Этот текст — часть книги «Как изучать историю интернета: методы, подходы, идеи», выпущенной в рамках образовательной программы «Трансмедийное производство в цифровых индустриях» совместно с клубом любителей интернета и общества на основе материалов двух онлайн-школ по интернет исследованиям.

Книга доступна на ЛитРес, Ridero, Ozon, Amazon и мультимедийной издательской платформе НИУ ВШЭ.

Кристиан Сэндвиг — профессор Мичиганского университета, в котором он занимается Information and Communication Studies (информационными и коммуникационными исследованиями). Его сфера интересов — алгоритмические системы, которые организуют и курируют контент и культуру. Сэндвиг писал о социальных сетях, беспроводных системах, широкополосном интернете, онлайн-видео, доменных именах и управлении Интернетом. Журнал Wired назвал блог Сэндвига одним из «Must-Follow Feeds» по темам науки и дизайна.

Что такое инфрастуктура?

Инфраструктура в infrastructure studies — это больше метод, нежели объект. Это способ смотреть на окружающую реальность, который начинается с вопроса: «От чего это зависит?». Поэтому в каком-то смысле всё является инфраструктурой, ведь всё от чего-то зависит, ничего не существует в изоляции.

Покойная Сьюзен Ли Стар (Susan Leigh Star) говорила, что инфраструктура относительна. То, что для одних является инфраструктурой, для других будет препятствием. Классический пример: пандус для колясок на лестнице и сама лестница. Для людей без коляски лестница является инфраструктурой, но для тех, кто передвигается на коляске, она становится препятствием, а инфраструктурой её делает пандус.

Что такое infrastructure studies?

Infrastructure studies — это движение, которое охватывает много областей. Возможно, теснее всего оно связано с STS — science and technology studies (исследования науки и технологий), в рамках которого исследователи изучают инфраструктуру уже довольно давно, особенно с исторических позиций. Пол Эдвардс называет раннее интеллектуальное движение внутри STS — LTS (the study of large technical systems — исследование больших технических систем) — предтечей infrastructure studies. Историки, которые изучали эти большие технологические системы, делали это несколько нетрадиционно: они исследовали не только то, как появились электросети, но и то, что могло бы возникнуть помимо них, — это довольно неожиданный вопрос для того времени. Я думаю, благодаря такой постановке вопроса и появилось то, что мы сейчас называем infrastructure studies.

Следует добавить, что в академической среде infrastructure studies занимаются совершенно разные исследователи. Большое влияние оказало, например, городское планирование и архитектура, да и вообще всё, что связано с городами, в том числе городская социология и медиакоммуникации. Так что это довольно широкое понятие.

Лично я использую infrastructure studies, чтобы изучать интернет. Например, я написал главу об инфраструктурных исследованиях для The Oxford Handbook of Internet Studies. То, что редакция включила этот текст в сборник, проявляет своеобразную интеллектуальную карту отношений между этими областями: исследования инфраструктуры — это один из способов изучать интернет. Но есть, конечно, и другие. Те, кто занимается инфраструктурой, не пытаются остановить тех, кто исследует интернет по-другому.

Интернет-исследования — это очень широкое понятие, которое возникло, когда интернет только появился. Он был таким странным, что никто не мог понять, как о нём стоит думать. Я участвовал в первой встрече Ассоциации интернет-исследователей: все были страшно воодушевлены, потому что до этого исследователей интернета считали изгоями. Ведь классические дисциплины тогда ещё не занимались интернетом. Например, социологи говорили: «Как интернет связан с социологией? Никак». Но времена меняются, и за минувшие годы интернет-исследования вплелись в дисциплины, куда их раньше и близко не подпускали. Хотя многим учёным, которые сегодня занимаются infrastructure studies, не интересен интернет. Но мне интересен именно он, и поэтому считается, что я занимаюсь интернет-исследованиями.

Как это связано с историей интернета?

В англоязычном научном мире исследованиями инфраструктуры занимаются как раз историки, поэтому одновременное использование социальной истории и инфраструктурного подхода кажется мне очень логичным. Мы уже упоминали работы Пола Эдвардса в качестве примера.

Главное, что мы узнали из STS-исследований: технология — общество, сделанное долговечным (имеется в виду эссе Бруно Латура «Technology is society made durable» — прим. ред.). Если вам интересна история, вам, скорее всего, интересны социальные отношения или изменения, то есть не просто последовательность событий. В таком случае технологии дают вам диагностический инструмент для изучения общества, потому что они — продукт общества.

Когда я был студентом, меня вдохновила книга «Networks of Power», написанная в 80-е гг. Томасом Парком Хьюзом. Сам он историк, но эта книжка — не сугубо историческая. В ней он описывает отношения власти в обоих смыслах (игра слов: во фразе networks of power: power как сила, власть, и power как электричество — прим. ред.). Хьюз изучает историю инфраструктуры электричества в нескольких странах и делает вывод: развитие электрических систем во многом определяется политическими идеями — что было очень неожиданным предположением в те годы (книга вышла в 1983 году — прим. ред.).

Он обнаружил, что электрические сети в Лондоне были децентрализованы и стандартизованы, часто они даже не взаимодействовали между собой. И в результате развивались они тоже самостоятельно и необычно. Хьюз говорит, что модель электрических сетей — это фактически модель муниципального правительства в Лондоне, которому власти страны передали все полномочия, связанные с электричеством. Таким образом можно охарактеризовать английскую политику на основе отношения к энергосетям, и наоборот. Затем он сравнивает это с ситуацией в Берлине и в Чикаго. В Чикаго так: есть одна централизованная политическая организация, возможно, коррумпированная. Идея в том, что если во главе оказывается один человек, ответственный за всё, то мы получаем единый повсеместно распространённый дизайн. Таким образом, устройство энергосетей здесь помогает выявить принятый в культуре подход к решению проблем и понять, как устроена политика и взаимоотношения между людьми и деньгами.

Я был вдохновлён этой работой, даже несмотря на то, что я не историк по образованию. Я прочёл её и подумал: «Какая же захватывающая идея: говорить об энергосетях как о сетях власти». Это то, что привело меня к STS, и эта работа считается классической в истории технологий.

Что такое platform studies и какое место в мире исследований они занимают?

Platform studies — это интеллектуальное движение, которое появилось в кругах исследователей текста, то есть среди учёных, занимавшихся текстуальным анализом и литературоведением.

Я понял это благодаря доктору Жану-Кристофу Плантану. Вместе мы пытались сформулировать, чем отличаются друг от друга исследования инфраструктур и платформ. Мне очень близок его тезис о том, что в каком-то смысле исследователи из обеих этих областей на самом деле занимаются одним и тем же. Разница в подходах связана только с тем, что эти движения появлялись в разное время, когда и технологии были разными.

Infrastructure studies возникали, когда доминирующей формой инфраструктуры была огромная комплексная система, которая регулировалась и поддерживалась государством, например, телефонная сеть. А когда появились platform studies, доминировать стали частные децентрализованные и изменчивые корпоративные технологии.

Эти подходы, конечно, не идентичны, но они различаются из–за контекста, а не из–за разногласий исследователей.

Жан-Кристоф как-то хотел организовать панельную дискуссию, где исследователи из области platform studies и infrastructure studies устроили бы «интеллектуальный реслинг», чтобы выяснить, в чём разница между этими двумя областями. Но так как всё происходило в рамках конференции «Society for the social study of science», на которой было гораздо больше исследователей инфраструктуры, никто из platform studies просто не согласился участвовать. Так что поединок организовать не получилось. А если бы получилось, думаю, мы бы всё же выяснили, что у них очень много общего, и разница только в том, с какой стороны они смотрят на свой объект.

Кроме того, есть тенденция, говорящая о том, что исследования платформ несколько шире. Platform studies расширяют уже существующие темы, в то время как исследования инфраструктуры более узкие. Но я не присоединяюсь к platform studies, потому что считаю, что infrastructure studies порождают более интересные сравнения, которые лично мне кажутся немного безумными.

Вот я задаюсь вопросом: отличается ли интернет от системы водоснабжения? Похож ли он на систему вывоза мусора? А на электрическую сеть? Это сравнение труднее, чем сопоставление YouTube и Facebook. Мне нравится, что исследователи инфраструктуры в своих работах упоминают то, что выходит за рамки интернета: это расширяет перспективу представлений о нём.

Как определить объект исследования в Интернете?

Лично на меня сильное влияние оказали поздние работы Ли Стар. Во время одного из своих последних выступлений она предложила термин «инфраструктурные сироты» (infrastructural orphans). Мне очень нравится эта идея: она исходит из представления о том, что задачей социального исследователя не является описание всего мира. Ведь мир бесконечен, а значит и количество его описаний — тоже. Поэтому исследователю всегда нужно понимать, на чём именно он фокусируется.

Ли Стар, как мне кажется, всегда руководствовалась вопросом: «Кого обошли вниманием»? Людей, которые были выброшены за пределы какой-либо инфраструктуры, она называла «инфраструктурными сиротами». И это очень продуктивный подход, который я тоже применяю.

Какой подход к исследованию инфраструктуры выбрать?

Мне кажется, что на систему обычно интересней смотреть «снизу», или с точки зрения повседневности. На такой подход меня вдохновляет «этнометодология» — движение в американской социологии, зародившееся в 1960-х гг. Этнометодологи с самого начала критиковали социальные науки. Они говорили, что всякий социолог — это высокомерный идиот, и если ты о чём-то рассказываешь, то он тут же заявляется со своими категориями и говорит: «Вот вы упоминаете то-то, но на самом деле вы имеете в виду вот эту категорию. Вам кажется, вы говорите то-то, но я эксперт, и я знаю, что на самом деле речь тут идёт о классе. На самом деле, вы говорите о власти». Всё это чистая махинация, в результате которой формируется иерархия между исследователем и исследуемым. Этнометодологи же вместо того, чтобы отталкиваться от категорий, предложили начинать с собеседника, которого для начала нужно уважать.

Я часто интервьюирую пользователей. Например, Бруно Латур известен своей акторно-сетевой теорией, которая говорит, что жизнь подобна системе капилляров, а наша работа заключается в том, чтобы следовать этим линиям и определять их границы. На самом деле, в своей книге «Пересборка социального» Латур писал, что его теория близка этнометодологии. И я пользуюсь именно этим подходом: не начинаю с заданных категорий, а пытаюсь нащупать тропы и следовать за ассоциациями.

Основная проблема этих методов заключается вот в чём: этнометодологи и Латур могут сколько угодно говорить, что всё образует «плоскую» сеть ассоциаций, но в конце концов им приходится писать свои исследования. И в этот момент возникает конфликт между представлением о том, что все элементы системы равны, и тем, что нужно рассказать какую-то историю. Ведь эффективный нарратив всегда построен на иерархии.

Я вижу сложность в том, что мне в любом случае приходится решать, о чём я буду рассказывать. Это трудно, потому что всегда хочется дать понять, что история, которую ты рассказываешь, не единственная — именно этому научили нас социальные науки за последние десятилетия. Но у тебя не получится хорошей научной работы, если ты просто напишешь «всё взаимосвязано» — тут уже речь идёт элементарно о твоём умении писать. Необходимо понимать: чтобы твою работу читали, в ней должен быть тезис. А это значит, что нужно выбрать что-то важное и вывести его на первый план.

Интернет — глобален или локален?

Много лет назад я написал статью о том, что интернет всегда локален. В то время интернет был настолько новым явлением, что казался монолитом. И люди думали, что интернет у всех один и что он, к тому же, есть везде. Прочитав несколько исследований об интернете в разных странах, я пришёл к выводу, что интернет — это, на самом деле, локальное явление. Так что я полностью согласен с тезисом о локальности, но, с другой стороны, в нём нет ничего нового, если вы просто хотите сказать, что всё надо рассматривать в контексте и нужно начинать снизу. Один из примеров такого представления — работы Элисон Пауэлл о data walks: это комбинация этнометодологии и интернет-исследований. Пауэлл считает, что, чтобы узнать, как интернет работает в городах, нужно идти и проверять инфраструктуру самим.

Автоматизация как область исследования инфраструктуры

Меня очень интересует автоматизация. Это, как правило, исследование того, как «софт пожирает мир» — метафора Марка Андерссена, изобретателя графического веб-браузера.

Мне эта область интересна в первую очередь потому, что автоматизация задач, которыми раньше занимались люди, иногда приводит к серьёзным последствиям. Классический пример: известно, что в США есть огромная проблема расовой дискриминации при поиске жилья. И эта проблема решается на национальном уровне: есть законы, запрещающие такую дискриминацию. Но что происходит, когда поиск жилья (в том числе временного) автоматизируется? Этому посвящено недавнее невероятно интересное исследование Бэна Эдельмана. Он выяснил, что поиск жилья через Airbnb, где хозяева квартиры должны разместить своё фото, значительно повысил расовую дискриминацию. Ведь если у вас есть возможность посмотреть на фото хозяина, вы можете его дискриминировать. Закон против дискриминации лишал вас необходимости прикладывать своё фото к объявлению офлайн, но вот у вас появилась онлайн-система, где нормальным считается, что на любой платформе должны быть профили и фотографии пользователей. Это изменение кажется безобидным, но его последствия могут быть очень серьёзными.

Именно эта область мне и интересна. Есть сайт, где мы рассказываем о нашей работе. Главный вопрос, который нами движет: есть ли способ заглянуть в черный ящик алгоритма, и что делать, если мы не можем контролировать систему? Есть ли какие-то приёмы, при помощи которых мы могли бы увидеть последствия работы алгоритма в условиях, при которых он нам не принадлежит?

Как связаны между собой автоматизация, интернетизация, информатизация или компьютеризация?

Термин «компьютеризация» уже не используют, компьютеры сейчас везде, и мы постепенно уходим от этого слова. Вместо него иногда используют термин «автоматизация», но он тоже не идеален, потому что то, что происходит на самом деле, связано с усложнением логики работы компьютеров.

Пример из одной моей статьи, который я иногда привожу — смерть линейного списка. Раньше у нас были простые списки. Например, мы открывали почтовый ящик, и письма в нём были отсортированы в обратном хронологическом порядке, от новых к старым. Это один из самых простых способов организовать список. Очередь в данном случае составляет компьютер, то есть это автоматизированный процесс, который раньше не был автоматическим. Логика такого рода сортировки очень простая. В последние восемь лет мы наблюдаем движение в сторону более сложных и нелинейных способов организации информации.

Например, моя почта сегодня (я использую Gmail) состоит из приоритетных входящих, писем с флажком, просто входящих писем; все эти способы упорядочивания влияют на восприятие информации, и в итоге она кажется более персонифицированной и удобной для восприятия. И сегодня сложно представить себе, как обратный хронологический порядок мог быть удобным. Раньше то же самое было с фейсбуком: чтобы увидеть новые посты друга, нужно было зайти в его профиль. Затем добавилась идея новостной ленты, но эта лента была просто списком постов ваших друзей в обратном хронологическом порядке. В какой-то момент в фейсбуке решили фильтровать ленту и курировать её таким образом, чтобы то, что ты видел, было организовано не в обратном хронологическом порядке, а в никому не понятном порядке — это инновация. Сегодня фильтрация и отбор постов — это процесс, находящийся вне нашего контроля. Некоторые исследователи назвали это алгоритмизацией. Я думаю, что это очень сложное слово, и оно связано с логикой изменений в программировании. Часть изменений связана с автоматизацией, с тем, что процессы, в которых раньше были задействованы люди, сегодня переходят к компьютерам. Другая часть — компьютеры делают то, что ни один человек никогда не мог сделать, так что нет каких-то конкретных людей, которые лишаются работы, тем не менее, это радикальное изменение. Наиболее подходящий термин, описывающий эти изменения, — algorithm studies. Некоторые также используют понятие algorithmic culture.

Какую роль в этом играют властные структуры, в широком смысле?

Конечно, это история о власти. Трансформация наших информационных систем, связанная с внедрением фильтров и кураторства, — это история не развития технологий, а того, как технологии продаются и упаковываются, чтобы казаться более полезными, тогда как на самом деле то, что происходит в примерах, которые я приводил, — это защита интересов частных компаний. Например, люди, которые пользуются социальными сетями, часто думают, что лайк, или сердечко, или звездочка — это интересная функция, добавленная в систему, потому что людям она нравится. Они думают о лайке как о милой кнопочке, которую корпорации добавили, потому что пользователям нравится сигнализировать о том, что им что-то понравилось. Но давайте посмотрим на историю этой кнопки.

Откуда взялся этот лайк? В Facebook посмотрели на ленту обновлений статусов, которую люди видели на домашней странице, и подумали: «Пользователи добавляют очень много френдов, среднее число друзей быстро растёт. Нам нужно как-то это регулировать». Они представили лайк как выгодное предложение для пользователей, и это действительно может быть полезно, но не будем забывать, что Facebook также нужно было средство для контроля и встраивания рекламы в поток обновлений статусов.

Так что кнопка лайка была изобретена не потому, что они думали, что будет забавно, если люди будут подавать друг другу сигналы о том, что кому нравится — им как корпорации нужен был источник информации о пользователе, который позволит расставлять приоритеты при размещении рекламы.

В результате они добавили лайк, который позволил пользователям обучать компьютер. И почему сегодня все эти корпорации считают, что сортировка информации — это главная причина их существования и ключевой показатель их стоимости? Все эти компании — Twitter, Snapchat, Instagram, Facebook, Google — считают алгоритмы своим ядром и главным секретом.

Мы с моей коллегой Кристин Ваккаро провели исследование, как пользователи читают и настраивают ленту в соцсетях. В результате удалось выяснить, что многим больше нравится лента, сгенерированная случайным образом. Если вы покажете им превосходно отобранную персонифицированную ленту и серию случайных постов, то они скорее выберут вторую, потому что так работает их любопытство и интуиция. Но если компания может удовлетворить немалое количество людей лентой со случайным порядком постов, зачем ей создавать этот сложный механизм, который посты фильтрует и отбирает?

Причина — это контроль, возможность внедрять персонифицированную рекламу, а также идея о том, что компания вносит свой вклад: она не просто распространяет информацию, а добавляет в этот процесс определенную логику. У некоторых платформ по-прежнему можно вернуть хронологическую сортировку вместо сортировки по популярности и увидеть мир, каким он был раньше: отсортированным по принципу обратного хронологического порядка. Но эта опция уже очень редко встречается. И интересно посмотреть, каким языком платформа начинает в этот момент общаться с пользователем. Это что-то вроде: «Не жмите сюда». Facebook пишет: «Осторожно! Не отключайте нашу функцию фильтрации ленты, потому что тогда вы получите не такое качественное обслуживание, вам не понравится». Я проводил эксперимент со своими студентами: просил их переключиться на хронологическую ленту. И спустя какое-то время, если они продолжали ей пользоваться, Facebook автоматически возвращал их на алгоритмическую. Потому что точка, в который платформы могут повлиять на контент — ключевая для корпораций.

Продолжая пример с Facebook — они не так давно представили реакции, когда ты можешь отреагировать на пост другого пользователя с помощью эмодзи. Теперь ты можешь показать, что раздражён, счастлив или тебе грустно, просто нажав кнопку. И снова мне кажется, что люди воспринимают это как то, что Facebook пытается быть милым и забавным. Но на самом деле всё объясняется тем, что алгоритмы сейчас не очень хороши в распознавании эмоциональной окраски постов, и применение эмодзи значительно упростит эту работу. Так что Facebook точнее будет знать, какую эмоциональную нагрузку несут конкретные посты, и сможет развиваться благодаря ассоциациям. Так что вопрос: «Что от чего зависит?» для меня — полезное упражнение в эвристике, но, опять же, я не вижу здесь никакого конфликта с исследованиями платформ (platform studies). Мои наблюдения вполне согласуются с тем, о чём говорят эти исследования.

Что такое ur-infrastructure?

Я назвал интернет ур-инфраструктурой (ur-infrastructure). Ур — это префикс, который означает «прото-», первый, оригинальный, в каком-то смысле идеальный. И это может показаться странным, потому что интернет — это новейшая инфраструктура. Это ведь не старые добрые дороги. Так почему же я называю его ур-инфраструктурой, почему называю его первым?

Я думаю, что интернет — это ур-инфраструктура неолиберализма. Это то, чем хотят быть все остальные инфраструктуры в неолиберальной идеологии, потому что интернет стал финансово успешным благодаря вливаниям от частных лиц, он наименее зарегулирован.

Сегодня функционирование интернета определяется консорциумом частных компаний с помощью технических организаций, и иногда в этом процессе участвуют неправительственные организации. Если мы посмотрим на любую другую крупную инфраструктуру, мы сразу же увидим правительственные организации. Но интернет — это неправительственная штука. Интернет соотносится с границами государств не так, как другие технические системы. Сети, лежащие в основе инфраструктуры интернета, не связаны ни с одной конкретной страной. Это отличает интернет от других инфраструктур, представление о которых исторически всегда заключалось в том, что они распространяются до границ национального государства, а затем прерываются. На другой стороне границы работают уже другие инфраструктуры.

Итак, в целом идея заключается в том, чтобы сделать все инфраструктуры такими, как интернет. Как мы можем провести приватизацию? Как нам установить более профессиональные отношения, которые дадут капиталу транснациональный охват, не ограниченный государственными границами? Моя концепция во многом вдохновлена идеей Грэма и Марвина о раздробленных инфраструктурах (splintering infrastructures), которая сегодня кажется довольно устаревшей. Но я думаю, что представил обновлённую версию этой идеи, более точную — крупные инфраструктуры стремятся стать интернетом в определённом смысле.

Инфраструктура интернета была построена на основе телефонных сетей и отчасти на основе дорожных и железнодорожных сетей. Благодаря всем этим сетям интернет стал таким, какой он есть. Но в то же время сегодня интернет — это инфраструктура для других инфраструктур. Например, впечатляющие штуки, связанные с урбанистикой и инфраструктурой городов, на самом деле связаны с повсеместным распространением сенсоров и сетевых передатчиков информации, используемых для контроля подачи воды, или для регулирования дорожного движения, или даже для слежки — и всё это работает на основе интернета. Так что интернет был на передовой, а сегодня он в основе всего, все прочие инфраструктуры от него зависят. Например, рядом с моим домом есть водонапорная башня. Большим достижением в обеспечении подачи воды было внедрение на таких башнях сетевых передатчиков, которые позволили следить за уровнем воды. Удивительно, что такая старая инфраструктура сегодня зависит от чего-то, что появилось позже.

Нас особенно интересуют столкновения разных пониманий того, что такое интернет. Это хорошо видно в области управления интернетом в конкретном городе. Возьмем две группы: пользователи и те, кто занимается развитием городов — мэр и чиновники, например. Их понимание того, что они развивают или контролируют, разное. Встречались ли вам случаи столкновения различных интерпретаций того, для чего нужен интернет?

Мне кажется, это как с медиа. Чиновники из департаментов, которые занимаются медиа, могли бы сказать что-то вроде «под моим руководством мы снимем боевик в два раза круче этого». Мы не слышим таких реплик не потому, что они не пользовались бы успехом, а потому что у политики есть цели, которые рассматриваются как приемлемые, и есть дискурсивные нормы, которые определяют, о чём возможно говорить в контексте политики. Цель государства довольно конкретна: оно должно, находясь в узких рамках (хотя оно и влияет на всё в нашей жизни), сохранять свою уникальную инструментальную ценность. Иногда бывает сложно оценить инструментальную стоимость медиа. Я думаю, что с интернетом у нас та же проблема.

Нас не должно удивлять, что люди, которые работают в сфере технологий, понимают интернет не как мы и не так, как интернет понимает государство. Это три разных дискурса. И нельзя сказать, что один из них реальнее другого. Иногда люди говорят: «Ну, официальная политика направлена на то-то, но мы будем изучать то, что происходит на самом деле». Это неправильно, потому что политика государства — это тоже реальность. Просто это другой дискурс. Ценность их сопоставления заключается в том, что оно позволяет выявить некоторые предположения, о существовании которых мы даже не знали, — предположений о том, что является значимым для акторов. Например, какие значения есть у понятия «интернет». Ведь у этого понятия есть масса коннотаций, и они очень локальны. В некоторых странах интернет означает экономическое развитие, в других — равенство, в-третьих — выход на финансовые рынки. А ещё интернет на самом деле нужен для того, чтобы играть в игры и переписываться с родственниками. Так что, когда государство в своих текстах говорит о повседневных практиках, оно может говорить только о некоторых вещах, о тех, которые позволяет дискурс. К примеру, государство может хотеть, чтобы люди обсуждали только приемлемые и легальные вещи, но, если в рамках политического дискурса в конкретной стране такие вещи нельзя контролировать, вместо этого оно будет говорить об экономическом развитии.

Смысл сопоставления дискурсов состоит в том, чтобы выделить различия между разными представлениями [об интернете].

Что ещё почитать по этой теме:

Murase, E. M., Boutilier, S., & Sandvig, C. (1999). Strategies for promoting access to the Internet among children and youth: A case study of the San Francisco Public Library’s Electronic Library Project. In Proceedings of INET 1999: The Internet Global Summit. Reston, VA: The Internet Society.

Sandvig, C. (2000). The Information Apologue: Play and Internet Access in the Children’s Library: Paper presented at the meeting of the International Communication Association, Acapulco, Mexico. Retrieved from http://www-personal.umich.edu/~csandvig/research/info-apologue.pdf

Sandvig, C. (2001).Unexpected Outcomes in Digital Divide Policy: What Children Really Do in the Public Library (link to draft version). IN: B.M. Compaine and S. Greenstein (eds.), Communications Policy in Transition: The Internet and Beyond. Cambridge, MA: MIT Press. pp. 265-293. — о количественном анализе трафика с компьютеров EDC

Sandvig. C. (2006). The Internet at Play: Child Users of Public Internet Connections. Journal of Computer-Mediated Communication, 11(4), 932–956. https://doi.org/10.1111/j.1083-6101.2006.00302.x