Create post
дхармический дневник

Несвоевременные размышления

2. ИСПРАВЛЕНИЕ ИМЕН

Статный человек — человек видный, представительный человек, то есть такой, стать которого явлена перед нами всем его внешним обликом. Говорят, однако, что внешний вид обманчив. Кстати это, или некстати? И в самом деле, ведь прежде, нежели обмануть, или, скажем, сказаться сущей правдой, она, стать, должна статься, так или иначе показать себя, пред-стать, пред-явить, выставить напоказ перед нами, и выставить именно самоё себя. В этом проявляется самостоятельность стати. Она представительна. Но не в том, однако, смысле, что стать, являясь самостоятельной, ещё и представительствует от чьего-то имени или во имя чего-то, а в том, что представленное и предъявленное статью — это суть она сама, её собственная суть, её собственный вид, явленный въяве, это и есть её, стати, самостояние, стояние в себе самой и самой собой стояние. Стать, поэтому, представительствует от своего собственного имени и своё собственное имя. Стать, стало быть, самоименита, а человек, именуемый статным, это, но только и не столько человек видный, сколько именитый человек, то есть такой, который славен имением своего самоименитого имени. А слава эта — сияние имени, то, что делает имя не просто приметным, но видным, сиятельным. Слава, поэтому, не метка, не клеймо, не знак, хотя само оно — как знамя, как знамение самого себя — знаменито. Имя — это свет, сияние, в котором и которым именуемое замечательно. Поэтому имя — это не слово среди других таких же слов. Имя — это стать, способная сказаться. Вот почему знаменитое «исправление имён/чжэн мин»(正名) Конфуция, это, конечно же, не исправление слов. Тогда что жe это такое — исправление имён?

Наша участь такова, что каждому из нас открывается лишь часть целокупной истины. Именно поэтому мы — по слову Апостола — отчасти знаем и отчасти пророчествуем. В заблуждение вводит порой излишнее многословие тех, кто изрекает существенное — то самое, чего лишены и чем обделены мы, смертные, внимающие этим речениям как изречениям свыше. Тем более озадачивают речения тех, от кого нам достались лишь краткие изречения. К таковым относится и Первоучитель китайцев Конфуций, над сентенциями которого ломают свои — и не только свои — головы не одно поколение его исследователей и последователей. Но что это значит — исследовать изречения? Не значит ли это, прежде всего: следовать-из-речения? Но прежде, нежели следовать-из, то есть исследовать, как и прежде, нежели следовать-за, то есть быть последователем, необходимо воистину быть, необходимо воистину стать: в-стать тем и в том, чем и в чём из-рекается. Истинный последователь, значит, тот, кто следует, исследуя ис-токи (energeia) истины: то и за тем, из чего и чем она. Исследовать же истинные начала и причины, это, согласно Аристотелю (Мет.1,2; 982в 10), значит не иное что как философствовать: страстно домогаться мудрости, увлекаясь ею и за ней. Философ, значит, тот — кто влюблён в мудрость, кто увлечён ею: откуда и куда? — это тайна, сокрытая даже от влюблённых, от них в первую очередь. Но нам остаются, став нашим достоянием, отголоски тех речей, вникая в тайный смысл которых, мы становимся их сопричастниками. Изречения, таким образом, становятся тем, что со-действует (synergeia) росту нашей стати, её про-из-растанию (physis). Изречение Конфуция, исследуемое нами, гласит: чжэн мин — исправление имён. Это значит, скорее всего, что есть «нечто», именуемое «именем-мин», которое нуждается в некоем «исправлении-чжэн». Казалось бы, ничего загадочного здесь нет. И в самом деле, ну кто же из нас не знает, что это такое: «имена», и что такое: «исправление»? Почему же тогда и над чем ломают головы исследователи, норовя сконструировать для этого изречения каждый раз всё новую и новую конструкцию-перевод, способствующий, по их мнению, выявлению сути дела? Может быть и в самом деле суть эта такова, что нуждается, каждый раз заново, в своём исследовании, вопреки кажущейся простоте и доступности для понимания?

Как известно, на вопрос о том, зачем и, главное, для чего необходимо исправление имён, Конфуций отвечал: а для того, чтобы правитель был правителем подобно тому, как отец — отцом, а сын — сыном. Стало быть, есть некто, именуемый тем именем, которому он не соответствует, и есть некое исправление, восстанавливающее это соответствие. Спрашивается — а как же можно исправить подобное положение вещей? Исправив имя «правитель», заменив его, например, более соответствующим: «самозванец»? Но ведь тогда мы не исправим вот это, именно это вот имя, а всего лишь заменим его другим, не исправив тем самым и самой сути дела, которая заключается именно в том, что исправлению подлежит как раз и только тот, кто именуется правителем (отцом и сыном). Этой, казалось бы, такой простой логики как раз и не замечают все те, кто измывается над этим изречением, пытаясь перевести его, например, вот так: «упорядочивание названий», выдумывая, далее, такие на первый взгляд понятные, а по существу совершенно невразумительные толкования тех фрагментов, в которых фигурирует «имя-мин»(名) в связи с «исправлением-чжэн»(正): «если названия не соответствуют сущности, то и со словами неблагополучно» (Лунь юй 13, 3). Да нет, это, скорее, с таким вот переводом неблагополучно, как, впрочем, и с таким: когда имена неправильны, суждения несоответственны. Не получается ли так, что настоящий правитель — а ведь мы помним, что исправление имён понадобилось для того именно, чтобы правитель был воистину правителем, как и отец отцом, а сын сыном — это такой правитель — и, значит, отец и сын -который, оказывается, высказывает правильные и соответственные (чему, собственно, соответственные?) суждения?! Чтобы усугубить замешательство, приведу и такие изречения Первоучителя в своём переводе, которые льют воду на мельницу именно такого понимания и, более того, указывают на некую мироустроительную функцию речи вообще: если не знаешь слов, то нечем познавать людей (Лунь юй. 20, 3); если не учишь Песен — это древнейший Канон Поэзии — то нечем говорить (Лунь юй 16, 13); о «благородном муже» говорится, что он: приводит в движение свои слова и следует за ними, осуществляя (Лунь юй 2, 13).

Продолжим, однако, прерванную цитацию: «когда суждения несоответственны, дела не исполняются — как вам такая «логика»? — поэтому употребляемые благородным мужем имена обязательно могут образовывать суждения, а суждения обязательно могут быть воплощены в действия» (Лунь юй 13, 3) — больше всего здесь умиляет вот это: «обязательно», но — «всего лишь могут быть». Не от таких ли переводов создаётся впечатление, что восточные мудрецы только тем и занимались, что изрекали глубокомысленные банальности и несуразности? Рискнём всё же разобраться в сути дела. Настроим ум для этого, как камертоном, таким речением Первоучителя: править (в смысле управлять) — значит править (в смысле исправлять — «чжэн чжэ чжэн е» — Лунь юй 12, 17) и начнём с того, что действия, в которые воплощается суждение, это не просто действия, но«действия-син», то есть, кратко говоря, такие и только такие, которые совершаются тогда и только тогда, когда совершающий их действует исключительно по велению своего внутреннего императива, то есть того самого, что традиционно именуется — а значит и подлежит исправлению — «долгом-и», для осуществления которого совершенно не требуется никакого внешнего приказа (ведь, скажем, и отец не потому отец, что ему высочайше повелели быть таковым). Иными словами, это то, о чём принято говорить: он следует велениям своего «сердца-синь». Так что и перевод понятия «и" посредством понятия "долг» совершенно затемняет суть переводимого, которое если и является долгом, то таким именно, который напоминает, и то лишь отдаленно, так называемый «внутренний долг», или то, что именуется голосом совести.

А сейчас мы сделаем ход, несвойственный древним китайцам, но, тем не менее, такой, который позволит нам пролить некоторый свет на существо этой проблемы. Итак, «долг-и» — это внутреннее побуждение, внутренний призыв. Но призывают и вызывают тогда лишь, когда или обращаются к призываемому и вызываемому по имени, именуя его, или же делают некое движение, некое «действие-син», некий выразительный жест, но такой, который задействует всё его — именно его, вызываемого и призываемого — существо, делая это самое существо явным и явленным, но — и в этом всё величие сей тайны — делая это именно этим же существом, то есть: действующий здесь и субъект и объект этого действия. А потому и «исправление-чжэн», это, попросту говоря, исправление того, что в Евангелии, например, именуется «внутренним человеком» (и в самом деле, не из ничего же возник, скажем, «бессмертный внутренний зародыш» даосов, вскармливание и пестование которого, в сущности, и является священным долгом и обязанностью адепта даосской «внутренней алхимии»), или того, что на языке классической философии именовалось essentia, а на языке философии пост-классической именуется existentia, как бы не противились учёные мужи подобному отождествлению, позволяющему, например, пресловутую der Wille zur Macht — эту лебединую песнь последнего метафизика и, значит, верного сына античности, идентифицировать не с политологической «волей к власти», а с онтологической волей к мощи возрастания, волей к жизни, понимаемой однако не «биологически», а, скажем, так: «Царство Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю; и спит, и встаёт ночью и днём — пусть в это место вникнет тот, кто признаёт лишь однократность человеческой жизни — и как семя всходит и растет, не знает он» (Мк. 4:26, 27). Итак, если, как это нынче модно, попытаться отыскать античный эквивалент китайского — античного же — «имени-мин», то таковым окажется именно physis, но в том, однако, смысле, как последняя мыслилась досократиками: как про-из-ведение, как творение — poiеsis (не потому ли в согласии с эллинским ладом Символ Веры и Творца именует не иначе, как Поэтом?). Всё. Здесь мы дошли до предела. Однако, китайские мудрецы в «Люй ши чунь цю» (5, 2) говорят: по достижении предела — обращение (цзи цзэ фу фань). А мудрец У разъясняет: Дао, вот то, благодаря чему происходит обращение к корням и возвращение к истокам (У-цзи, гл. 1, 4.2, 1), Не напоминает ли вам всё это знаменитый возглас пророка Исайи, повторенный Иоанном Предтечей: «Обратитесь (metanoia)! — приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему» (Матф. 3:2-3)? Вот здесь-то и мы развернёмся-фань, вернувшись (re-flexio).

Помните, у нас говорилось о том, что «долг-и» — это такое «действие-син», которое совершается не по какому-то внешнему повелению и приказанию, но исключительно по внутреннему императиву. Вот и мудрый Мэн-цзы свидетельствует: «долг-и» — это правый путь человека («и жэнь чжи чжэн лу е» — Мэн-цзы 4А.10), вот почему, как уже говорилось, «и" — это не "долг», а, скорее, «поступок». Поступок же есть там и тогда, где и когда есть тот, кто по-ступает, а это значит, что есть то, по чему он ступает, как и то, почему он поступает, то есть: поступок есть там и тогда, где и когда есть путник, а путник есть там и тогда, где и когда есть путь, отсутствие коего делает человека беспутным. Путь, стало быть, совмещает в себе и себя самого и путника, следующего этим путём-дорогой. Иными словами, «путь-дао» реализуется через «обращение-фань» на самоё себя посредством путника, «продвигающегося-син» по этому пути и «движимого-син» этим самым путём (вот почему «обращённость-фань» одна из частых характеристик «дао» в «Дао дэ цзине» — см. напр. § 13, 25, 40). Не будет, поэтому, большой натяжкой, если сказать так: по-ступок, это всегда по-двиг, требующий для своей реализации обращенности. Обращаться же (вспомните о призыве и общении) — значит возвращаться к началу, к истокам. Этому способствуют, сказали мы, изречения-обращения мудрецов. Вот и Лао-цзы свидетельствует, после того, как говорит о том, кто становится истинным правителем: правые речения обращают («чжэн янь жо фань» — Дао дэ цзин, §78).

Стало быть, мы опять обратились к правителю и к исправлению-чжэн. Так что же всё-таки необходимо исправлять для того, чтобы воистину стать правителем (отцом и сыном)? Да вот это самое: «натуру-physis», именуемую древними китайцами, вопреки устоявшемуся мнению, «именем-мин», рождаемым в «сердце-синь» и «сердцем-синь» (сочетание же иероглифов сердце и рождение составляет тот иероглиф, который как раз и переводится как «природа” человека, как его "натура»). Это необходимо учитывать, но, тем не менее, переводить «мин», думается, совершенно не следует — как потому, что традиция такого понимания не состоялась в самом Китае, и предлагаемое, это всего лишь подступ к подобной реконструкции, так и потому, почему не переводят ни, скажем, Нирвану, Логос или Дао, когда их смысл превышает «дословный», когда он воистину до-словный. Здесь же необходимо развеять и один из прочно устоявшихся мифов — в связи с недопониманием сути «мин» — а именно тот, согласно которому существуют два Дао — одно «безымянное», а другое, наоборот, «обладающее именем». Миф этот возник — и повсеместно используется — на основе не соответствующей действительности интерпретации первого параграфа Дао-дэ-цзина, где, вопреки переводческой традиции, говорится не об обладании или необладании именем, а буквально следующее: нет «мин» — и Земля с Небом (покоятся) в истоке; есть «мин» — и тьма вещей (произростает), вскармливаясь («у мин тянь ди чжи ши, ю мин вань у чжи му»).

Понятию «мин», как, впрочем, и другим основным понятиям классической китайской философии, вообще не повезло ни в китайской, ни в европейской традиции, поскольку современные представители первой не различают тех смысловых обертонов, которые смутно различались уже и их далёкими предками, а представители второй, не разобравшись достаточно в собственных истоках (так, например, сама мысль о том, что в Евангелии есть недвусмысленные указания на неоднократность человеческой жизни, может привести в шок христианских традиционалистов) пытаются, тем не менее, навести порядок в пределах чужого владения, о котором имеют весьма смутные представления потому именно, что не познали своего. Мы могли бы, с первоисточниками в руках, показать, например, что у Лао-цзы есть все данные для того — и это в первую очередь касается «мин» — чтобы серьёзно говорить о, к сожалению не состоявшемся, китайском варианте так называемого «паламитского синтеза», но нас в данном случае интересует иное, к чему и возвращаемся.

Конфуций изрек некогда: мой путь — пронзать единым («у дао и и гуань чжи» — Лунь юй 4, 15). Единый, единственный, «первый человек» (и жэнь) — это правитель. Путь-дао Конфуция — это воистину Путь истинного Правителя. Правитель-ван в китайском письменном языке изображался таким вот знаком: 王 — в котором как раз и воплощена данная максима Первоучителя, где три горизонтальные черты — это знаменитая триада китайцев: Небо-Человек-Земля, пронзённые (собранные воедино) вертикалью Правителя — «Сына Неба». Если теперь выделить Человека в качестве особой «природы», которая сохраняет в себе начала Неба и Земли, зафиксировав эту ситуацию иероглифически — что же у нас получится? Знаток китайского языка увидит, что у нас вырисовался знаменитый иероглиф 仁 «жэнь», которому не менее, если не более, нежели иероглифу «мин», не повезло при его переводе на европейские языки, как, впрочем, и его функционированию в самой китайской традиции.

И в самом деле, традиционный перевод этого иероглифа — «гуманность»,«милосердие», «человечность» — исходит из того, что он состоит из двух графем, обозначающих, соответственно, «человека» и присоединённую к нему «двойку». Логика такова: раз здесь изображены человек и двойка, значит речь идёт о человеческих — ведь их уже двое — взаимоотношениях. Вроде бы всё верно. Но вот почему эти отношения обязательно гуманны и милосердны? Как будто ненависть и злоба, например, не входят в человеческие взаимоотношения! И как будто тот же Конфуций, введший данный иероглиф в систему своего мировидения, не говаривал: только обладающий «жэнь» способен любить и ненавидить людей (Лунь юй 4,3)? Спрашивается: может ли милосердный и человеколюбивый ненавидеть людей? В чём же дело?

А дело всё в том, что иероглифом этим обозначался — что как раз и видно из приведённой схемы — человек всецелый, то есть такой, который собрал в себе всё, человеку присущее, став, таким образом, как модно нынче говорить, «собранным субъектом», выделившись тем самым из тотальности универсума в свою, особую, универсальность, став новой особью, новым универсумом, «новой тварью», если воспользоваться новозаветной терминологией. Кому приведённая схема покажется надуманной, приведём иную, показывающую, однако, то же самое, а именно: если мы воссоединим графемы иероглифа «жэнь» (人 «человек» и 二 «два»), то получим иероглиф 天 «тянь», то есть Небо (Природа, Божество). А теперь вспомните, кто такой Правитель? — правильно! — Сын Неба. Стало быть, «жэнь» — это воплощение всего того, что делает обычного человека — так сказать, человека «биологического» — богоравным Сыном Неба.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About