I

Мы заняты будущим, нас не волнует настоящее. Но что, если будущее свершается в самый неподходящий момент? Что, если оно творится восставшим призраком, агентом тёмной глубины природы, сцепляющимся с политическим безволием, социальным неблагополучием и экономическими мистификациями? Именно призрак, поскольку, согласуясь с представлениями о призракологии, вирус находится между живым и мертвым, не принадлежа ни к прошлому, ни к будущему. Таков и научный подход: сейчас вирус не относится к живому миру, но в научном сообществе остаются на сей счет сомнения (в основном, из–за сложности определения живого/неживого, а также недостаточной изученности гигантского многообразия вирусов).

Итак, если мы имеем дело с пандемией, то что это значит? Пандемия — мировая одержимость вирусом, мир, находящийся в заложниках у невидимых сил. Но, кажется, это слово теперь означает куда большее, чем просто атака на физическое здоровье людей почти во всех странах мира. Кроме умерших и заболевших, вирус-невидимка воздействует на механизмы принятия решений, подталкивает к наложению права вето на соглашения, наконец, вселяет тотальную неуверенность и пессимизм в тех, кто до сих пор был в полной уверенности в том, что их не настигнет ни физический недуг, ни социальные болезни.

Действительно, влияние вируса простирается далеко за пределы, предполагаемые очевидной биологией, и находятся гораздо дальше пресловутой склонности общества к панике. Безусловно, он является причиной паники, но он поглощает ее и преобразуется. Результат такой метаморфозы — паника, мутировавшая в вирус или вирус, заражающий паникой. Говорят, что «распространение вируса повлекло за собой панику», однако после произошедшей мутации паника уже движется не отдельно от вируса, не сопровождая его, а становится составной частью его разрушительной работы. Клейкая паутина паники рифмуется со сцепляемостью вирусного агента с иными процессами, материалами и последствиями.

II. Троякая контагиозность

Контагиозность должна быть понята трояко: 1) биологически описываемая заражаемость человеческих существ; 2) заражаемость объектов (в том числе homo sapiens) и процессов, на ином, не-биологическом уровне; 3) синтетическое заражение, которое связывает первые два типа и предполагает их взаимовлияние.

Широко известно, что контагиозность как уровень заразности не означает, что у зараженного обязательно появятся симптомы. Инфекционный агент может не приводить к патогенному характеру заражения, просто затаившись внутри носителя. При комменсальном течении заражения вирус будет использовать носителя как транспортное средство, чтобы тот наконец доставил его к другому носителю. Такой принцип может работать во всех трех типах заражения. Кроме того, ряд вирусов используют во всех типах заражения специфическое свойство — универсальную пепломерную сцепляемость.

III

Возникает вопрос о природе вышеназванной способности к сцеплению. Краткий ответ таков: несмотря на абсолютную, казалось бы, чужеродность по отношению к человеку, животным и другим объектам мира, вирус связан с самим их происхождением, его разрушительная деятельность отразилась в их истории, в том числе генетической. Потусторонний ксеноагент, радикальная инаковость, вторгающаяся в человеческую жизнь, на самом деле принадлежит истории и располагается не где-то в трансцендентном Вне, а в самом сердце того, что есть homo sapiens. В самом сердце истории и в самом начале человеческого находится место между живым и мёртвым, terra incognita, на что и старается указать исследование криптовирусологии.

Общеизвестные генетические факты говорят о том, что древние вирусы оставили в сердце нашей истории заметный след. Они ответственны за почти 30% тех изменений, которые произошли в геноме человека с момента разделения предков человека и шимпанзе.

Возможно, вирусы, которые нас убивали, могли одновременно создавать нас.

Однако способность к сцеплению это не только оружие, но и вынужденная необходимость. Не стоит поддаваться мысли о том, будто вирус имеет абсолютную автономию и оказывает прямое влияние на события, далекие от тривиальности человеческой смерти. Именно с помощью механизмов сцепления и резонирования агент-невидимка убивает не (только) людей, но и проникает в механизмы экономических машин, внедряется в блокчейн-структуры международных соглашений.

Из–за генезиса вируса, ведущего в темную пропасть истории, и на фоне того, что невозможно до конца принять нечто радикально чужеродное, застрявшее, тем не менее, в нашем геноме, — на фоне этого неизбежно появляются конспирологические «догадки» о лабораторном происхождении вируса. Подобные версии происходящего появляются, потому что необходимо убедить себя и других в том, что человек управляет вирусом или даже создает его, то есть находится с ним в том же отношении, что и с другими объектами внешнего. Однако призрачная сущность вирусного агента не является выдумкой «злых ученых», действующих в интересах банальной политической корысти. Его могут изучать в лабораториях, но из–за этого он не перестанет являться к нам из глубины природы, сцепляясь с иными веществами и событиями, резонируя с нашим страхом иммортального чужого.

IV

Врываясь туда, где его не ждут, инфекционный агент захватывает экономические, политические и культурные территории. Происходит инфицирование сложившейся конфигурации сил.

Призрачно-биологический агент дает метастазы в движении экономических потоков. Несмотря на свою невидимость, он показывает впечатляющий масштаб распада экономических иллюзий. Отныне криптовалютой смерти будут оплачены финансовое мракобесие и банковская мифология. Невидимая энергия этого ксеноагента растлевает структуры консенсуса, а способность к сцеплению имеет гораздо более сильный эффект, нежели пресловутая «рука рынка», якобы расставляющая всё на свои места. Теперь покрывало, скрывающее от нас результаты труда этой «руки», разорвано, и сквозь дыры мы начинаем замечать, что никаких мест, на которые можно что-либо расставить, нет, а подлинной силой обладает тот, чье могущество детерминировано его призрачной, невидимой природой.

Отдельно стоит уделить внимание странному по характеру и силе взаимодействию с нефтью — материалом предельно земным. Странность этого магнетизма в том, что нефть, будучи «черной кровью» земных артерий, извлеченная из–под земли, заражается вирусом, что дает ей дополнительное влияние, в первую очередь, разрушительное. В сговоре с нефтью невидимый агент создает потенциально дестабилизирующую ситуацию. Его РНК-цепочки резонируют с густотой отравленной крови. В безумном дуэте они с легкостью опрокидывают шаткую веру в абстракцию финансовых построений. Между тем, резкое снижение ликвидности финансовых рынков объясняется стандартными «опасениями» инвесторов. Однако вымысел игры с несуществующими суммами-цифрами становится очевидным, когда, разъедаемая невидимой смертью, рушится пирамида численно-денежных спекуляций.

V

Но пройдет время, и страсти улягутся: рыночные колебания войдут в более привычное русло, инвесторы приспособятся к новым условиям. Пик кризиса будет пройден, наступит долгое посткризисное время — это тоже кризис, но уже тот, к которому мы в очередной раз привыкли, в котором мы научились жить так, будто будущее уже никогда не наступит. В посткризисном безвременье, когда вирус отступит (а нам объявят, что он «побежден»), жизнь снова вернется на циклично-обменную траекторию движения, по аналогии с обменно-денежным характером общественных отношений, где чередование покупки и продажи (обмен) является мифологизированным условием прогрессивного движения всех общественных сил.

Разрыв ткани иллюзии приведет к пониманию этого движения как лишенной ориентира циркуляции, или как патологической обреченности на автоматизм существования, в котором пресловутое разнообразие происходящего окажется fata Morgana, а так называемый субъект, обладающий свободной волей, обернется лишь подобием муравья, захваченного кордицепсом. Именно поэтому вирус — один из призраков, ведь только то, что вонзается в эту цикличность извне, способно так быстро проделать дыры в ее безальтернативном принятии. Конечно, пройдет время, и призрак отступит, но из тех дыр уже сочиться нечто очень тёмное, намекающее на то, что общественные отношения висят на волоске, а мы сами зависли над бездной и находимся в заложниках у чего-то, что не имеет ни имени, ни формы.