1

Нет такой внеположности как полнота (Целое, единое). Поэтому про нее и не стоит вопроса, а что она есть такое.

Если вы согласно закивали головой, стало быть, не заметили, что я смухлевал. Я сказал «про нее не стоит вопроса», то есть повел о ней речь, как о некоей внеположности (с которой сразу же захотелось разобраться на предмет «что же она такое есть»).

Раз нет такой внеположности, как полнота, значит не про что говорить как про то, про что не стоит вопроса «что оно есть такое».

2

Мы рисуем правильное бытие как исполненное радости. Но в радости слишком много от боли. Мы рисуем правильное бытие как блаженство. Но в блаженстве слишком много от страдания. Наиболее дальновидные изображают правильное бытие как покой. Но и в покой изрядно добавлено от суеты.

Так каково же правильное бытие? Этого нам ни за что не принять, но оно никаково. Оно таково, словно нет никакого бытия, словно вообще ничего нет.

Если из покоя убрать все, что добавлено в него от суеты и напряжения, оставшееся перестанет быть чем-то. Мало сказать, что покой перестанет быть покоем, что он станет чем-то другим — он станет ничем из числа чего-то, из числа любых определенностей.

Нам это непонятно: как так, правильное бытие — это не радость, не свобода, не удовольствие, а нечто нейтральное, никакое? Нас не устраивает, что бытие, претендующее на статус правильного, лишено яркости, подобной той, что отличает праздничный день на фоне будней. В наших мечтах правильное бытие имеет выпуклые, вычислимые достоинства; выгодные отличия, выигрышные контрасты. Мы не согласны, что быть по-настоящему, взаподлинно — это быть так, словно ничего (никого) и нет вовсе.

Однако мы не согласны с этим лишь до тех пор, пока вдруг — волею судеб — не окажемся к такому бытию причастными. Правда, после такого причастия уже не подашь дело таким образом, словно мы теперь согласны: да, это действительно правильное бытие.

Во-первых, я ведь чисто по инерции продолжаю называть правильным бытие, безотносительное чему бы то ни было. Быть правильным можно лишь в результате сравнения, однако сравнение и есть добавление боли в радость и страдания в блаженство. Наличествующее в своем чистом виде не может быть правильным или хорошим. Обидно? Но так ли уж хорошо хорошее, таскающее за собой плохое? Бытие, ошибочно называемое мной правильным, нет никакой необходимости возводить на пьедестал. Оно свободно от иного ему, оно само по себе. Когда не над чем возвышаться, тогда правильным, хорошим или лучшим быть уже не надо.

Во-вторых, оказаться причастным правильному бытию — значит и самому растаять. Не умереть, Боже упаси. Но стать тем, кто есть так, словно никого нет.

3

Упоминая о Целом или о чем-то таком, чем исчерпывается все бытие вообще, мы без всякого смущения сообщаем, что оно — это все, что есть (что кроме него ничего больше нет), что оно не предполагает своего наблюдателя, что оно самодостаточно, является своим собственным основанием и т.д. и т.п.

Однако поводы для смущения все же имеются. Указание «кроме этого ничего нет» прежде всего указывает на собственную невозможность. Причина тому не так уж и сложна с точки зрения своего обнаружения: если нет ничего другого, то и не о чем говорить как о том, помимо чего ничего больше нет.

Мы говорим о Целом как о являющемся всем, что есть. Либо как о том, кроме чего ничего больше нет. Но как есть являющееся всем? Ни с чем несопоставимое, ни от чего неотличимое, ни с чем не соседствующее, оно есть не так, как есть что-то, толкающееся среди соседей, высекающее искры, издающее скрежет при трении с ними. Скорее, оно есть как ничто, схожим с ничто образом. По крайней мере, так, словно нет здесь никакого «чего-то».

Вне сопоставлений невозможно быть чем-то. Быть всем — быть рассредоточенным если не до исчезновения, то как минимум до невыделяемости. Впрочем, в каких-то смыслах это одно и то же.

Мы говорим, что бесконечное не предполагает своего наблюдателя. Но почему? Если покопаться, базовая причина будет состоять в том, что никакого объекта «бесконечное» попросту нет. Но это же все меняет! Не что-то не предполагает своего наблюдателя, а… «не что-то». Не про что оказывается сказать, что оно не предполагает своего наблюдателя.

В случае с являющимся всем не про что спросить: «Что оно такое?» Но, соответственно, и не на что показать как на не подпадающее под этот вопрос.

«Кроме него ничего больше нет», — это выстрел мимо цели. Ведь когда ничего больше нет, нет и того, про что можно было бы сказать, что кроме него ничего больше нет. То, что кроме него ничего нет, имело бы смысл знать про что-то. Однако никакого «чего-то» в отсутствии иного нет. Отсутствие иного ему делает Целое скорее тем, чего нет, нежели тем, кроме чего ничего больше нет.

Что нам нужно знать про Целое? Ничего не нужно. Ведь этот вопрос подобен вопросу «что нам нужно знать про ничто?» Подобен, заметим, не значит «равняется». Важно ли отметить самодостаточность или цельность, ведя речь про то, чего нет? Да и разве ничто (не что-то) может быть самодостаточным? Оно может быть только никаким. Самодостаточно то, чему себя — достаточно. Однако откуда взять «себя», когда нет ничего иного? Нечему быть самодостаточным. Это вообще ложный термин. Самодостаточность невозможна, ибо что-то всегда нуждается в чем-то еще, лишь ничему и «не чему-то» ничего не надо, но не потому что ему себя достаточно, а потому что нет у него никакого «себя».

Чем то, что оно не предполагает своего свидетеля (что кроме него ничего больше нет, что оно самодостаточно и т.п.), в Целом гораздо важнее другое: то, что быть Целым — значит быть ничем. В значении — не быть чем-то.

В самом деле, если Целое представляет собой «не что-то», то вся эта фактура, будучи ни к чему не прицепленной, повисает в воздухе. Вся эта информация может быть ценной лишь как информация о чем-то, а коль скоро такового нет, она оборачивается сведениями, к делу не относящимися.

То, с чем философствующие так упорно стараются разобраться, есть так, словно его — нет. Во всяком случае, все, на чем мог бы себя опробовать пытливый ум, в нем отсутствует. Оно пустотно. И пусть мы говорим о пустоте полноты, это мало что меняет: для нас (для нашего понимания) здесь — как и в случае с пустотой пустоты — ничего нет.

Впрочем, судя, скажем, по моей настырности, мы и к пустоте сможем подладиться. Да что там: уже подлаживаемся! Только, опять же, ни к чему хорошему это не приведет.

4

Иногда я чувствую то, что называют бытием.

Одновременно я догадываюсь, что это не совсем то, что настоящее бытие гораздо тоньше. При удачном стечении обстоятельств я начинаю чувствовать это более тонкое бытие. И сразу же понимаю, что настоящее бытие еще тоньше.

Пытаюсь на него настроиться и — о чудо! — чувствую его, такое тонкое, едва уловимое. Но уловимо оно благодаря примесям, его загрязняющим. И это примеси я чувствую, а не его.

Мне никогда не почувствовать настоящего бытия.

Впрочем, это не проблема. Настоящее бытие — как фактически пустота, то есть не-обьект — резонирует лишь с такой же пустотой со стороны субъекта, причем обе эти пустоты, разумеется, есть не разное, но одно.

Далеко я пробрался? Не завидуйте. Logic is hell!

5

Чем является Целое? Что представляет собой все (взятое как одно)? Что отличает полноту?

Очень много умов за историю человечества сразу ринулись на поиски ответа. Пропустив мимо своего сознания маленький нюанс.

Всему, взятому как одно, некуда являться, Целому негде представлять собой Целое, полноте не от чего отличаться.

Правда, этот нюанс обнаруживается тоже незаконным путем. Для того, чтобы узнать, что Целому некуда являться, нужно окинуть его взглядом со стороны, то есть допустить такое, будто бы куда являться ему есть. Поэтому, говоря, что всему негде представлять собой все, мы выказываем внутреннее несогласие со своими же словами.

Настоящее, а не выдуманное нами Целое никогда не даст повода понять про себя, что ему некуда являться. Реальное Целое вообще не позволит его вычленить. Впрочем, эти формулировки тоже лишь затуманивают дело.

Что действительно не позволит себя вычленить? Ничто. Или «не что-то». Единственно убедительная причина не давать повод понимать о себе что-либо — это не быть. Не быть вообще или не быть чем-то. Даже Целым. Даже всем (взятым как одно).

Так что — нет никакого Целого. Во всяком случае, как «чего-то». Мы же сами подразумеваем под Целым обходящееся без контекста и потому ни из чего не выделимое. Мы же сами подразумеваем под ним не имеющее границ (границы — признак части) и внешней стороны. Однако не имеющего границ и внешней стороны — нет. В смысле, нет не имеющего границ и при этом являющегося «чем-то». В отсутствии границ невозможно остаться, невозможно не рассредоточиться до ненаходимости. Нет никакого Целого. Вместо Целого есть «не что-то». Нет, не так. Вместо Целого нет ничего. Тоже плохо сказано. Во всяком случае, там, где мы воображали Целое, наличествует скорее отсутствие, нежели присутствие, а к отсутствию термин «наличествует» как-то уже не подходит…

Раз повода для своего вычленения не дают лишь ничто или «не что-то», не про что уже сказать, что оно не дает повода себя вычленить. «Оно не дает повода себя вычленить», — с этих слов сразу же начинаются обман и профанация. Как и, увы, со слов типа «Целое» или «полнота».

6

«Что есть всё?» Очень легко задуматься над этим вопросом, поскольку на первый взгляд он выглядит вполне резонным. Даже если рассматривать «всё» взятым как одно, единое. А когда уже задумался, резонность вопроса подкрепляется еще и все нарастающим объемом умственной работы. И вот уже кто-то объявляет этот вопрос ключевым, философским, высшим.

Между тем, это совершенно неважно. «Что есть всё?» Это неважно, поскольку всему (тем более взятому как одно) негде быть чем-то. Наверное, легкое изумление в связи с этим обстоятельством вполне способно вывести на тот уровень отстраненности, где рефлексия превращается в философствование. Впрочем, у каждого философа есть собственная точка отсчета, и я свою никому не навязываю. Но предлагаю.

Можно ли быть чем-то, будучи всем? Навряд ли, поскольку не иметь иного себе — значит не иметься и самому. В том смысле, что чем-то делает отличимость от чего-то другого. А если, скажем, мне не от чего отличаться, то я есть так, словно никакого меня и нет. По крайней мере, в качестве кого-то или чего-то. Конечно, можно попытаться сказать больше: когда нет иного, тогда то, что есть, есть как незамутненная, нелокализуемая и невыделяемая чистота. Однако это окажется ничем иным как попыткой представить то, чему не от чего отличаться, в качестве «чего-то».

«Не иметь иного себе — значит не иметься и самому», — вот еще один повод удивиться, только не в бытовом смысле этого слова, а в значении выпадения из привычных координат или остановки мира, если воспользоваться терминологией Кастанеды.

Уместно ли спросить про то, чему не от чего отличаться: «Что это?» Нет, ведь это все равно что спросить: «В чем его отличия?»

Обнаружение тождества вопросов «что это?» и «в чем его отличия?» побуждает с осторожностью относиться к призыву интеллекта всегда и во всем пользоваться его разработками. Ведь, приравнивая бытие всем к бытию чем-то, он явно неправ. Понимание этой неправоты может сподвигнуть к большей созерцательности. А может и не сподвигнуть, поскольку привел нас к нему все тот же интеллект, и, стало быть, покамест скорее мы — в его власти, нежели он — в нашей.