Хотите истину?

Хотите истину запечатлеть, засвидетельствовать, открыть, обнаружить, познать?

Но какую истину? Ведь не какую-то второсортную, приблизительную, половинчатую? Уж если нацеливаться — то на такую правду, которая последняя, на истину полную и завершенную. На абсолютную истину. Или есть другие варианты? Нет других вариантов? Замечательно!

Для кого-то истина — это всего лишь правильное описание чего-либо, набор сведений, наиболее точно описывающих свой предмет. Но может ли быть истиной информация, если неистинно уже само то, по поводу чего ее можно собрать? Все, о чем можно собрать сведения, заведомо ограниченно и неполно (как минимум, бытие представлено еще и собирателем). Очевидно, что данные о чем-то половинчатом и несамостоятельном также будут пропитаны условностью. В свою очередь, сведения, «пропитанные» завершенностью и цельностью, то есть сведения о завершенном и цельном, увы, невозможны. Всякая информация о чем-то есть дополнение к нему. Уже одно имя — дополнение. А если к завершенному и цельному возможно дополнение, то… с какой стати оно завершенное и цельное?

Итак, поскольку суждения о цельности невозможны и бессмысленны, истиной является не выжимка из нее, но сама цельность. Кстати сказать, именно завершенное есть в окончательном, а значит и правдивом значении слова «есть». Иными словами, выступает онтологической истиной. А вот истины в смысле его верного описания нет и быть не может. Истина — это истинное положение дел. Положение дел, взятых в своей окончательности, а потому таких, которые уже ни к чему не отсылают и которые, стало быть, существенны отнюдь не с точки зрения своего внешнего выражения. Положение дел, несводимое к фактуре. Положение дел, чье описательство исключено.

Если выразиться чуть иначе, истиной является не то в реальности, что воплотилось бы на ее фотоснимке (если допустить, чтобы он был возможен), но сама реальность, причем взятая вне своей внешней стороны.

Вы все еще ее хотите? Тогда идем дальше.

Если истина — то, что есть, тогда абсолютная истина, выступающая истиной, доведенной до максимума, — это то, что есть, взятое в своей окончательности. Реальность, дальше которой ничего нет, которая больше ни к чему не отсылает. В контексте поисков истины данный момент является существенным: то, что является ступенькой к чему-то следующему, имеет внешние смыслы, благодаря которым с ним довольно легко определиться и разобраться. В свою очередь то, за чем далее не следует уже ничего, внешних смыслов не имеет вовсе. Соответственно, оно несхватываемо, в том числе и с точки зрения так называемого понимания и постижения. Абсолютная реальность (как и вообще все завершенное) имеется иначе, нежели внешним образом — иначе, нежели как факт или как объект, проявляющие себя где-то или куда-то, откуда они могут быть замечены и постигнуты. Упомянутое постижение, кстати сказать, будет представлять собой ничто иное как извлечение уже упомянутых внешних смыслов, каковыми объект с фактом и исчерпываются.

Окончательная реальность — это то, что действительно есть. Ну, а то, что действительно есть, равняется всему, что есть. В таком случае, важно ли истине, то есть тому, что одно только и есть, чтобы она была увиденной, различенной, оцененной? Требуется ли ей, чтобы кто-нибудь провозгласил или признал ее; возвел ее, так сказать, на пьедестал? А ведь искателем истины движут, по крайней мере, так ему приятно считать, примерно такие мотивы. Вполне, казалось бы, благородные. Хочу, дескать, ее найти и утвердить, возвысить надо всем, чтоб никаких сомнений не было, кто здесь главный или что здесь главное.

Разумеется, истине в уточненном выше значении просто не над чем возвышаться. Поэтому и на пьедестале ей быть не нужно. С ее соответствием своему месту всегда все в порядке — как единственное, что реально, она не может быть незаслуженно забыта, задвинута в угол, обделена и так далее. Уточним: если ее и задвинут в угол, так только где-то за пределами бытия. Однако с этим — никаких проблем: там, вне бытия, то есть нигде, делайте, что хотите.

Окончательная истина полна настолько, что всякий подтверждатель ее истинности излишен даже как элемент декора. Будь у нее сторонники, защитники или воспеватели, а также просто свидетели, они бы выпячивали или видели в ней сущие пустяки, а то и вовсе несуществующее. Они бы видели то, какова она относительно их, и утверждали бы ее абсолютность исключительно на словах, а не на деле, потому как со стороны видна именно относительность, а не абсолютность чего-либо.

Абсолютной истине не нужно быть узнанной и различенной, потому что она — не фрагмент бытия, но все бытие. Нет фона, из которого ее можно было бы различить. Да и о каком различении истины как всего, что есть, может идти речь, если все, что можно различить, имеет границы, за которыми имеется что-то еще, — то есть выступает частью, а не целым?

Кстати, для всех, кто утверждает, будто абсолютная истина интересует их исключительно сама по себе, имеется пренеприятнейшее сообщение. Все, что с чем-то соседствует, уже не может претендовать на само-по-себе-бытие. Быть безотносительным, абсолютным образом по праву может только единственное, что есть. Иными словами, заодно с нами возможны лишь истины сугубо прикладного характера, разного рода полу- и околоправды. Так что жаждущие увидеть реальность, как она есть сама по себе, скорее всего лукавят, неважно — перед другими или перед собой. Они верят, будто существующее само по себе каким-то образом одновременно существует и для них, и, чтобы как-то совладать с этим явным противоречием, попеременно закрывают глаза то на первое, то на второе.

Жаждущие увидеть реальность, как она есть сама по себе, скорее всего лукавят, неважно — перед другими или перед собой

Стоит задержать внимание на том, как, каким образом полная и окончательная истина якобы получает признание со стороны своего потенциального зрителя. Совсем иначе, нежели пониманием: «Ба, да ведь это сама абсолютная истина!» И совсем не так, как в нас заходят истины относительного порядка — а заходит они путем вычисления, расчета, сопоставления и прочей мозговой активности. Она «признается» им в качестве истины безо всякой мыслительной операции, через полную капитуляцию. Он даже не успевает навострить свои приборы и улавливатели. Что же, в таком случае, происходит вместо мифического признания истины в качестве таковой по аналогии с признанием дерева в качестве дерева? Просто ее актуализация в качестве всего, что только есть. Актуализация особого рода, потому как истина актуализируется не иначе как бывшая всегда, не имеющая начала.

Абсолютная истина, как не имеющая внешних смыслов, «заходит» в нас, соответственно, не снаружи, а изнутри. Обнаруживаясь уже находящейся в нас. И если полная, окончательная истина такова, что проникает в нас совершенно свободно, минуя границы, так, что мы даже не составляем о ней мнений и суждений, то это только так говорится, что она в нас проникает. Входя таким образом, она ни в кого не входит, а просто оказывается всем и вся, вернее. Заходя в нас без спроса и предупреждения, она, стало быть, занимает положенное ей место. Распространяясь и на мою, зрительскую нишу, истина, таким образом, подтверждает себя как не оставляющую вовне ни пяди пространства, наличие которой — пяди — делало бы ее — истину — фрагментом. Какая проблема в том, что ее не видят и не знают, если никого, кто ее не видит и не знает, нет и быть не может? Какая проблема в том, что не видят и не знают того, что и не выступает предметом или явлением — потенциальным объектом знания или созерцания?

Полная и окончательная истина верна, точна и безукоризненна настолько, что ее не ощущаешь отдельностью, как не ощущают отдельностью то, что совершенно естественно. Это максимально органичное бытие, настолько близкое сердцу, душе, естеству или чему хотите, что возможность проникаться им не променяешь ни за что на свете. Под «проникаться» в данном случае подразумевается нечто противоположное таким действиям как «наблюдать извне», «определять», «овладевать». Нельзя быть согласным с окончательной истиной неполным согласием, то есть не приведшим к образованию единства. Она слишком цельна и правдива, чтобы остаться вне ее. Она — самое кровное, а как разделиться с кровным? Никак. Откуда, в таком случае, взяться оценкам, суждениям и свидетельствам? Нельзя быть (остаться) наблюдателем того, в чем нет ни грана чужести.

Нельзя быть наблюдателем того, в чем нет ни грана чужести

Правда — это то, что есть, а полная правда — еще и все, что есть. Поэтому тем, кому так хочется взглянуть на нее со стороны, придется оказаться за пределами бытия. Бытие уже все занято. Однако едва они там окажутся, их желания перестанут играть какую бы то ни было роль, обернувшись желаниями тех, кого нет. Важнее, впрочем, даже не то, что нет места, с которого на правду можно было бы посмотреть. Нет места, с которого окончательная правда предстает вопросом.

В созерцании всего (чего-то одного, воплощающего собой все, что есть) ровно столько необходимости, как и в выяснении, каким нечто видится из небытия, из ничто. Разве это имеет значение? Разве это важно? Разве это интересно? Важно, каким нечто видится откуда-то — не из ниоткуда. Или кем-то, а не никем. И потом, если всему (являющемуся всем) нет, куда проявляться, разве с таким нужно разбираться? Никуда не проявляющееся, другими словами, нигде не выступает чем-то. Причем слово «нигде» смело можно отбросить: нельзя выступать не где-то, а потому нигде ничем не выступать — значит просто ничем не выступать. Это присутствие, не заявляющее о себе, то есть и не присутствие вовсе в привычном смысле этого слова. Как возникнуть желанию (а, стало быть, и желающему) разобраться, а что же это такое, если, для начала, ничто себя не предъявило, не обнаружилось внеположностью? Разбираться требуется исключительно с чем-то. В смысле — с чем-то определенным, выпятившимся. Не со всем.

Абсолютная правда — это правда такой концентрации, что все остальное блекнет, оказываясь несущественным и даже более — несуществующим. Поэтому не получится прибежать к соседу: «Эх, я тебе щас такую истину поведаю!» Какой сосед? К кому бежать? И кому бежать? Если вы и ваш сосед продолжаете иметь значение, так только наряду с местечковой правдой. Местечковая правда не только не возражает, она сама подталкивает к тому, чтобы, завидев ее, вспомнить о чем-нибудь другом. Если реальность такова, что позволяет отвлечься от нее ради других дел или хотя бы занять стороннюю, наблюдательную позицию, то причина, по которой это возможно, состоит единственно в том, что это неполноценная, нецельная реальность — реальность с оговорками.

Что, вопреки сказанному, захотели абсолютной истины еще больше?

Согласен, я и сам захотел. Хотя, вообще-то, я преследовал совершенно иную цель — хотел призвать забыть о ней, отказаться от этого надуманного, невозможного объекта, странным образом заимевшегося в нашем сознании. Однако, в итоге, преуспел лишь в том, что подогрел к нему интерес. Подогрел интерес к тому, что, будучи всем, скорее является ничем, нежели чем-то. Подогрел интерес к тому, что — в отсутствие возможностей отличиться и проявиться — есть так, словно бы ничего нет. Во всяком случае, ничего такого, по поводу чего ломают копья или чем желают завладеть.

В самом деле, что есть, если нет, отличением от чего выделиться? Если вы скажете: «Ни от чего не отличимое», — это будет очень слабый ответ, даже не на троечку. Ведь вы произвели выделение там, где для этого не было никаких оснований. Что есть, когда нет границ? Безграничное — неправильный ответ. Такой же ошибкой будет даже не просто любое другое обозначение, но сама предустановка, будто здесь есть, что обозначить. Правильный ответ: ничего. Есть предельная чистота, из которой отсеяна даже истинность, даже цельность, даже абсолютность и безграничность, ибо все это замутняет, утяжеляет и превращает во что-то. В часть. В относительное.

Что есть, когда нет границ? Безграничное — неправильный ответ. Правильный ответ: ничего

Хотите истину?

Уже не хотите?

Потому что уже знаете, что абсолютная истина — это то, с чем составляют единое целое, а не то, что знают? Или потому что уже знаете, что истина — это скорее ничто, нежели что-то, и, соответственно, говорить тут скорее не о чем, как и нечего вожделеть? Думаете, теперь вы возвысились над теми, кто хочет истину?

То, что с истиной составляют единой целое — слишком важно, чтобы быть информацией. Это слишком ценное обстоятельство, чтобы оно оказалось знанием, имеющимся в чьей-то голове, пускай даже самой умной. Это слишком существенное правило, чтобы ему не последовать — даже ради его формулировки. Нет возможности это узнать и отметить, поскольку невозможно не составить с истиной единого целого.

Нельзя наблюдать, как составляешь с истиной единое целое. В таком участвуют целиком, либо единого целого не составляется. Нельзя наблюдать, и как кто-то другой составляет с истиной единое целое, ведь раз он не смог быть иным по отношению к истине, то и тебе остается последовать его примеру. Едва истина проявляет себя, никого уже не остается, а если остается, то, видимо, лишь в качестве «овоща», под коим имеется в виду потерявший сознание, в стельку пьяный и т.п.

То, что с истиной составляют единое целое — слишком существенное правило, чтобы ему не последовать — даже ради его формулировки

Вот и выходит, что знание, изложенное в этих заметках, лишь на первый взгляд можно счесть ценным приобретением. В действительности, оно является незаконно полученным, бесполезным и напрасным. Разве не была заметна масса странностей в том, как оно сообщалось? Разве не чувствовалось, что говорится нечто невнятное, на уровне тавтологий или романтических банальностей; говорится как-то полуграмотно и с нездоровой аффектацией. Разве не чувствовалось, что, в сущности, не говорится ничего содержательного?

Продвижения вперед не состоялось. Нельзя занять более удачную позицию, нежели позиция тех, чье представление об истине — ошибочно. Нельзя подняться над теми, кто хочет истину. По крайней мере, подняться в интеллектуальном плане.