать его в общую панораму исканий и рефлексий двадцатого века, а также продуктивнее вчитаться в него из нашей дисперсной и турбулентной современности.

Вполне очевидным представляется наследование М. Букчиным идей П.-Ж. Прудона, У. Годвина, М. Бакунина и П. Кропоткина^[2]. В особенности это касается его работ шестидесятых годов, сосредоточенных на центральных для них идеях. Однако, по мысли ряда исследователей, «за исключением Кропоткина, эти влияния носят, скорее, мимолётный, чем фундаментальных характер»^[3]. Сам М. Букчин подчёркивал, что собственные взгляды он формулировал в 1950-е гг. независимо от анархистской традиции: «Внесём ясность: Кропоткин не оказал никакого влияния на мой переход от марксизма к анархизму, как, впрочем, и Бакунин или Прудон. В наибольшей степени на формирование тех либертарных взглядов, которые я медленно развивал на протяжении пятидесятых и даже в шестидесятые годы, повлияла «Философия анархизма» Герберта Рида. <…> [Также] как ни странно, важную роль в их формировании сыграли мои чтения об афинском полисе, моя реакция на критику анархизма К. Марксом и Ф. Энгельсом, содержательная история анархизма Дж. Вудкока, а также моё собственное призвание как биолога и мои исследования в области технологии; таковы истоки взглядов, изложенных в моих ранних эссе, но отнюдь не обширное изучение работ ранних анархистов»^[4].

С другой стороны, использование термина «социальная экология» позволяет предположить, что, во вторую очередь, М. Букчин, вероятно, наследует различным попыткам начала и середины двадцатого века синтезировать экологическое мышление с социальной теорией. В этом случае Чикагская школа городской экологии — пожалуй, наиболее очевидный кандидат. Однако и эта влиятельная школа социологической мысли почти не упоминается в трудах М. Букчина. И хотя в них так же присутствует «социально-органистическая» метафорика, по-видимому, она в гораздо большей степени заимствована из работ Э. А. Гуткинда, Л. Мамфорда и даже Гегеля, чем у Дюркгейма или Чикагской школы.Небезынтересное прочтение теоретической траектории М. Букчина предложили Дж. Эли и Дж. Кларк: по их оценке, «в широком смысле, социальная экология исходит из традиции социальной географии и экологического регионализма Э. Реклю, П. Геддеса и Л. Мамфорда, а также либертарного коммунитаризма П. Кропоткина, Г. Ландауэра и М. Бубера — в совокупности с традицией диалектической философии Аристотеля^[5], Гегеля и Маркса^[6]. Дж. Эли продолжил эту линию именами Э. Блоха, Х. Арендт и Х. Йонаса. В свою очередь, по мысли Дж. Кларка, часть социальной теории М. Букчина содержится не столько в анархизме, сколько в критической теории, определённой в самом широком смысле и варьирующейся от Гегеля и Маркса до Юнга, гегельянцев и первого поколения Франкфуртской школы^[7]. Таким образом, генезис тематических и концептуальных линий М. Букчина оказывается существенно сложнее, чем представляется на первый взгляд, а поле его теоретизирования — насыщеннее и многомернее. Пожалуй, можно сказать, что его творчество располагается в междисциплинарном узле, где встречаются материалистическая, политическая, моральная и экзистенциальная философии, с одной стороны, естественнонаучная (в частности, географическая и геоурбанистическая) перспектива, с другой, экономика — с третьей, просвещенческая антропология — с четвёртой, и, наконец, дискурсы освободительных движений — с пятой. В этом смысле М. Букчин, оказывается, во-первых, ярким, во-вторых, крайне продуктивным выразителем современности и её исканий, и уже хотя бы поэтому необходим для понимания её материи.

Теперь обратимся к сложившемуся картографированию творчества М. Букчина. В нём условно (и не вполне линейно) выделяют четыре периода: с 1950-го по 1965-й гг., с 1964-го по 1982-й гг., с 1982-го по 1990-й гг., и с 1987-го по 2006-й гг. 

Первый период охватывает ранний этап творчества М. Букчина; он начинается с постановки современных проблем и заканчивается текстом «Кризис в наших городах» (1965). Затем, начиная с 1964-го г., М. Букчин приступает к развитию тем, намеченных ранее, а также к разработке теоретических основ социальной экологии: фактически в эти годы и формируются её основные контуры. По замечанию Д. Уайта, «здесь его тексты развиваются от блестяще язвительных эссе о контркультуре до всё более изощрённых работ по социальной теории. Публикация эссе «Экология и революционная мысль» в 1964-м г. становится отправной точкой для дальнейшего исследования связей между экологией и социальной теорией. Этот текст фактически представляет собой первое узнаваемое изложение социальной экологии, и, возможно, одну из первых послевоенных попыток разработать форму политической экологии — из левой перспективы. В свете этих исканий особое внимание обращает на себя работа «К освободительным технологиям» (1965). В ней М. Букчин впервые ставит проблему нарратива о прямой связи между технологическим и социальным прогрессом, дискредитировавшего себя в опыте фашизма, сталинизма и Холодной войны, и потому претерпевающего разрушение. Этому нарративу он противопоставляет требование пересмотреть и восстановить представление о освободительных возможностях на новых — либертарных — основаниях — с учётом новых экологических и микротехнологий. Так, по мысли М. Букчина, децентрализованное общество не только совместимо со многими аспектами современного технологического мира, но и потенциально облегчается новыми разработками^[8].

Знаковым для этого периода также становится и знаменитое эссе М. Букчина «Послушай, марксист!» (1969), отражающее его либертарные симпатии. Фокусируясь на критике советской системы, М. Букчин, противопоставляет свойственному ей пониманию политического как манипулятивного, инструментального и роботизированного — анархистский образ политического. Этот антагонизм становится крайне продуктивным для последующего развития его теории гражданственности и либертарного понимания политической субъектности.

В серии эссе 1970–х годов одна из ключевых задач состоит в отграничении «социальной экологии» (отражающей собственное либертарное понимание М. Букчиным экологических проблем) –– от технократического, управленческого и «грубо реформистского» подхода к экологическим вопросам, который он называет энвайронментализмом^[9]. В свою очередь, социальная экология получает своё наиболее систематическое и строгое изложение в работе «Экология свободы» (1982)»^[10]. Написанный в течение 1970-х годов, этот текст знаменует собой важную веху в теоретическом пути М. Букчина, объединяя предыдущие темы в более систематизированную и диалектически обоснованную социальную теорию и экологическую философию. В этот период в них отчётливо прослеживается влияние Аристотеля, Гегеля, Т. Адорно и М. Хоркхаймера, в то время как социальная теория Букчина отходит от марксистской объяснительной перспективы, смещаясь к оптике, с одной стороны, М. Вебера, с другой — австро-венгерского экономического антрополога К. Поланьи^[11]. В эти же годы М. Букчин впервые обращается, во-первых, к социально-философской и урбан-географической рефлексии (см. работы «Кризис в наших городах» (1965), «Пределы города» (1974), а также серии эссе 1970-х гг.), во-вторых, к истории радикальной и либертарной борьбы (см. «Испанские анархисты: героические годы, 1868-1936» (1977)). Наряду с теоретическими исследованиями и разработками М. Букчина, интерес к этим темам находит отражение и в его практической работе в широком активистском контексте: в этот период он совмещает профессорскую и публицистическую деятельность с участием в экологическом движении (в том числе в его радикальных инициативах), что, в свою очередь, способствует расширению его идейного влияния на европейский и американский политический активизм.

Следующий период — 1982-1990-х гг. — знаменуется для М. Букчина структурной, этической и теоретической детализацией созданной ранее панорамы тем и вопросов. К числу наиболее значимых в нём следует отнести работу «Рост урбанизации и упадок гражданства» (1987). Она посвящена исследованию партисипативной демократии свободного города, а также разработке политической рефлексии о феноменах сообщества и гражданства.

И, наконец, четвёртый период (1987-2006) становится временем, с одной стороны, всесторонней ревизии, с другой — частичного разочарования в (современном М. Букчину) анархизме и смежных с ним течениях, и переход на позиции «коммунализма», соединяющего либертарную социально-философскую перспективу с марксистским экономическим анализом. Теоретической основой этого периода послужила ставшая знаменитой полемика 1987-го г. «Социальная экология против Глубинной экологии»^[12]. Эта тематика продолжит волновать М. Букчина и в последующие годы. В частности, к ней будут обращены и публикуемые в этом сборнике эссе (1990–2002 гг.), которые, исходя из приведённой картографии его творчества, следует отнести к четвёртому периоду.

Обратимся теперь к ним подробнее и прокомментируем их содержание, а также их роль, место и ценность — как в общей панораме наследия М. Букчина, так и в контексте современности (в том числе постсоветской). В целом они сохраняют общую палитру тем, характерную для М. Букчина и рассмотренную нами ранее; однако она преломляется как динамикой внешних процессов, связанных с заявленными темами, так и новыми этапами философского/политического опыта самого Букчина, а также траекториями его полемических столкновений с современностью.

Важное место в этой панораме занимает размышление о парадоксальной роли, которую техника играет в условиях монополии на неё различных систем власти: М. Букчин пристально рефлексирует эту кратическую инверсию технического прогресса, в очередной раз фокусируясь на неизбежности политической ангажированности техники и артикулируя задачу её реинтеграции — на сей раз в анархическую «политику» — как единственное условие раскрытия её созидательного и освободительного потенциала.

Как и многие другие ценности, этот оптимизм в отношении техники М. Букчин с очевидностью наследует из дорогих ему дискурсов Просвещения — до конца оставаясь верным своему категорическому неприятию постмодернистских тенденций во всех их проявлениях. Впрочем, верно и то, что он считает возможным и необходимым следовать его императивам не теми же способами, к которым исторически склоняются дискурсы власти (или даже дискурсы, декларативно эмансипаторные, однако некритично наследующие инерции власти), но проложить из него другой — либертарный — маршрут. Это требование позволяет заключить, что М. Букчин работает в направлении исканий метамодерна, — но в либертарной плоскости, и фактически разрабатывает проект либертарного метамодерна. В самом деле, красной нитью через все его тексты проходит не только явный запрос на такие ценностные узлы Просвещения, как рациональность, разум, анализ, нарратив, научная оптика, опыт, «сокровищница знаний», но и вполне артикулированная апологетика Просвещения как проекта^[13]. Избегая здесь давать исчерпывающую оценку продуктивности этого подхода, ограничимся соображением относительно потенциальной ценности запроса М. Букчина на соотнесение современного либертарного активизма с уже сложившейся архитектурой либертарной традиции (то есть с сокровищницей её опыта): «политический опыт, доступный активистам сегодня, — пишет он, — это сокровищница знаний, которые, будучи правильно воспринятыми, помогут избежать трагических ошибок, допущенных нашими предшественниками, и не позволят повториться страшным бедствиям неудавшихся революций прошлого»^[14].

Напрямую из приверженности М. Букчина оптике Просвещения следует ещё одна теоретическая проблема, значимая, пожалуй, для всех эссе этой книги: проблема универсализма — как принципиального условия возможности планетарного освобождения от глобальных систем господства. М. Букчин неоднократно обращает внимание на то, что для такого освобождения потребуется солидарность всего человечества. Но что сделает её возможной — как минимум дискурсивно? В Просвещении — в отличие от демонтирующих его матрицу постмодернитских дискурсов об освобождении — М. Букчин усматривает достаточный потенциал для создания оснований подобной солидарности: гуманистическая перспектива, оснащённая инструментарием научной рациональности (впрочем, в парадоксальной совокупности с христианской антропологией — также предлагающей основание для универсализма^[15]) кажется ему надёжным условием возможности единой и солидарной борьбы человечества за своё освобождение.

Подводные камни этого положения мы вскользь обозначим ниже. Здесь же мы сфокусируемся на его конструктивном потенциале для современности: в условиях повсеместной антиколониальной борьбы обществ и групп, претерпевших на себе колониальную власть, анархистская перспектива — пожалуй, выглядит действительно единственным средством избежать риска правых поворотов и авторитарных региональных фундаментализмов, настаивающих на догматичных консерватизмах и герметичной политике пространства и телесности. В свою очередь, без оснащения деколониального дискурса анархистской перспективой это риск по-настоящему неизбежен: несмотря на колоссальный потенциал для освобождения, в самом деколониальном проектировании с очевидностью недостаёт конструктивных оснований для формирования содружества «миров» — после гипотетического преодоления колониальной власти.

В широком смысле это обстоятельство позволяет сделать следующий вывод (с которым, пожалуй, не согласился бы сам М. Букчин): на дистанции от первых десятилетий захваченности всесторонней деконструкцией, сегодня мы, пожалуй, уже могли бы без лишних рисков позволить себе признать: несмотря на безусловную необходимость поместить проект Просвещения во всесторонний эпистемологический карантин и удерживать его там насколько возможно долго, всё же в нём позволяют обнаружить себя и некоторые бесспорно ценные эмансипаторные маршруты и концепты, которые теперь можно было бы попытаться отделить в нём от всего остального. Сегодня — в свете новых задач, которые ставит перед нами, в частности, планетарная деколониальная повестка — это представляется особенно своевременным и необходимым. В самом деле, что если нам удалось бы нащупать и, наконец, высвободить из тектонических пластов евромодерной истории именно созидательные импульсы, вызревавшие в её расщелинах (подобно тому, как они вызревали в разных культурах по всей планете) — но не сумевшие в полной мере противостоять её магистральным кратическим процессам? Если это окажется возможным, то не в последнюю очередь по причине корреляции с анархистской традицией (восходящей ещё к античности): только из перспективы «an-arche» («без-властие») и возможна наибольшая чувствительность к тому в Просвещении, что делает его опасным и разрушительным.

Следующий значимый сюжет, наследуемый рассматриваемыми эссе из более ранних периодов творчества М. Букчина, связан с его причастностью традиции критической теории. Конструктивный потенциал этой оптики не вызывает сомнений ввиду её богатых диагностических и терапевтических возможностей, а также способности удерживаться в тонусе и не терять связи с быстрыми процессами переменчивой современности. Речь идёт о гармонично организованном спектре критик: как капитализма (в его многомерной динамике), так и противостоящих ему сил: марксизма (в многообразии его измерений — от Маркса, через Новых Левых и до современных Букчину организаций); анархизма (часто соскальзывающего то в тупиковый нью-эйдж^[16], то в бесплодную постмодернистскую фрагментарность^[17], то в легкомысленную субкультуру); экологических рефлексий — а также других узлов взаимодействия с действующими в современности структурами власти. Характерно, что этот критический заряд также располагает и богатым потенциалом самокритики: здесь М. Букчин радикально дистанцируется от любого догматизма и обращает свою пристальную критику также на дискурсы, близкие ему самому, что, пожалуй, следовало бы включить в спектр базовых «гигиенических» практик любого политического движения.

К числу особенно ценных устойчивых сюжетов в рассматриваемых эссе также стоит отнести пристальную ревизию политического (в особенности — политической субъектности). Его осмысление М. Букчиным (а также такими его яркими современниками, как К. Вард или П. Гудман) — в тесной связи с социальной и экзистенциальной феноменологией пространства — важнейший шаг в развитии и либертарных рефлексий, и в целом в концептуализации городского пространства^[18]. В последние 60 лет эти искания существенно повлияли на формирование такой специфической области знания, как анархистская география (с её новыми, нетривиальными акцентуациями и вопросами), а в рамках неё — на становление урбан-географических рефлексий^[19].

В эту широкую панораму исследований М. Букчин привносит размышление о роли и смысле города, синтезируя, с одной стороны, перспективу античной традиции, с другой, — перспективу традиции анархистской. Размышляя о динамике потенциала городов в контексте их исторических трансформаций, он усматривает в городском пространстве мощный заряд для либертарного общества и горизонтальных условий формирования как коллективной, так и индивидуальной творческой субъектности. В свете этих рефлексий он разрабатывает проект коммунализма («либертарного муниципализма») — как способный «восстановить и ускорить развитие города в форме, соответствующей его величайшим потенциальным возможностям и историческим традициям»^[20]. Последовательно критикуя с анархистских позиций классический социализм за склонность к классовому редукционизму, М. Букчин возлагает надежды на способность либертарного муниципализма выстраивать маршруты в обход этой опасности: «Появление нового гражданина ознаменовало бы выход за пределы партикуляристского классового бытия традиционного социализма и формирование «нового человека», чего в конечном счёте надеялись достичь революционеры в России»^[21], — пишет он. Таким образом, именно в ревизии отношений городского пространства и его перформативного потенциала для политической субъектности М. Букчин усматривает главные основания для исторического оптимизма.

Панорама тем и сюжетов, представленных в этом собрании эссе М. Букчина, конечно, отнюдь не исчерпывается перечисленными, но всё же мы ограничимся ими как опорными и предоставим рассмотрение всех прочих — дальнейшим исследованиям и рефлексиям. Теперь же вкратце обозначим некоторые «подводные камни», требующие от современности особенной внимательности и чувствительности.

Важный тезис М. Букчина, красной нитью проходящий через многие его работы — тезис о нейтральности власти. С этой позиции он критикует анархистов самых разных эпох, укоряя их в наивной привередливости и легкомысленной мечтательности. Им он противопоставляет более продуктивную, с его точки зрения, готовность к компромиссам в отношении ситуативных структур, артикулированно служащих либертарным проектам и способных принимать формы, в частности, правительств. Несмотря на множество оговорок относительно того, при каких условиях эти «правительства» не будут представлять никакой власти, а также несмотря на то, что гипотетически с этим утверждением можно было бы даже и согласиться — как с ситуативно продуктивным, –даже не противореча ни духу, ни букве анархизма, два вопроса здесь всё же остаются открытыми.

Во-первых, как непротиворечиво соотнести это утверждение — и принципиальное согласие М. Букчина с бакунинским тезисом относительно заряженности инструментов власти (в частности и в особенности государства)? И в чём, в таком случае, заключается проблема марксизма (и особенно большевизма), неизменно образующего вокруг себя структуры воспроизводящейся власти, а отнюдь не анонсированный коммунизм — именно по причине трактовки инструментов власти как нейтральных?

Во-вторых, несомненна ли продуктивность такого радикального размывания понятия «власть», которое позволило бы объединить этим словом такие разрозненные явления, как способность отдельной личности воодушевлять на борьбу; совет народной ассамблеи; («инструментальная») власть правительства, а также «власть капитала/государства»? Из перспективы современности представляется, что второй вопрос всё же требует отрицательного ответа: подобное фуколдианское размывание власти (по иронии, весьма парадоксальное для Букчина) представляется, скорее, досадной инерцией эпохи, и явно заслуживает пересмотра — в особенности для апофатической онтологии анархизма — собственно, и определяющего себя через отрицание власти. Не выделив специфическую процедуру власти и не описав её таким образом, чтобы в неё не попадали лишь кажущиеся смежными явления, мы, пожалуй, не можем сделать акратическую, анархистскую перспективу по-настоящему проработанной и сильной. В этом смысле и Букчин, и многие другие авторы, безусловно, заслуживают теоретического дополнения, которое позволило бы поступиться не ключевым освободительным императивом отказа от власти, но спектром явлений, относимых к власти лишь по причине инерций обыденного языка.

Другая проблема, обращающая на себя внимание в работах М. Букчина, — характерная для мыслителей XX в. дискурсивная нечувствительность к многогранности опыта угнетения и власти. Так, отстаивая основания для планетарного единства всех людей, он словно оказывается не в силах увидеть различия в доступе к этому единству. «Женщина», «коренной народ», «колонизированный народ» и другие фигуры, вызвавшие к жизни освободительные движения XX в., выглядят из его собственной перспективы как хвастливые имена, но не как значимые для общей борьбы рассказы о специфическом опыте отверженности, о причине исключения из вожделенного для всех, но доступного лишь для немногих регистра «общечеловеческого». Разумеется, неолиберализм похищал и продолжает похищать образы сопротивления, опустошая их до безжизненных поверхностей — и борьба женщин, коренных народов и колонизированных обществ здесь не составляет исключения. Но, во-первых, всеядность побуждает его проделывать это и с более конвенциональными силами; во-вторых, хореография капитала — это всё же проблема капитала, а не его заложников. В некоторых местах М. Букчин как будто и сам нащупывает эту проблему^[22], но тут же бросает её, никак не разрешив и не предложив выхода. Не находя ничего лучше, кроме обесценивания и отрицания любых незнакомых лично ему обстоятельств, — препятствующих, однако, доступу к «общечеловеческому», увы, он попадает в классическую инерцию евро- и андроцентричного солипсизма, и тем бесконечно отдаляет собственный идеал планетарного человеческого единства, — одновременно лишая продуктивного потенциала собственный важнейший запрос на основания универсализма (рассмотренный нами ранее): не изучив, почему и где именно задерживаются наши товарищи по планетарному единству, мы едва ли приблизим наше воссоединение с ними.

С этим же взглядом связана ещё одна проблема — пожалуй, чисто методологическая. Поставить её становится возможным лишь благодаря перспективе деколониальных анархистских дискурсов и лишь тогда, когда они, наконец, начинают становиться заметными^[23]. Так, в процессе рефлексии об анархизме и его актуальных проблемах М. Букчина увлекают языковые инерции евроцентричной перспективы; не уточняя, об анархизме какой части света идёт речь, он упускает из виду не только анархистский опыт удалённых от Запада регионов мира, но также и опыт всего так называемого Второго мира, включая Восточную Европу^[24]. Это с неизбежностью делает его обобщения хоть и описывающими локальный опыт Запада, но в целом всё же тенденциозными, мало репрезентативными и явно недостаточными. На сегодняшний день по всему земному шару из перспективы этой критики звучит и обсуждение глобальных последствий такой исследовательской нечувствительности для планетарной освободительной борьбы, и вполне закономерное требование включения в неё голосов всех борющихся — в особенности в рамках параллельных движений с аналогичными целями, но собственными ситуациями, опытами и контекстами. Исследование их взаимосвязей на сегодняшний день составляет важное условие выполнимости требований и самого М. Букчина — связанных с солидарностью и единством.

Мюррей Букчин (1921–2006)

Итак, мы затронули несколько значимых проблематичных сюжетов, лежащих на поверхности теоретического ландшафта М. Букчина. Разумеется, ими не исчерпывается панорама вопросов, которые можно было бы продуктивно поставить к его творчеству из сегодняшнего дня, — как не исчерпывается рассмотренными ранее темами панорама разработок, которыми он обогащает либертарный дискурс. Это в очередной раз подтверждает, сколь многогранен и ценен вклад М. Букчина в социальную теорию, и сколь необходимой остаётся рецепция его творчества для либертариев. Мы надеемся, что эта книга станет ещё одним шагом в открытии М. Букчина для русскоязычной аудитории и для начала диалога обо всём том, что становится возможным осмыслять благодаря его работе. Главное здесь, пожалуй, не переставать следовать императиву самого М. Букчина: удерживать во внимании его укоренённость в собственным времени и пространстве, а также не забывать применять к нему требование, которое он так горячо адресовал всем читателям авторов ушедших эпох — П.-Ж. Прудона, М. Бакунина, П. Кропоткина: «…они, безусловно, внесли ценный вклад в революционную теорию, но это были революционеры, которые разрабатывали свои идеи в социально ограниченное время. Вряд ли они могли предвидеть проблемы, которые возникли в суматошном веке, наступившем после их смерти. Основная проблема, стоящая сегодня перед радикальной социальной мыслью и действием, — определить, что можно привнести из того времени в новую, очень динамичную <…> эпоху»^[25].

Приобрести книгу в магазине РТП

Прочитать текст в нашем журнале

Примечания

1. См., например, Бовуар, Симона де. Мандарины / Изд. подг. Н. И. Полторацкая, Н. А. Световидова, пер. с франц. Н. А. Световидовой. — М.: Научно-издательский центр «Ладомир», «Наука», 2005, с. 213, 342, 367 и др.

2. Например, см.: David Macauley, ‘Evolution and Revolution: The Ecological Anarchism of Kropotkin and Bookchin’, in SEAB. Marshall (1992a).

3. White, Damian, Bookchin: A Critical Appraisal. London: Pluto Press, 2008, p. 27.

4. Bookchin, M. and Foreman, D. 1991. (ed. Steve Chase). Defending the Earth: A Dialogue between Murray Bookchin and Dave Foreman. Boston: South End Press, pp. 12-13.

5. Ely. J. 1994. ‘Libertarian Ecology and Civil Society’ Society and Nature 2: 3. Ely, J. 1996. ‘Ernst Bloch, Natural Rights, and the Greens’ in Macauley (ed. 1996).

6. Clark, J. 2005. ‘Introduction’ in Zimmerman M. et al. Environmental Philosophy: From Animal Rights to Radical Ecology. New Jersey: Pearson Prentice Hall.

7. Clark, J. 1986. The Anarchist Moment: Reflections on Culture, Nature and Power. Montreal: Black Rose Books, p. 212.

8. Herber, Lewis [Murray Bookchin]. Towards a Liberatory Technology. Anarchy Archives (article was written in May 1965), published in Anarchos, no. 2 (Spring 1968) and No. 3 (Spring 1969). Электронный ресурс // URL: https://theanarchistlibrary.org/library/lewis-herber-murray-bookchin-towards-a-liberatory-technology.pdf (дата обращения: 01.10.23).

9. М. Букчин проводит различие между «социальной экологией» (или иногда просто «экологией»), и энвайронментализмом в ряде различных формулировок на протяжении 1970-х и 1980-х годов. Одна из самых ранних формулировок звучит так: «Экология, на мой взгляд, относится к широкому, философскому, почти духовному взгляду на отношение человечества к миру природы, а не просто к научной дисциплине или прагматической технике» (White, Damian, Bookchin: A Critical Appraisal. London: Pluto Press, 2008, p. 203).

10. White, Damian, Bookchin: A Critical Appraisal. London: Pluto Press, 2008, p. 25.

11. Там же.

12. Bookchin, M. ‘Social Ecology Versus Deep Ecology: A Challenge for the Ecology Movement’ Socialist Review 18: 3, July–Sept 1988.

13. Букчин М. эссе 6, 7 и 9 в наст. изд.

14. Букчин М. эссе 1 в наст. изд.

15. Букчин М. эссе 7 в наст. изд.

16. Там же, а также см. эссе 2.

17. Там же.

18. Там же, а также см. эссе 3, 4, 5, 6.

19. См., например, Ward C. Housing: an anarchist approach. — London: Freedom Press, 1976, а также: Goodman, P., Goodman P. “Communitas. Means of Livelihood and Ways of Life”. — NY: Vintage Books. A Division of Random House; Education, childhood and anarchism: talking Colin Ward / edited by Catherine Burke, Ken Jones. Educational sociology, 1960, Routledge (2014) и др.

20. Букчин М. Коммуналистский проект, эссе 1, цит. по: наст. изд.

21. Там же.

22. Например, в эссе 1 в наст. изд., размышляя о гражданах греческого полиса, под которыми понимались исключительно мужчины определённого происхождения.

23. См., напр.: Ramnath, Maia: Decolonizing Anarchism, Bluestockings Books, 2012.

24. Несмотря на то, что он известен своей поддержкой Венгрии в связи с военной агрессией СССР в 1956-м г. и в целом протестом против колониальных государственных политик. См.: White, Damian, Bookchin: A Critical Appraisal. London: Pluto Press, 2008, p.16.

25. Букчин М. эссе 9 в наст. изд.