Акт первый: Тепло семейных уз.

Мне шестнадцать лет. Я жарю картошку у плиты и втайне от матери курю в вентиляционную вытяжку. Товарищи мои не многим старше-младше меня. Они уже спустя полчаса должны зайти за мной и мы вместе со свойственным азартом и саркастичными шутками начнём действовать по привычной программе. Кто придёт раньше: моя мама с работы или друзья? Не хотелось бы с ней пересечься.

Запел дверной звонок. Только бы не мать! Но по закону обычной подлости, конечно же она. На кухне воняет сигаретами, ух сейчас начнётся, в хвост и в дышло. Открываю ей дверь и как можно скорее стараюсь отправиться в свою комнату. Поскальзываюсь на кафельной плитке в коридоре, она не снимая обуви, уже с враждебной интонацией по нарастанию, догоняет меня, ошарашивая резким усилием за моё плечо. «Только бы не закатывать глаза», — думаю я, как же она это не любит. Но утомительное начало, как последует, долгого запиливания до корнеплодов мозга не вызывает у бунтующего со стереотипом и обществом Меня другой реакции. Ой, как полетели подзатыльники, чувствую себя светлокожим в обычаях индейских племён, где мне не только не позволяют пройти ритуал становления мужчиной, так ещё и забрасывают камнями, прогоняя на поприще замкнутого ступора развития. Выдираюсь из оков хищника в убежище, где поспешно занимаю место у экрана. Мама уже в комнате продолжает нагнетать плотность воздуха до возможности подавиться его комком, или ощущать резкие покалывание напряжения, как от соотношения волос и вязанного свитера.

Игорь (далее именуемый Филом) уже вышел из сети, значит, они будут скоро. (Фил всегда последним выходит, собирается не-ве-ро-я-тно долго. Можно отследить скопище малолетних нон-конформистов, что уже допивают двушку в ожидании, у его подъезда).

Слышу моя родоначальница что-то упомянула о школе. Не выходя из комнаты снимает обувь.

— Ты когда последний раз на занятиях был?! Мне звонила твоя классная. Вот скажи, ты совсем дурак или тебе просто нравится творить такую херню?! Как тебе хватило ума припереться на занятия с бухлом, подмешанным в колу, так ещё и прихватить с собой дружков?!

— Ну вот видишь, был я всё же на занятиях, — с ехидной ухмылкой, как раздразнивая собаку, выпалил.

Ох, как же начала она грациозно размахивать туфлями в воздухе, в конечной точке каждого движения выбирая мою спину/голову, как повезёт, в общем. Главное руки не подставлять, а если подставлять, то с умом: попадёт по кости (то бишь пальцам или запястью) — больнее, чем каблуком по спине, без шуток, я в этом уже всё разбираю.

Экзекуция моя оборвалась, когда запахло жаренным, и это не какое-то вам метафоричное сравнение, либо прочее пустословие — картошка-то на кухне продолжала купаться в обилии масла и горячего воздуха с газом.

— Что это горит?

— Я, вроде как, до начала твоего порыва картоху жарил с лучком, тебя угостить тоже думал. С работы придёшь голодная, обрадовать хотел.

— Ой, да прям! До слёз! Поверила я тебе уже.

Продолжая что-то говорить, уже даже не знаю, мне это, или просто из желания выговориться, она побежала на кухню.

Телефон тронул стол вибрацией и начал вытанцовывать в стороны под стандартную мелодию.

— Алло, Ромка, мы через две минуты будем у тебя.

— Окей, Фил, только не поднимайтесь, моя тут снова засаду устроила, в колокола бьёт.

Филом Игорь прослыл ещё с лет двенадцати, тогда он выделялся среди нас всех наличием стержней ума, списком прочитанной литературы и склонностью к глубоким суждениям о смыслах и первоначалах, но теперь вспоминая то, как это было — смеёмся, малолетничеству свойственен возвышенный тон в таких вопросах, убог и смешён попросту, ванильная романтика. Так вот «Философ» оборвался до «Филя», а уж потом врос в почётное, с уважением и серьёзностью «Фил». Соседского пса, кстати, тоже так звали.

Засовываю гитару в рваный чехол, пытаюсь закрыть молнию, но фрагменты с рваных частей лезут под собачку и ничегошеньки у меня не выходит. Силой я задёргиваю доверху, увеличив слегка рваное до дыр, через которые можно видеть фактуру гитары.

Нужно разведать обстановку. Выглядываю из комнаты: дым от картошки струится в открытую форточку, часть его уходит в вентиляцию, куда также засасывает дым от тонких сигарет мамы (а мне значит в вытяжку курить не дозволено, вот она Справедливость и равноправие!), она нехитрым способом «уха-плеча» совмещает готовку с болтанием по телефону. Ну что ж, ситуация располагает к незаметному побегу к веселью.

Набросил гитару на спину, тихо прохожу к двери, начинаю обувать кеды, но наклонившись, черпанул грифом гитару о кухонную перегородку. Акустика продолжительно выла хоровым пением. Я замер, надеясь, что разговор по телефону и шкварчание продуктов на сковороде, не дали ей меня услышать.

Выглядывает из–за перегородки.

— А ну-ка, Света погоди, — в трубку, — ты куда намылился? Никаких гулек сегодня, каждый день где-то лазишь, домой поспать приходишь, одетым, как на вокзале, и дружков посреди ночи притаскиваешь отоспаться! Хватит уже, тебе только шестнадцать лет!

— Да, мама, вот именно, мне УЖЕ шестнадцать лет. Я прогуляюсь чуть-чуть и вернусь, всё нормально будет, не волнуйся.

— До десяти, не больше, нас завтра в школу вызывают, чтоб утром встал, договорились? И ни капли, ты меня понял?

— Угу, хорошо, — вот соврал же, уже вижу, как прихожу домой после полуночи и с содержанием внутри не менее, чем нескольких бутылок пива.

— Точно понял?

— Да понял я, понял.

Её внимание на секунду отводится к телефонному разговору, и я мигом, пользуясь моментом, выпрыгиваю из квартиры. Начинаю лететь по ступенькам вниз. Слышу сзади крики:

-Мусор возьми! Стой!

— У меня всегда с собой! — бросаю через плечо и воодушевлённый бегу по площадкам и лестницам.

Акт второй: До-исступление.

Внизу за срезом проёма на меня выпрыгивает Лось и я чуть было не обделался, шутка у него такая — хуёвая, мог бы уже и привыкнуть.

Все ребята уже в сборе, стреляю сигу у Володи, подкурить — у Валеры.

— Что там да как, ребята?

— Бля, Рома, сегодня будет ахуенно, Вася с рейса вернулся, пойла будет не меньше, чем солёной воды во всех морях, где он отходил, — обильно жестикулирует Валера, лицо пестрит эмоциями, жизнерадостный человек — Валера, что ни на есть лучшая иллюстрация, но только иллюстрация. Никогда не пытайтесь узнать у художника: сколько апатии и негодования стоит за его работой; достаточно видеть продукт.

— Уже вернулся? Быстро он в этот раз как-то, что приплыл уже в свои-то молодые годы?

— А шутить ты так и не научился, да?

Вова с Леркой (такое прозвище подхватили мы из нежного обращение его мамы к нему) заливаются конским ржачем.

Гул стоит на весь двор, все шумят, смеются, передают пиво по кругу.

— Так, ладно, пацаны, погнали отсюда, а то сейчас мама выйдет, ещё назад загонит в вальер.

— А тебя, я вижу, дома больше, чем пса какого-то не воспринимают? — оп, вот и искромётные остроты от Валерия.

Все смеются, и мы наконец-то двигаемся в сторону проспекта Строителей.

По дороге выбрасываются пустые бутылки и их общий запас редеет. Подходим, и Лось ринулся вперёд, «широко расставив рога», что-то выкрикивая о «нашем месте».

Сели, сбор кассы, мы с Филом и Валерой двинули в магазин.

Акт третий: Полифония жидкости. Отказ от неупотребления.

Бродим между стеллажей, Валера предлагает отбросить идеи распития пива:

— Пацаны, а может ну его на хуй? Возьмём беленькой, — а улыбка-то и миловидность так и ползут по лицу, — посидим нормально, эффективнее будет, а то от пива только мочой стены поливать каждые десять минут.

— Не-не-не, хлопец, пивас он же для души, под гитарку, самое то — иначе быть не может, — Фил всегда за пиво поначалу, но потом как разгонится, не остановишь этого пьянчугу, уже и водка в радость, и вино дешёвое, и вперемешку.

Ловим взгляд друг друга и одновременно напеваем строки шутливой «пацанской» песни:

«Чё, чё? Традиционный напиток.

Настоящий пацан — выбирает пиво.

Какой вискарь — фу! Ром и Текила — фу!

Отдаем предпочтение «Жигулю». О, да!»

— Ой, понятно всё с вами, пивное брюхо своё растить дальше будете, — обиженно и с наигранной злостью говорит Валерчик и тыкает Фила в форменное подкожное сальцо.

Набрали мы до отвала двушек, хоть и литраж у них два с половиной, но называть двушками проще. Тащимся к кассе, тележку мы как всегда взять не додумались. Сбрасываем всю эту тару на движущуюся «столешницу» кассы, или как их там именуют, не имеет значения. Очередь большая до жути, чтоб как-то скрасить ожидание мы с Валерой начинаем шутить какую-то бредятину про презервативы и отсутствие их необходимости у Фила. Через кассу от нас я слышу знакомый голос, который окликнул меня.

— И вы тут? — Серый, что ростом не больше моего плеча, вставая на носочки, пытается показаться из–за стендов со жвачками, батончиками и прочим. Возле него вижу красные глаза Артёма, хорошо ему сейчас, как и всегда в принципе.

— О, Серёня, — Фил, расталкивая людей, пошёл здороваться, — что вы сейчас? Куда-то путь держите? У вас, я погляжу, культурное мероприятие намечается, — со странным инсультивным, я бы сказал, подмигиванием, головой указывает на пиво в стекле. Которое то и дело катается во время движения кассовой ленты.

— Ты мы думали бахнуть малость, поболтать.

— Так может лучше возьмёте несколько двушек и к нам присоединитесь, у нас там хороший вечер намечается, — Фил всегда склонен набирать по пути людей, ох, сколько же он может набрать людей, вы и представить не можете. Всегда при желании устроить пьянку прошу его обзвонить ребят.

— Та я вижу, что хороший вечер, — засмеялся Серёжа, пытаясь посчитать взглядом наш запас спиртного.

— Ром, слушай, хавать хочу пиздец, я пойду себе чё-то перекусить ещё возьму? — спросил Лерка.

— Да, конечно, без проблем, только чтоб у нас денег хватило.

— Да, блять, на такое количество пива хватит, а на булочку мне за три гривны — нет! Классный ты выдумщик. Вот такой пацан, — поднял большие пальцы вверх и натянув оскал.

— Так пиво-то копейка в копейку берётся, под расчёт у нас всё тут, — рассмеялся сам от этой расстановки приоритетов.

— Пиу-пиу, — смешно двигаясь, Фил появился передо мной, когда я повернулся.

— Что там Серёжа?

— Берут пивчанский и к нам подходят.

— Хорошо.

Дождались мы очереди, я уже думал, что этого не произойдёт.

— Молодые люди, восемнадцать есть?

— Конечно, есть, — Фил потянулся за паспортом в портфель, начал переворачивать там всё вверх дном: куча таблеток всяких, капель для носа, бумажек, салфеток, даже туалетную бумагу носит с собой (был у него горький опыт, и не раз).

Кассирша смотрит на него довольно скептически.

— Иммунитет у меня слабый, — говорит ей. — О, вот он, — даёт паспорт.

Продавщица смотрит на Фила, на паспорт, на Фила, на паспорт, паспорт — Фил.

— Та жирный, жирный, — не выдерживая шутку в себе, вставляет Валера.

Заливаемся смехом, Фил и сам-то смеётся, и девушка за кассой тоже.

Купили, выходим, пакеты набитые хмельным. У каждого по два на руках. Подождали Серёжу и Артёма за перекуром, отправились на место распития.

Акт четвёртый: Повелители выпадающего момента и пространства, без их выпадения.

Издали уже слышно как Лось что-то криво играет на гитаре, одно и тоже, одно и тоже изо дня в день.

— Да выучи уже что-то новое, Рогатый! — нужно же обратить внимание к нашему возвращению.

Толпа уже собралась громоздкая, со всеми и не поздороваешься. Заочные знакомые, старые знакомые, други, недруги, какие-то стеснительные дамы, незнакомые люди разных возрастов — знакомиться бесполезно, называй любое имя — не запомнят, да и ты не запомнишь их имён.

В толкучке, что ближе к краю я слышу голос Васи. Поздоровался, получил необходимую тяжесть в руке, а именно пластиковый стаканчик с вином, осушил, дабы почтить встречу, но пообщаться нормально, как я понял, сейчас не выйдет. Разрывают бедного Васю на части, все давненько его не видели.

— Ну что, Валерий Александрович, — с возвышенным голосом и надменным уважением, как мы с Леркой любим, обращаюсь, — взрывайте же первый снаряд!

— Та, базару! — охотливо потирая руки, он направился к пакетам, то и дело бормоча под нос: «золотце моё, хехехе».

Лось снова начал стараться вывести звук и даже мелодию переставляя пальцы, не дожимая струны, грубо и рывками отыгрывать ритм.

— Дай-ка сюда, батя сейчас музыку делать будет, — Фил забрал гитару.

— Ну и фиг с ним, пива больше выпью, — Лосю-то для счастья много не требуется. Завидую ему, проще смотрит на картинку жизненного механизма.

Начинаются песни, люди (такие же отдыхающие) подсаживаются ближе, чтоб послушать. Все вокруг пьют, мы пьём, мы поём, все поют. Такой вот хор повелителей выпадающего момента и пространства, без их выпадения. В реальности за её пределами.

Каждый кричит другому, чтоб его услышали, и также поёт криком, особенно, если знает текст. Говорить тесно. Настроение у всех хорошее, лишь на невесёлых песнях появляется эффект грусти, но приятной, ностальгирующей.

— Так-с, песни — это хорошо, но музыкант должен тоже пить, — перекур, вливание.

Спирально уходим от точки реальности, каждым витком обретая счастье и гармонию. Просто и приземлённо, уют и побег тут превыше всего.

Акт пятый: Фрагментация, либо «Что помогло мне пойти в школу».

Низложение маскарада началось крайне неожиданно.

Далее будут отрывки диалогов, соединенные в разоблачение улыбки.

I.

22:43

— Да как же заебала! Изо дня в день, пилит и пилит! Мне двадцать один год, чёрт возьми, а слышу то, что слышал и в пятнадцать. Звонит мне и как маленькому пиздюку домой указывает идти. Постоянно недовольна всем, даже за компьютер: я видите ли его должен полностью от питания выключать, чтоб лампочка, которая горит на мониторе не съедала электричество. Это из–за меня мы еле концы сводим с этими коммунальными платежами, не смешно? Была бы от неё хоть какая-то польза, так она даже приготовить покушать нормально не может, зато ходить и сутками меня заёбывать — это мы можем, конечно. Я ради того, чтоб не слышать её трёпки на работе дольше нужного сижу, до закрытия, когда прогоняют уже. Хожу палубу драю в этом сраном Речпорту. Каждый раз надеюсь, что приду домой и она будет спать, чтоб хоть лечь спокойно, но нет же! Она ждёт до последнего, вместо того, чтоб спросить как рабочий день, она спрашивает, почему я утром оставил кружку в комнате! Лучше бы с братом выживать пытался после смерти матери, чем под «тёплым крылом бабули», никакая сытость и тепло не стоят этих монотонных глупых (застрявших в далеко даже не советском времени) моралей, с абсолютным непониманием нового времени! Ничего, скоро в кругосветку уйду, а она может к тому времени уже и дом на меня оставит, от отца избавиться-то не проблема. В дурку его положить и спокойную хорошую жизнь начать.

Снова телефонный звонок. Вернулся уже с поникшим тоном.

— Отец снова нахуярился, как чёрт. В коридоре улёгся спать на полу. Нужно идти домой, бабушке страшно.

II.

23:19

— Вот что с ней делать? Я с ней и так, и сяк, да блять постоянно прогибаюсь! Но уж извини, как же это трудно! Каждую секунду обдумывать, что сказать, да как, чтоб не ввести её в пагубное настроение. Она же не здорова, ты знаешь. Сколько же я раз хватал её, когда она уже делала первый шаг с того проклятого моста, как же набегался по всему городу, чтоб её успокоить. А дома? Думаешь, дома всё нормально? Родители — регулятор? Нет! Ни капли! Каждая мелочь, любая, любая мысль может ввести её в это состояние паники и нежелания жить. Она показывала мне свои рисунки недавно, не больше месяца прошло, так вот я сказал, что они хороши, ведь так оно и есть. И угадай что? Я ей вру, как оказывается, не могу я говорить ей правду из–за предвзятого отношения, скрываю от неё своё настоящее мнение о них, убоги они, а я это скрываю, вот так, понимаешь? Хорошо придумала, да? Но было бы всё так и только — ничего. Она же схватила канцелярский нож и так сильно себе его в сгиб руки, что с чуть большим усилием проткнуть смогла бы насквозь. Кровь брызнула и продолжала брызгать, фонтанчик домашний; фонтанчик огорчений. Я же сразу давай ткань, вату, всё, что под руку. Рану закрыть. Ладно, прошли мы это, хорошо всё. Но на следующий день дома у неё сидели за столом с мамой её и младшим братом, шутили что-то, она непонятно от чего обиделась (не было там злого ничего), ушла в комнату, закрылась. Сижу, думаю, пусть остынет, успокоится. И тут я понимаю, что этаж-то далеко не первый, хватаю ножницы (дверь извне можно открыть только чем-то продолговатым и ребровым), бегу открываю дверь, а она на подоконнике, во весь рост стоит, плачет. Ногу перевело за край и тело клонится. Вот скажу тебе без хуйни: как в фильмах, замедляется всё, мыслей и воспоминаний поток, а это даже не смерть, а возможная смерть, и даже не моя. Вот увидишь, как же круто будет в конечной дарованной нам секунде, жаль, что рассказать друг другу этого не сможем. И шаг мой большой на всю комнату стал, и быстрее её шага. Смутно помню, всё очень ярко, слишком светло. Помню только, что она у меня на руках и всё будет хорошо. Каждый раз себя уверяю. Такая вот заповедь. Хава Нагила.

Она говорит, что ей трудно, а мне? Мне, когда она лежала в больнице? Когда я приехал к ней, а она бросается на меня с кулаками и кричит, что я ей чужой, что не должно меня быть больше в её жизни. Хорошо мне от этого?!

Наступает молчание, уходит порядком глотков.

— Так что ж, если тебе так плохо с ней, ты ещё держишься?

— … Ты же знаешь, что я чувствую к ней. Это мой вес, моя сетчатка глаза, помнишь, у Фоера гири были? Так вот это моя гиря на сердце, только она увешивает ту гирю, что с противоположной стороны.

III.

00:07

— Тяжело сейчас. После смерти отца всё пошло на откос. Дело не в его отсутствии, как таковом. Ты же сам знаешь, что его уже очень давно не было. За стаканом ему меня с матушкой не особо хорошо было видно. Теперь это сильно подавило как меня, так уж точно и мать. Она валерьянки пьёт столько, сколько мы пива с тобой на пару не выглушим. Но не подаёт виду, ты же её мало-помалу знаешь. А что ей? Сын у неё по отцовским стопам нетрезвым идёт, она только вкладывает и вкладывает, а что толку? Волнуется постоянно, когда бухаю где-то, она всегда ждёт, не спит пока не приду. Извожу её, вдобавок ко всей и без меня имеющейся хуйне. Сам виноват, осознаю, но вся дрочь-то в том, что ни черта не меняю. Я не умею любить родственников, точнее показывать эту любовь. Знаю, что ей нужна поддержка, я у нее единственный остался. Но блять, как же оно хуярит от того, что понимаю эту всю штуку и не могу себя заставить или найти смелости повестись так, как необходимо. Сейчас ещё больше проблем навалилось. На работе у неё пиздец полный: шалава какая-то у компании денег спиздила невероятно, а мама моя бухгалтер там, на ней вся ответственность, кто знает, чем эта херня закончится. Её и посадить могут на немалый срок. Справедливости не ощущаю никакой в этом долбанном мире! Вот даже к Богу обращался, говорить с ним хотел, узнать от чего же хорошие люди выгребают то, что должны выгребать такие, как мы, по логике поступков и своей натуры? Лишён Бог справедливости, а милосердие своё раздаёт наощупь, как блядь своё тело в нетрезвом! Так вот мы и живём, те, кто хуярят и получают — платят за это цену большую, чем те, кто проёбывается.

Передай сосуд, там гляжу на дне ещё чего осталось.

IV.

00:32

Иду отлить за угол. Перед лицом пролетает телефон и хорошенько вмазывается в стену, разобрался по частям.

— Что стряслось? Спокойнее

— Я, блять, колбасу не ту купил, нужна другая была! За это орать на меня, да? Срываться на мелочную херню, ибо проблемы ебут? Будто я не помогаю разгребать этих проблем! Отчим пару дней назад машину купил в кредит, а там вчера накрылась вся электроника, на ремонт нужна уйма бабок, а за неё ещё и кредит выплачивать года два точно. И, конечно же, маме нужно эту рассеянность плохих эмоций бросить в меня, на ком ещё сорваться? Сын у неё неблагодарный, не может даже элементарную помощь оказать, как она говорит. Колбасу я не ту купил! А то, что я хуярю в шестнадцать лет на двух работах, чтоб помочь ей отдать долги и кредиты, это, блять, не помощь?! Я же всегда ей стараюсь быть опорой и поддержкой, трудно же было, но я всегда старался поддержать её, как мог.

— Из моих знакомых, ты самых лучший сын.

— Ну, как выходит, не самый лучший! Колбасу не могу купить нужную!

— Да брось ты, это же такая хуйня — ей трудно, вот она и не со зла, но вымещает. Так ты ей тоже помогаешь, на себя берёшь удар. Не изводит себя этой плохой энергией внутри.

— Ладно, я уже пойду, сегодня на работу в шесть утра вставать.

V.

00:58

Двенадцать пропущенных от мамы. Перезвоню. Телефон отключен. Не дозвониться. Вернулся к общему количеству.

Разговаривают, я смотрю, как мошкара кружится около света. Как же это похоже на Человечество. Ведь не много людей найдётся, что пойдут в темень. Лучше нарезать воздух в пределах своего Солнца и даже не смотреть на него; так не ослепит.

— Я раньше не думал об этом, хотя может ещё и рано, мне всего пятнадцать, но я понимаю, что оно всё так быстро пролетит, что потом даже не успею задуматься. А иметь хоть какое-то понимание нужно. Просто я боюсь, теряюсь в этом. Как вообще люди находят вот эту всеми возносимую «Цель» своей жизни, или смысл, как ещё говорят. Просто мне придётся куда-то поступать и уже потом работать, а нужно так, чтоб и деньги были и нравилось. Как вообще это выбрать? Или оно само приходит? Ты знаешь, кем ты будешь?

— Не-а, и малейшего не имею. Кем хотел бы быть — знаю, а кем буду — нет.

— И кем?

— Хочу писателем быть, только не так, чтоб знали все и прочее. Хочу писать хорошо.

— И что если станешь? Если получится?

— Вот получится, там уже и буду думать дальше. А загадывать, как в небо тыкать пальцем. Тебе просто нужно понять чего бы ты хотел изначально, не кем будешь, а кем можешь быть в желании, что иметь. Вот чего бы ты хотел? Желание твое, мечта, как угодно называй.

— Я… Не знаю. Хочу простого, работу, чтоб и денег достаточно, не больше необходимого, но чтоб не отказывать себе в нужде, да ещё и чтоб нравилась, семью хорошую, чтоб и жена красивая и любить её. Да и ребёнка, как освоюсь, завести, вырастить его и воспитать. Хочу, чтоб он не узнал, что такое развод родителей или страх, когда ночью просыпаешься от криков мамы о помощи. Чтоб он, как мы, пиво не пил в пятнадцать лет.

Счастья хочется всем. А вот запросы к счастью у всех разные.

Продолжили мы и дальше пить, но теперь уже каждый из нас себе задал вопрос и начал отсеивать ответы, пытаясь найти честное.

VI.

3:01

— Оу, стой, ты куда?, — рукой дотронулся до плеча, лицо в слезах.

— Не трогай меня, пожалуйста, мне нужно пройтись.

— Скажи хоть, что случилось, чтоб я не волновался.

— Отца скорая забрала, снова инсульт. Это уже третий.

— Вот же хуйня, ты как сам вообще?

— Я боюсь, что он может умереть. Чудом те два раза всё обошлось нормально. Он же всю нашу семью держит, я не смогу вместо него быть. Дай мне самому пройтись, пожалуйста.

Я обнял его крепко-крепко. Лицом он уткнулся в моё плечо, я почувствовал, как черты его лица оставляют на мне мокрый срез.

— Я уверен, что ещё ничего не решено. Завтра, если захочешь, поговорим.

— Спасибо тебе, большое спасибо, друг.

Друг.

Акт шестой: Как можно увидеть настоящий свет Солнца.

Неизбежно приходится возвращаться в пределы момента и пространства. По ощущениям, это как быть словленным при побеге, со смирением, осознав провал, и потом «бац» и случайно словить себя на мысли, что всегда знаешь о реальности, которая совершит твою поимку, как далеко бы ты не зашёл от неё. Забвение кончилось, стаканчики и бутылки разбросанные по периметру уже не так романтичны, как под светом другой луны. Утренние сумерки неумолимо бьют сигналом возвращения по голове, опущенной вниз, дабы согласовано направлять левую и правую в сторону поиска дома.

Через полтора часа вставать в школу.

На кухне я оставил записку маме: «До наступления утра, нужно успеть выйти из Вечера.»

Общий балкон находится с солнечной стороны. За считанные минуты свет поднялся достаточно, чтоб слепить меня.

Белый луч, жёлтый, оранжевый, красноватый, синий какого угодно оттенка — весь спектр цветов мигает в зрачках.

Я роюсь пальцами в космах волос, ищу два конца нитки. Распускаю узел и осторожно снимаю лицо, немного печёт.

День и ночь, Солнце ходит вокруг да около.

Теперь-то можно и войти.

Как же ярко Оно светит.