1. ЗАБОТА.

Человек всегда — среди да отчасти, изредка — всецело и в самом. Какими ветрами занесло его сюда, чем и как он есть то, что он есть, это не ведомо ему. Вот он проходит, ведомый своей заботой, мимо других, таких же не ведающих, людей, озабоченных тем, что уже сделано, но не так, как хотелось бы, озабоченных тем, что ещё не сделано, но что, тем не менее, как им кажется, взывает к ним для того, чтобы, наконец-то, осуществиться, сделавшись.

Странное дело: дела уже сделаны, но всё ещё волнуют нас точно так жe, как и те, которые ещё не сделаны, но уже всецело захватили всё наше существо. Нам кажется, что мы озабочены своими делами. А вдруг это именно забота, вдруг это именно она позаботилась о нас и за нас так, что не даёт нам и шага шагнуть без своего ведома и своей опеки, шагнуть просто так, беззаботно, ради одной лишь радости шагать тут и там вот так, запросто, без озабоченной оглядки в прошлое и проектирующего всматривания в будущее, беспечно радуясь охватившему нас со всех сторон приволью.

Раздолье охватывает так, что аж дух захватывает. Эта хватка воли, как родовые схватки — предвестники рожденья — как придерживающий толчок в спину: иди сам, но если преткнёшься — вот тебе мои незримые руки, они всегда рядом, они поддержат тебя, и не беда, что ты их не видишь, ведь не видишь ты их потому лишь, что они к тебе ближе даже, чем ты сам.

Забота ведёт иначе. Она ведёт, захватив нас врасплох тогда, когда мы, озабоченные, проморгали самих себя. Что мы видим кроме заботы, что мы видим в её кромешном мраке, заморочившем нас так, что мы, не успев и глазом моргнуть, воспринимаем саму заботу не иначе, как своё? Ничего. С нами — ничего.

Человек, сказали мы, ничего не видит. Но это совсем ещё не значит, что он видит именно это: ничто. До такого видения необходимо ещё дорасти, а человеку, охваченному заботой, вечно некогда, а тому, кто уже пребывает в вечности, тому не до роста, потому что он уже намертво врос в то, что считает своим делом. Деловой человек — человек сдержанный. Дело — это оно его держит, потому что безудержные порывы могут не удержать, могут сорвать то дело, ради которого он отдаёт все свои силы, потому что бессильный человек не может быть человеком дела точно так же, как и деловой человек не может обойтись без культа силы — этого мрачного двойника деловитости, которой он отдаёт всего себя целиком, ибо не отдающийся делу всецело, бессилен вообще что-то дельное сделать.

Человек, говорим мы, ничего не видит. Но наш язык, тоже ставший сугубо деловым, морочит нас здесь — или же не только здесь? — и вводит в заблуждение. Именно поэтому нам кажется — когда мы так говорим — что человек занят тем, что ничего не видит. И в самом деле, разве может занятой человек ничем не заниматься, хотя бы даже вот этим: ничем? И разве может он не видеть тогда, когда зорко озирается по сторонам для того, чтобы не попасть впросак со своей заботой? И тем не менее мы утверждаем, что человек ничего не видит точно так же, как, по-сути, ничего не делает. Как же так? Да вот так — мы говорим: человек ничего не видит. И нам — поэтому, когда мы так говорим — кажется, что это в его власти, видеть что-либо, или нет, нам кажется, что это его дело, даже когда он его не делая, делает. А он, тем не менее, просто ничего не видит, как ничего и не делает; да, он зорко озирается по сторонам, он смотрит во все глаза, чтобы не проморгать своё дело, но это ещё не является гарантией того, что он, к тому жe, ещё и видит, потому что то, чем он мог бы видеть, когда смотрит, как и то, откуда он мог бы именно видеть — это место и этот орган заняты , так что язык, что вводит нас в заблуждение, из него же, поводив, и выводит, если отдаться ему, как поводырю и услышать то, что именно он говорит, когда выговаривает: человек занят тем, что ничего не видит. Он ничего не видит и ничего не делает именно тогда, когда, как ему кажется, он с головой погружен в самую гущу всевозможных дел и занятий, и потому именно, что нет того, к т о делает и видит, потому что то, что он считает своим, как и то, что он считает делом, делается само собой, без него и помимо него, но не без того, чтобы одарить его при этом сладостным ощущением деловитости. Деловой человек, это человек дела , но никак не свой человек, а если и свой, то в деле и для дела; Он именно «деловой» человек, как раньше говорили «дворовой», но никак не человек дела, а если и человек, то при деле, которому оно, дело, кричит как в кабаке: «Эй, человек!», потому что прежде, нежели что-либо дельное сделать, необходимо, перво-наперво, стать.