Авторка: Лиз Келли, 2010

Переводчик: Штазерль

Лиз Келли имеет докторскую степень по социологии, профессорка-исследовательница сексуализированного насилия в Лондонском университете Метрополитен, где она также является директоркой отдела исследований жестокого обращения с детьми и женщинами. Она исследует насилие в отношении женщин и детей почти 30 лет. Она опубликовала более 70 глав в книгах и журнальных статьях и является автором книги «Surviving Sexual Violence» (1988), в которой была сформулирована концепция «континуума насилия».

Ежедневность/еженощность¹ изнасилования: на войне всё по-другому?

Многое можно узнать об изнасилованиях (внутри и за пределами «войны») из необычного рассказа современницы, охватывающего 63 дня в конце Второй мировой войны (Anonymous, 2005). Анонимная журналистка призывает нас тщательно подумать не только о том, как мы определяем изнасилование, но и о том, что это значит для женщин и как они справляются с физическими и эмоциональными последствиями, включая сложность их молчания. «Женщина в Берлине» содержит въедающиеся в память рассказы об ужасе и травме изнасилования советской армией, а также о патриархальных сделках, на которые пошли многие женщины, когда необходимость сохранить себя и других вышла на первый план. По мере того, как просачиваются новости о поражениях Германии под Берлином, женщины начинают нервно шутить о том, с чем они могут столкнуться в следующий раз. О сексуализированном насилии говорят, но неявно, признавая его угрозой для всех, и некоторые молодые женщины прячутся на крышах и в подвальных помещениях, а некоторые предпочитают выдавать себя за мужчин.

​​​​​​​Наша авторка дневника описывает первые дни оккупации Берлина советской армией как «безудержные вакханалии с изнасилованиями», когда отдельные мужчины и группы мужчин занимались сексом, когда и где им заблагорассудится. Понимая мужской шантаж защитой, многие женщины пытаются приспособить его к этому хаотичному контексту — заключая союзы с отдельными мужчинами, предпочтительно офицерами и/или мужчинами, которых боятся другие, — обменивая доступ к сексу на еду и видимость защиты. С одной стороны, книга представляет собой отчет о безжалостном нежелательном сексе, которому подвергаются женщины Берлина — изнасиловании не как оружию войны, а как военной добыче. С другой стороны, книга и опыт женщин, о которых в ней рассказывается, наглядно иллюстрируют загадку виктимизации. Эти мемуары рассказывают о том, как женщины преодолевают ограниченное пространство для действий, доступное им, и при этом никогда не уклоняются от описания повседневной жестокости. Задача феминисток состоит в том, чтобы построить теорию с такими сложностями и нюансами.

Как феминистка, которая работала над проблемой насилия в отношении женщин в течение трех десятилетий, то, что я вынесла из повествования, — это вариации в том, что происходит с женщинами, как они пытаются управлять мародерствующими мужчинами и отношениями с другими, и как они конструируют смысл. Некоторым молодым и пожилым женщинам удается спастись, другие страдают и даже приносятся в жертву, многие справляются, как могут, а другие гибнут, получают серьезные ранения и/или сходят с ума. Военные не представлены как хищническая банда — некоторые из них жестоки и настроены по-животному, другие действуют только группами, а некоторые представлены как ищущие женского общества и никогда не применяющие физическую силу. Кроме того, есть немецкие мужчины в Берлине, которым приходится иметь дело с поражением, бесчестием и лишением чувства маскулинности. То, что эти вариации существуют, не умаляет значения принудительного контекста, милитаризованного гендерного порядка, но они требуют, чтобы мы обращали внимание на способы, которыми люди используют свое пространство для действий, что требует более сложных теоретических исследований не только маскулинности, но и мужских действий и мотиваций (см., например, Coy, Horvath and Kelly, 2007, о мужчинах, которые платят за секс).

В этой главе мы попытаемся сделать именно это. Объединяя эмпирические данные и феминистские аналитические рамки,эта глава выступает за непрерывный подход к «изнасилованиям во время войны» и «изнасилованию» в более общем плане, рассматривая преимущества совместной работы по исследованию сексуализированного насилия в разных контекстах и отдачу от совместного феминистского проекта по оспариванию презумпции четких границ между войной и миром.

Сексуальное насилие в феминистском проекте

Многие историч:ки феминизма 20-го века рассматривают изнасилование и сексуализированное насилие как ключевую организующую проблему, каковой она, несомненно, была в течение 1970-х годов. Головокружительное сочетание активистского протеста, страстной полемики и более взвешенных исследований и комментариев побудило правительства приступить к реформированию законодательства и процессуальных мер реагирования на изнасилования и сексуальные посягательства. Эти изменения набрали обороты в 1980-х и начале 1990-х годов, чему способствовали критические юридические комментарии и тщательные исследования процесса сообщения об изнасиловании и проведения судебных процессов по делу об изнасиловании (см. Kelly, 2002). Некоторые аспекты процесса реформы были общими — например, отмена уникальных требований к доказательствам, таких как правило подтверждения (Temkin, 2002), — другие, включая определение изнасилования, различались в разных юрисдикциях. Однако общим стремлением реформаторов было повышение уровня отчетности и доверия к системе уголовного правосудия. Кроме того, феминистки и критически настроенные теоретич:ки права также были привержены устранению явных и неявных гендерных предубеждений в букве и практике права. В этих усилиях подразумевалось признание того, что о сексуализированном насилии сообщалось недостаточно и что судебные дела сталкивались с дискриминационными барьерами на пути достижения справедливых результатов. Результаты исследований подтвердили и то, и другое, а исследования распространённости насилия в отношении женщин показали, что сексуализированное насилие с меньшей вероятностью попадает в поле зрения государственных учреждений и должностных лиц (Johnson, 1996).

​​​​​​​Однако 1990-е годы были десятилетием домашнего насилия, и изнасилование рассматривалось только в контексте вооружённого конфликта. Здесь параллельный процесс повышения осведомлённости и реформ был предпринят на международном уровне. Признание изнасилования военным преступлением, а в определенных контекстах и формой геноцида, являются наиболее широко признанными достижениями, но, возможно, определение изнасилования как «секса в условиях принуждения» [2] и нерелевантность сексуальной истории и свидетельств о репутации не менее важны в международной юриспруденции (Bedont and Hall-Martinez, 1999). Как и в случае с реформами на национальном уровне, цель состояла в том, чтобы бросить вызов безнаказанности, расширить доступ к правосудию и изменить узкое понимание сексуализированного насилия.

Таким образом, ключевой вопрос для этой главы заключается в том, насколько эффективными были эти стратегии. Я предлагаю некоторые размышления на основе анализа того, как называется, определяется и понимается изнасилование, а также процесса отсева. В процессе я поднимаю некоторые вопросы о риторике феминисток и международных агентств в отношении изнасилования в контексте войны.

Теоретизируя насильственный секс

Основной проблемой в любом контексте является то, что считается изнасилованием или сексуализированным насилием. Феминистские исследования и активизм добились значительных успехов в расширении узких правовых рамок, установив сопоставимый вред от различных форм нападения и отношений с преступниками. В то же время средства массовой информации — и в некоторой степени женские правозащитные группы — прибегают к крайностям, подчеркиваясистемныеэлементы изнасилования,включая его травматические последствия, в качестве стратегии перемен (Gavey, 2005). Эта закономерность также очевидна в отношении военных конфликтов, с акцентом на массовые изнасилования, те, которые происходили публично, и те, которые были частью преднамеренных действий с националистическими и милитаристскими мотивами. Вне военного конфликта мы знаем, что большинство изнасилований происходит в сложных повседневных взаимодействиях между женщинами и мужчинами и что женщинам часто трудно назвать свой опыт нежелательного секса изнасилованием. Исследовательницы-феминистки подходили к этой головоломке несколькими способами: проводя качественное исследование, я распределила инциденты по категориям, которые отражали определения женщин, создав континуум между сексом под давлением и по принуждению и изнасилованием. Другие, использующие количественные данные, применили юридические определения к описаниям поведения, обозначив как изнасилование события, которые женщины еще не назвали таковыми. Ни то, ни другое не является исключительно правильным; оба способа являются обоснованными подходами к спорной и сложной ситуации.

В ранних феминистских текстах, хотя изнасилование рассматривается как одна из форм социального контроля над женщинами, насильники по-прежнему имплицитно понимаются как незнакомцы с девиантной сексуальностью. Предполагаемые относительно редкие события были связаны, по мнению некоторых, с более обыденными «мелкими изнасилованиями» (Greer, 1971), но путь от этого момента к постановке основополагающих вопросов о конструировании гетеросексуальности и маскулинности занял два десятилетия и охватывал ключевые тексты и аргументированные выступления внутри женских движений и за их пределами. Однако один из первых шагов был сделан в противоположном направлении — были предприняты решительные усилия, особенно в Северной Америке, по пересмотру определения изнасилования как преступления, связанного с насилием, а не с сексом; это утверждение было направлено на то, чтобы переориентировать внимание с женщин-жертв на действия мужчин-преступников [3]. Кэтрин Маккиннон (2001) в последствии кратко отмечает, что определять изнасилование как насильственное преступление — значит избегать вопроса о вреде «обычного секса» для женщин. Концепция сексуализированного насилия как континуума (Kelly, 1987) предоставила один из путей теоретизации связей между само собой разумеющимся сексуальным давлением и принуждением и криминализированными нарушениями. Социальные исследования предоставили как новую информацию, так и подтверждение этих сдвигов (Hamner and Saunders, 1984; Russell, 1984) особенно путем документирования того, что большинство случаев сексуализированного насилия совершается мужчинами, известными женщинам и девочкам, мужчинами, которые являются частью их повседневной жизни и сама нормальность которых бросает вызов медикализированным представлениям о насильниках.

​​​​​​​В течение почти двух десятилетий направления мысли и репрезентации развивались в разных направлениях: некоторые феминистские аналитикессы продолжали рассматривать сексуализированное насилие (и изнасилование в частности) в рамках понимания гетеронормативности; другие сосредоточились на конкретных контекстах, таких как военный конфликт, наряду с возрождением более традиционных криминологических и психологических концепций насильников и половых преступления как нарушающих социальные нормы. В рамках феминистской теории дебаты о виктимности/агентности представляют собой новую линию раскола, и более вдумчивые исследованияанализируютпересечения между ними (см., например, Kelly, Burton and Regan, 1996; Lamb, 1999), которые редко признаются. Пока социологи:ни изучали эти сложные вопросы того, как мы становимся женщинами и мужчинами и как мы «делаем» гендер, феминистская активность — по крайней мере, на большей части Запада — пошла на убыль. Одновременно, и не независимо от этого, популярная культура вернулась к более комфортным бинарным позициям, представляя насильников как «других» — посредством реабилитации термина «педофил» (Cowburn and Dominelli, 2001; Kelly, 1996) и использования термина «date rape» [прим. переводчика: «изнасилование на свидании»] в качестве условного обозначения, с помощью которого можно предположить, что случаи нежелательного секса на самом деле это вообще не изнасилования (McColgan, 1996) — в ответ на феминистский вызов, который вовлек отцов, партнёров, пасторов и друзей в число обычных насильников. В некотором смысле троп войны с изнасилованиями соответствовал этому пересмотру, и многие комментарии относили сексуализированную агрессию к врагу и правилам ведения войны, вместо того чтобы анализировать, как милитаризируются гендерные порядки и гендерные отношения. В оставшейся части этой главы я утверждаю, что воспринимаемое различие между ежедневным/еженощным [4] изнасилованием и изнасилованием в военное время игнорирует как сексуальную природу изнасилования на войне, так и вред и символическое значение всех изнасилований.

​​​​​​​Отличается ли изнасилование на войне?

В этом разделе вновь рассматриваются аргументы, используемые для выделения отличия изнасилований на войне. Некоторые ученые утверждают, что изнасилования на войне чаще замалчивают. Половое преступление несёт позор и стигматизацию во всех контекстах, но в некоторых военных конфликтах оно усугубляется преднамеренным манипулированием этническими разногласиями. Здесь высказывание приносит стыд социальной группе, а не только отдельной женщине. Однако сила этого фрейминга именно в том, что эти значения уже существуют и заставляют женщин замолчать. В то же время, в некоторые моменты военных конфликтов женщин могут побуждать высказываться, разоблачать бесчеловечность врага и разжигать националистические настроения [комм. переводчика: само по себе опубличивание изнасилования и любого военного преступления не может быть националистическим. Побуждение высказаться может исходить из идеи защиты прав человека и не от правительств, а от правозащитных групп]. Правительства неизменно отменяют этот запрет высказываться, поскольку на первый план выходит политическое, а не военное урегулирование конфликта. Сексуализированное насилие никогда полностью не замалчивается ни в каком контексте, и некоторые женщины и девочки всегда предпочитают высказывать свои жалобы; поэтому здесь нам нужно спросить, кто разрешает говорить о боли и признавать ее. Когда, с какой целью и почему женщины реагируют?

Еще один аргумент, выдвигаемый в отношении изнасилований в военное время, заключается в том, что повышается риск виктимизации. Угроза изнасилования, выступающая в качестве ограничения свободы женщин, была повторяющейся темой в феминистской мысли, эмпирически подкрепленной данными о страхе перед преступностью и использовании женщинами общественного пространства (Gordon and Riger, 1991). Смысл и актуальность риска зависят от контекста, и, хотя все женщины могут быть изнасилованы, распределение риска неравномерно по возрасту и другим социальным группам или контекстам. Как утверждала Элизабет Вуд (2006), между военными конфликтами существуют значительные различия в этом плане.

В-третьих, утверждалось, что изнасилования в военное время можно отличить по неспособности энергично расследовать изнасилования и преследовать их в судебном порядке, а также отстаивать право женщин на сексуальную автономию. Хотя неспособность признать изнасилование и наказать за него во время войны очевидна, это основывается на предположении, что за пределами конфликта с изнасилованиями обращаются более строго и эффективно. Тот факт, что изнасилование в браке не является уголовно наказуемым деянием в большей части земного шара, является лишь одним из показателей того, в какой степени сексуальная автономия женщин не признаётся, не говоря уже о защите в законодательстве и жизни.

Четвёртый аргумент, используемый для выделения изнасилований в военное время, заключается в том, что, несмотря на большую озабоченность международного сообщества, жертвам не предоставляются базовые услуги. Эта неспособность отражает преемственность между войной и мирным временем, и за последние два десятилетия ресурсы для служб по борьбе с сексуализированным насилием были ограничены. По крайней мере, один исследователь (Ward, 2002) отмечает, что в некоторых странах службы по борьбе с сексуализированным насилием могут создаваться в поствоенном контексте.

Обычное дело

«Мужчины, отчасти, насилуют, потому что могут — все, что увеличивает возможности, доступ и безнаказанность, увеличивает сексуализированное насилие.» (MacKinnon, 2006)

Безнаказанность является ключевой темой в правозащитном мышлении, первоначально сосредоточенном на способах, с помощью которых государства защищают себя от привлечения к ответственности за нарушения прав человека. Таким образом, призывы положить конец безнаказанности были призывами признать нарушения и предоставить возмещение. Существуют параллели как с феминистским проектом по присвоению названия насилию в отношении женщин, так и с утверждением, что мужчины прибегают к насилию, потому что могут, и привлечение мужчин к ответственности является необходимой стратегией, если мы хотим бороться с насилием в отношении женщин.

Безнаказанность стала центральным элементом лоббирования включения вопросов изнасилования в условиях вооружённого конфликта в международное право, наиболее сосредоточенное на признании массового изнасилования преступлением против человечности. Феминистки добились успеха в изменении международного права и Международного уголовного суда (МУС), и в соответствии с Римскими статутами требуются специальные трибуналы для расследования и прекращения безнаказанности. Им поручено сосредоточиться на наихудших преступлениях с наиболее тяжкой ответственностью, а за остальное отвечают местные государства. Кто может быть жертвой и что считается изнасилованием, было и остается предметом споров, и феминистские интерпретации перерабатываются. «Пропасть безнаказанности» еще предстоит преодолеть, и феминистки расходятся во мнениях относительно того, были ли достигнуты какие-либо успехи с точки зрения прав и обращения с жертвами изнасилований в международном праве (MacKinnon, 2006).

В большинстве комментариев о МУС и трибуналах отмечается, что судебная практика хороша, но реализация слаба (см., например, MacKinnon, 2006) и страдает от плохого расследования, ограниченных ресурсов и представления о том, что случаи изнасилования трудно доказать.

Итак, насколько можно говорить о прогрессе на национальном уровне? После бурной работы в конце 1970-х и начале 1980-х годов очень немногие социологи:ни посвятили свою исследовательскую карьеру сексуализированному насилию, и еще меньше задались вопросом, достигли ли широко распространённые изменения в законодательстве и процедурах ожидаемых целей увеличения объема отчетности и устранения гендерных предубеждений в судебных процессах. Как феминистки, так и юристы предполагали, что отделение изнасилования от морали, расширение его определения и отмена уникальных требований к доказательствам приведут к увеличению числа сообщений, судебных преследований и обвинительных приговоров.

Изнасилование по-прежнему остается преступлением с наиболее заниженной статистикой, гораздо в большей степени, чем партнёрское насилие (Kelly, 2002), и решение не сообщать связано со страхом недоверия или обвинения, недоверием к процессу уголовного правосудия и разделённой лояльностью, когда преступник является близким человеком/членом семьи/другом.

Изучение процесса отсева — доли зарегистрированных случаев изнасилования, которые выпадают из судебных процессов до возбуждения уголовного дела или вынесения обвинительного приговора, — было важной темой исследований Подразделения по изучению жестокого обращения с детьми и женщинами на протяжении более десяти лет. Действительно, именно мы в 1997 году впервые проследили за процессом отсева в Англии и Уэльсе, обнаружив ежегодный рост числа сообщений, ограниченную подвижку в судебном преследовании и практически неизменное число обвинительных приговоров; количество вынесенных обвинительных приговоров сократилось с одного из трёх зарегистрированных случаев изнасилования в 1977 году до менее чем одного из десяти в 1997 году. Эти тенденции продолжались, и в 2005 году число вынесенных обвинительных приговоров достигло рекордно низкого уровня — 1 к 20 (Kelly, Lovett and Regan, 2005).

​​​​​​​Впоследствии мы исследовали процесс отсева на микроуровне в Англии и Уэльсе (Kelly, Lovett and Regan, 2005) и внесли свой вклад в более широкую дискуссию о процессе отсева и справедливости (HMCPSI, 2007). Более ранняя работа, посвященная сокращению численности населения по всей Европе (Regan and Kelly, 2003), выявила противоречие: достижение формального гендерного равенства в странах Северной Европы, по-видимому, оказало минимальное влияние на насилие в отношении женщин в целом (Kelly, 2005) или уровень смертности от изнасилований. Это приводит к нескольким возможным теоретическим направлениям: что насилие в отношении женщин необходимо ввести в качестве ключевого показателя в индексах равенства, что оно обладает относительной независимостью от других аспектов формального равенства или что это механизм, который некоторые мужчины используют для сопротивления изменениям в гендерных порядках (Kelly, 2005).

Большинство дел оказывается проиграно на самых ранних этапах: о них вообще не сообщается; не проводится надлежащее расследование; отсутствует надлежащая поддержка, позволяющаяпострадавшим чувствовать поддержку и защиту в процессе; или дела квалифицируются как недостаточно доказанные, что слишком часто свидетельствует о недостаточном доверии к женщине. Многие из проблемных вопросов, выявленных феминистками-правоведками в отношении международного права, также актуальны на национальном уровне. Прокуроры в национальных и международных системах считают случаи изнасилования труднодоказуемыми.

Наши исследования процесса отсева показывают, что последовательные правовые реформы, включая полный пересмотр закона о преступлениях на сексуальной почве в 2003 году, не смогли остановить рост безнаказанности. Тот факт, что ни одна другая европейская страна не может похвастаться существенным увеличением числа сообщений и судебных преследований, говорит о том, что здесь происходят более глубокие социальные и культурные процессы (Regan and Kelly, 2003).Одним из них, несомненно, является парадокс, при котором феминистские знания одновременно дают информацию для процесса реформ и одновременно не признаются.Таким образом, несмотря на принятие более широкого определения изнасилования в законодательстве и в некоторой степени в общественных взглядах, более узкое значение — то, что было названо «реальным изнасилованием», продолжает переосмысливаться в рамках процесса системы уголовного правосудия и популистских СМИ: процесс, отмеченный в ранних феминистских исследованиях (Gavey, 2005). Здесь мы проводим прямую параллель с процессами в международном трибунале. Нам необходимо изучить эти совпадения, преемственность между контекстами, чтобы объяснить, какие факторы способствуют безнаказанности в разных контекстах.

Ирония здесь в том, что многие изнасилования, получившие огласку в связи с вооружённым конфликтом, и, конечно же, те, которые преследовались как геноцидальные, соответствуют шаблону «реального изнасилования». Здесь, как и в мирное время, именно нежелательный секс, который находится в других частях континуума, не только сложнее для женщин назвать изнасилованием — как проиллюстрировала«Женщина в Берлине»— и судебным системам преследовать в судебном порядке, но и представляет собой более глубокий вызов гендерным порядкам. Именно поэтому оспаривается феминистская юриспруденция. Фундаментальной проблемой является не неспособность бороться с сексуализированным насилием на войне, а то, что феминистские вызовы мужским притязаниям, в каком бы контексте они не возникали, это вызовы заведённому порядку.

Анализируя сексуализированное насилие как континуум (Kelly, 1987), я утверждала, что между сексом по обоюдному согласию и изнасилованием существует значительное количество нежелательного и принудительного секса. Что меня сейчас беспокоит, так это то, насколько всеобъемлющей можно сделать юридическую концепцию изнасилования. Как мы можем заставить факт, что большинство изнасилований совершаются знакомыми мужчинами, проникать в сознание? Как нам перейти от утешительного понятия «date rape» к более точному пониманию, отправной точкой которого являются меняющиеся условия и содержание гендерных отношений в конкретных контекстах? Мужчинам-насильникам не обязательно слоняться по паркам или учиться вламываться в квартиры, чтобы выявить потенциальных женщин-жертв; они могут пойти в ближайший бар или клуб и нацелиться на женщину, которая выглядит несчастной, изолирована и слишком много пьет. То, что он может угостить её выпивкой, завязать разговор или даже предложить проводить до дома, не означает, что они были на свидании. Это означает, что он опытный манипулятор, тот, кто расставляет ловушки, в которые она попадается. Сексуализированное насилие — этоконтинуум, некоторое из ряда вон выходящее и невыносимо жестокое, многое банально и невыносимо обыденно; нам нужно, чтобы всё это было у нас на виду.

Одним из парадоксов, которому уделялось ограниченное внимание, является непреднамеренное истолкование изнасилования как отвратительного и по своей сути травмирующего события. Хотя вполне возможно и то, и другое, изнасилования также происходит в беспорядке повседневной жизни, который допускают слишком немногие представления об изнасиловании. Это одновременно побуждает многих женщин не квалифицировать свой опыт принудительного секса как изнасилование и гарантирует, что ожидания ущерба и страданий определяют, будет ли заявителям присвоен статус жертвы. И снова «Женщина в Берлине» обеспечивает нас связями.

«Что это значит — изнасилование? Когда я впервые произнесла это слово вслух в пятницу вечером в подвале, у меня мурашки побежали по спине. Теперь я могу думать об этом и писать это не дрожащей рукой, произносить это вслух, чтобы привыкнуть к тому, как это произносится. Это звучит как абсолютное наихудшее, как конец всего, но это не так». (Anonymous, 2005)

​​​​​​​Проведение более открытых и детальных контекстуальных исследований сложных взаимосвязей между молчанием, стыдом, поддержкой и травмой, особенно способов, которыми женщины создают и не создают пространство для признания вреда, добавило бы к литературе, которая стала чрезмерно психологической и индивидуализированной (Lamb, 1999).

Анализ континуума изнасилований и безнаказанности может привести к отчаянному выводу о том, что правовые системы неспособны понять и, следовательно, выносить решения по всем, кроме самых крайних форм гетеросексуального принуждения, и что, несмотря на все наши усилия, мы остаемся с «реальными изнасилованиями», которые эффективно преследуются в судебном порядке независимо от контекста. Несмотря на значительное разочарование в наших попытках разработать феминистскую правовую реформу, есть также некоторые основания для надежды — сейчас возбуждаются дела, которых раньше никогда не могло быть, хотя этот прогресс медленный и недостаточный. Женщины и девочки продолжают сообщать о своих насильниках, добиваясь справедливости, независимо от контекста.

Нам нужно наполнить не только концепцию изнасилования, но и реакцию на него новыми и современными смыслами и оградить себя от представления сексуализированного насилия таким образом, чтобы оно не выделялось из континуума нежелательного секса в жизни женщин.

Возможно, только сейчас мы понимаем, насколько сложной задачей является переосмысление того, что такое изнасилование, и посредством этого выработка нового понимания того, как подходить к нему, расследовать и преследовать в судебном порядке. Нам еще предстоит приложить все усилия для изучения потенциала правовых систем расследования и того, что может предложить определение изнасилования как секса в обстоятельствах принуждения.

Одним из вкладов в этот процесс должно стать преодоление дихотомии жертва/агентность, которое подрывает современную теорию и критику. Полезным местом для начала были бы голоса женщин, которые размышляют о своем опыте сексуализированного насилия. Сьюзан Брайсон (2002) в трогательном рассказе о том, как изнасилование изменило её, в том числе о том, как она как философка теоретизирует самость, бросает вызов упрощённым представлениям о жертвах изнасилования способами, которые предлагают выход, по крайней мере, из одного парадокса — в то время как виктимизация представляет собой отрицание определённых форм агентности, переживание изнасилования и его последствий требуют её восстановления.

«Я развиваю и защищаю взгляд на себя как на фундаментально относительное существо, способное быть уничтоженным насилием, но также и преобразованным в отношениях с другими... напряжение между жизнью, чтобы рассказывать, и рассказыванием, чтобы жить, то есть между правильным пониманием (и сохранением) истории, чтобы нести свидетельство и возможностью переписать историю таким образом, чтобы выжившая могла продолжать свою жизнь». (Brison, 2002)

Заключение

Изнасилования и сексуализированное насилие — это линии разлома в гендерных порядках, которые при рассмотрении дают озарение, и я опиралась на рассказы женщин и данные исследований в разных контекстах, чтобы предположить, что в изнасилованиях внутри войны и за ее пределами может быть больше общего, чем различий. Я прихожу к выводу, что призывы к расширению служб поддержки, улучшению доступа к правосудию и борьбе с безнаказанностью распространены во всех контекстах войны и мира. Если правосудие и возмещение ущерба отсутствуют, когда нет милитаризованного конфликта, оно не может быть создано после него, какими бы творческими и решительными мы сейчас ни были как ученые и активист:ки.

Увязка проблем в разных контекстах — наряду с призывами к процессуальному правосудию, доступу к признанию, поддержке и возмещению ущерба — может не только бросить вызов безнаказанности, но и указать пути повышения ответственности мужчин, вооруженных сил и государств. Таким образом,вместотого, чтобы, как это делают Марш и Уорд (2006), призывать к инвестированию в услуги по борьбе с сексуализированным насилием в контексте постконфликтных и гуманитарных катастроф, феминистским организациям и учреждениям ООН следует действовать сообща и требовать, чтобы женщины и девочки, где бы они ни находились, получали поддержку и реагирование самого высокого качества, каковы бы ни были обстоятельства.

Внимательное прочтение «Женщины в Берлине» требует, чтобы мы расширили концепцию сексуализированного насилия на войне «изнасилование как геноцид», признав более обыденные, а в некоторых конфликтах и более масштабные, ежедневные/еженощные изнасилования, которым подвергаются женщины. В рамках гендерных порядков, милитаризованных или нет, мы должны помнить о непрерывности сексуализированного насилия: только избегая сосредоточения внимания только на самых драматичных примерах, мы можем гарантировать, что не будем — пусть и непреднамеренно — усиливать представления о «реальном изнасиловании», которые продолжают играть значительную роль в воспроизводстве безнаказанности.

​​​​​​​Примечания

1. Я следую Дороти Смит (1987), указывающей на временную и переживаемую регулярность травмы.

2. Эта формулировка была определением изнасилования, использованным в деле Акайесу в Международном судебном трибунале по Руанде в 1998 году: МУТР-96–4-Т.

3. Последующие исследования и теоретизирование выявили случаи сексуализированного насилия по отношению к мужчинам и мальчикам, а также эпизодическое участие женщин в качестве преступниц. В этой главе основное вниманиеуделяетсяпарадигматической и наиболее распространенной модели — виктимизации женщин и совершению преступлений мужчинами.

4. Я опираюсь здесь на работу Дороти Смит (1987).

Литература

Anonymous, 2005 A Woman in Berlin: Dairy 20 April 1945 to 22 June 1945
Brison, Susan. 2002 Aftermath and The Remaking of self.
Bedont, Barbara and Rftherine Hall-Martinez. 1999 "Ending Impunity for Gender Crimes under the International Criminal Court" Brown Journal of World Affairs 65
Cowburn, Malcolm and Lena Dominelli. 2001 "Masking Hegemonic Masculinity: Reconstructing the Paedophile as dangerous stranger" British Journal of Social Work 31
Coy,M., Horvath, M. and Kelly, L. 2007 It's Just Like Going to the Supermarket: Men Talk about Buing Sex in East London. 
Gavey, N. 2005 Just Sex? The Cultural Scuffolding of Rape.
Gordon, Margaret and  Stephanie Riger. 1991 The Female Fear: The Social Cost of Rape
Greer, Germaine. 1971 The Female Eunuch
Hamner, J. and S. Saunders. 1984 Forgiveness and Mercy
HM Crown Procecution Service Inspectorate and HM Inspectorate of Constabulary. 2007 Without Consent: A Report on the Joint Review of the Investigation and Prosecution of Rape Offences
Johnson, Holly. 1996 Dangerous Domains: Violence Against Women in Canada
Kelly, Liz. 1987 Surviving Sexual Violence
Kelly, Liz. 1996 "Weasel Words: Pedophiles and the Cycle of Abuse' 
Kelly, Liz. 2002 A Research Review on the Reporting, Inestigation and Prosecution of Repe Cases
Kelly,Liz.  2005 How Violence is Constitutive of Women's Inequality and the Implications of the Equalities Work
Kelly, Liz, Shelia Burton and Linda Regan. 1996 @Beyond Victim or Survivor: Sexual Violence, Identity and Feminist Theory and Practice" In Sexualizing the Social: Power and the Organization of Sexuality, ed. Lisa Adkins and Vicky Merchant
Kelly, Liz, Jo Lovett and Linda Regan. 2005 A Gap of Chasm: Attrition in Reported Rape Cases
Kelly, Liz and Linda Regan. 2001 Rape: The Forgotten Issue? A European Attrition and Networking Study
Kelly, Liz, Jennifer Temkin and Susan Griffits. 2006. Section 41: An Evaluation of New Legislation Limiting Sexual History Evidence in Rape Trial.
Lamb, S. 1999 New Versions of Victim: Feminists Struggle with the Concept
MacKinnon, Catherine 2001 Sex Equality
MacKinnon, Catherine 2006 Are Women Human? And Other International Dialogues
Marsh, Melody and Jeanne Ward. 2006 "Sexual Violence against Women and Girls in War and Its Aftermath: Realities, Responces and Required Resources"
McColgan, Aileen. 1996 The Case for Taking the Date Out of Rape
Regan, Linda and Liz Kelly. 2003 Rape: Still a Forgotten Issue
Russell, D. E. H. 1984 Sexual Exploitation: Rape, Child Sexual Abuse and Workplace Harassment
Smith, Dorothy. 1987 The Everyday World as Problematic: A Feminist Sociology
Temkin, Jennifer. 2002 Rape and the Legal Process
Ward, Jeanne. 2002 If Not Now, When? Addressing Gender-BAsed Violence in Refugee, Internally Displaced and Post-conflict Settings. A Global Overview
Wood, Elisabeth Jean. 2006 "Variation in Sexual Violence During War". Politics and Society 34 (3)