Есть ли Бог? Будет ли что-нибудь после смерти? Вопросы, которые, увы, данный текст оставит без ответа. Все, что вы здесь найдете — всего лишь реплики к аргументам одного яркого и весьма шумного современника в пользу того, что Бог — есть, и что смерть — еще не конец.

Отнюдь не считаю это недостатком, однако отмечу, что вопросы, по которым этот современник имеет свое мнение, поистине неисчислимы. Не чужд он и философско-религиозных тем. В частности, при каждом более или менее подходящем случае он не преминет дать бой сомневающимся в бытии Божиим или в том, что после смерти мы продолжим существование в каком-то ином формате.

*

«Вот вы изобрели, например, телевизор — очень сложную, замечательную вещь, — начинает он. — И неужели вам не будет обидно, если никто не вспомнит, что изобрели его именно вы? Наблюдая этот удивительный мир вокруг нас и самих себя, мы не должны забывать про то, что все это — произведение, и, как у всякого произведения, у него есть автор».

Признаться, я не изобретал ничего, подобного телевизору. Тем не менее, мне ведом, что называется, опыт творчества. Большой ли, скромненький — сказать трудно, однако явно достаточный, чтобы вполне уверенно констатировать: творение творению — рознь, есть творение в высшем смысле этого слова, а есть так себе. И я вполне отчетливо представляю, в чем состоит между ними разница. В результате действительно творческого акта появляется нечто большее, нежели продукт, у которого есть внешний по отношению к нему изготовитель.

Лучшие образцы так называемых произведений искусства никто не создавал. Действительный шедевр — это когда не кто-то совершил что-то, но проявилась неделимость, целостность, заодно с которой никого и ничего нет. Не кто-то над чем-то потрудился, а как бы сама жизнь вдохнула и выдохнула. Появление, проявление того, что условно можно назвать своим собственным автором, — вот смысл, оправдание, суть всякого творчества.

Конечно, повторюсь, здесь важен личный опыт. Именно он наиболее очевидным образом позволяет понять, что настоящий творец — это тот, кто в нужный момент сумел самоустраниться, стать никем, стать нулем, позволив занять его место чему-то такому, что преодолевает разделение на творца и творение. Настоящий творец, это творец в кавычках. Условный творец.

Мы можем переживать сильнейшие муки творчества, но коль скоро из–под нашего пера или какого другого инструмента появилось что-то подлинное, такое, о чем только и стоит вести речь (если про подлинное вообще нужно вести речь), то, вопреки всем внешним данным, появилось оно легко и непринужденно — естественным образом, само собой. Я не создавал естественного, не создавал его и никто другой. Удачное слово, точный звук потому удачны и точны, что напрашиваются сами собой; мы открываем их в той мере, в какой отдаем им себя, в качестве возможности прозвучать через нас, нами. Выражая естественное, выражаешь не новое (как ново имеющее автора) но бывшее до тебя и тебя переживущее. Якобы создающий великое лишь находит его уже имеющимся.

В свою очередь все, что создаю именно я или, образно говоря, из–за чьей спины я выглядываю в качестве его автора-родителя, может быть и неплохим, и интересным, и полезным. Но оно не будет тем, чем действительно стоило бы гордиться. Во всяком случае, по большому счету. Гордиться стоило бы тем, что таково, как будто оно организовалось само, да и вообще всегда было, не имея начала. Вот только гордиться им, увы, не получится, ибо не было никого его прежде, нет никого с ним рядом, никто в качестве выступающего заодно с ним не подразумевается. Или так: никто из–за его спины не выглядывает.

Искать того, кто стоит за целостностью, самостоятельной жизнью, заявляющими о себе во всяком подлинном акте творчества, это все равно что искать ноль, искать ничто — занятие сомнительное с точки зрения своей осмысленности. Ведь только тогда нечто вполне самостоятельно и полно, когда за ним не прослеживается чего-то иного. И я полагаю, что исключения здесь не может быть сделано даже для Бога.

Нелепо обижаться на то, что вашу персону не почитают в качестве автора бесконечности (то есть того, автора у чего не может быть в принципе), пару раз заполнившей вас собой как вода заполняет сосуд, выталкивая воздух. В свою очередь, обида, что за тобой не признают авторства телевизора, — тоже пустое. Хотя бы в силу того, что пустое — сам телевизор, довольно жалкая, в общем-то, вещица. И, в общем-то, таково все, у чего есть автор. И если автор есть у мира, то даже мир — пустое. И странно, если бы пустое являлось доказательством наличия чего-то настоящего — например, Бога. Согласитесь, это как-то не вяжется, если бы наличие Бога подтверждалось не чем-то великим и прекрасным, а сущей ерундой.

Автора имеет вторичное, поддельное. Но если вторичное к чему-то отсылает, то ко вторичному тоже. К разряду которого лично я бы Бога не относил. Скажем так: за существенной (имеющей значение) частью этого мира никто не стоит (и частью ее можно назвать лишь условно, потому что это скорее целое, нежели часть). Стоит ли кто за несущественной его частью — несущественно. Это слишком мелкое явление, чтобы ломать копья по поводу его наличия или отсутствия.

Можно выразиться в том духе, что всякое произведение дискредитирует своего автора — своею шаткостью, неустойчивостью, обрывочностью. И ничего, кроме дискредитации принести не может. Никогда не было и никогда не будет такого, чтобы творение возвышало, возвеличивало, делало честь своему творцу, служило причиной его уважать, оказать ему почести.

Да, если оглянуться по сторонам, то мы увидим, как повсеместно почитают авторов тех или иных продуктов. Но пусть это вводит в смущение лишь новичков в этой жизни. Хотя даже они должны чувствовать недоумение, когда их начинают за что-нибудь хвалить, в особенности, когда их начинают хвалить за что-то действительно хорошее. Да, подчас мы возвеличиваем тех, кто имел отношение к подлинным произведениям искусства. Но ведь это отношение заключалось всего лишь в том, что якобы автор просто не мешал случиться самостоятельному бытию, и не столько сделал что-то, сколько высвободил место. Возможно, за это и впрямь можно уважать. Но это косвенная заслуга и лучше не вносить путаницу, прославляя тех, кто, по сути, ни при чем.

Уже само разделение на создателя и создание — достаточный повод, чтобы пожалеть обоих за их долю быть фрагментами расколотого бытия и искать Бога в другом месте. Внутри этого разделения Бога нет точно. Его нет там, где одно выводится через другое. Бог есть там, где нет разного, где начало — это одновременно и конец.

«Представьте, что вы создали нечто замечательное. Неужели вам не будет обидно, если вашим произведением будут восхищаться, а про вас, как о его авторе, даже не вспомнят?» Увы, но эта позиция найдет отклик лишь среди клепальщиков заурядных поделок. Нечего сказать, хорошая компания для совместного поиска Бога.

*

Интеллигенты, сомневающиеся в своем продолжении после физической смерти, вызывают у него нет, не бурный гнев, но бурное сочувствие. Бедолаги, ведь доказательство бессмертия души — дело столь же простое как дважды два.

«Вот, например, я, — начинает он. — Я знаю четыре языка, могу читать наизусть целые поэмы. А какие прозрения меня порой пронзают, какие идеи и замыслы переполняют мой ум! Сколько сюжетов ждут своего часа! А взять воспоминания, взять опыт. Это же какое богатство! Да очевидно же, что все это просто не может однажды прекратиться, взять и исчезнуть! Это попросту исключено!»

К слову, я тоже знаю наизусть несколько неплохих стихов. Есть у меня и замыслы с сюжетами, которые может и дождутся своего часа, а, скорее всего, нет. Но вот я спрашиваю себя: а, положа руку на сердце, что в моей жизни действительно значимо и ценно? Какие ее мгновения?

И отвечаю: мгновения, когда не было в моей голове ни одного знания и ни одной мысли. Мгновения, когда вообще никакого «меня» не было. Мгновения, когда, скажем, был летний вечер или, наоборот, мела метель, и было так, словно метель только и была, а никакого наблюдения метели при этом не было. Минуты, когда мое сознание становилось сознанием того, кто есть так, словно по факту никого и ничего нет; сознанием того, у кого ничего нет и кому при этом ничего и не надо, кто просто смотрит или просто слушает, а то и вовсе не смотрит и не слушает, потому что под взглядом никого (никого из кого-то) все мгновенно оборачивается ничем. Эпизоды, когда я ощущал себя словно бы вернувшимся в детство — туда, где у меня не было багажа знаний, когда у меня в голове не было идей, а за плечами — свершений и опыта. Состояния, когда я не спал и не лежал на земле, оглушенный ударом дубинки по темени, но, тем не менее, был пуст до прозрачности, причем пустота сия была всего лишь продолжением пустоты сущего; не столько моей, сколько его, сущего, божественной пустотой.

Я бы только их и оставил. Все остальное смело забирайте — все эти стихи, прозрения и знания, багаж опыта и достижений, забавные истории и трагические случаи. Только вот какая штука. Показывая на никого, показывая на пустоту, я не могу воскликнуть: «Ну, неужели он может умереть!» Потому что здесь нет никакого «его».

Применительно к пустому месту, а лучше сказать, к чистоте и тишине проблема смерти либо бессмертия не стоит вовсе. Тот, кого словно бы и нет, не может ни умереть, ни быть каким-то там вечным. Здесь нет, чему прекращаться, как и нет, чему оставаться. Вот какая штука.

Если лучшие моменты моей жизни — не только не мои моменты, но и вообще ничьи, они не подтверждают, не утверждают ничьего бессмертия. Про них не скажешь: «Вот это умереть не может». Дело ведь в другом: в том, что умереть здесь просто нечему.