Create post
12Крайностей

«Застрял рукой в...», Валерия Витошкина

Vasily Kumdimsky
panddr
Alexey Petrowski

Сто лет спустя вашего существования. Отдельно Взятая Страна. На федеральном уровне людям строго запрещают ругаться. Начинают запрет с самых нужных профессий: докторов, инженеров. Потом берутся за пролетариат. После терпеливо принимаются за научную интеллигенцию. Затем, уже с брезгливостью, за творческую интеллигенцию: музыкантов, писателей, поэтов, историков… К тому времени, как аппарат по переучиванию (сокращенно АПП) охватил почти весь город, стало видно, как город заблестел и очистился. Надо позволить машине отдохнуть, подумали правители. И не стали запрещать актерам ругаться — у них и без того была обязанность постоянно менять маски. Внезапно самый презренный народ — актеры — стал и самым престижным: единственно среди актеров в городе находились люди, представлявшие, кто ими правит и на что эти твари готовы.

Пока что все оставалось без изменений и дела шли замечательно. Но постепенно репертуар, разрешенный к постановке в театре, стал сужаться. Из разрешенной литературы пропал Де Сад, Набоков, Захер-Мазох и «Курочка-Ряба» (последняя, очевидно, по причине больной фантазии составителя списка). Короче говоря, к началу нового сезона ставить можно было только один спектакль, а из новостей на ТВ показывали только новости спорта и погоду летом.

Всем актерам теперь совершенно нечем было себя развлечь. Например, диктор прежде вел передачу про культуру, рассказывать о которой теперь стало невыносимо тоскливо, поскольку из всех искусств теперь оставили только театр, да и в том уже полгода шел один-единственный спектакль. Короче, оставался только спорт (все школьные годы во время физкультуры диктор просидел на лавочке для освобожденных) и только погода — и то, если хорошая

Плохую погоду необходимо было игнорировать, и рассказывать о ближайшей хорошей

Мириться с таким положением дел актерам было трудно. Понятно, что теперь все будет только так, если не хуже. Тот, кто поспокойней, находил в положении выгоду: стабильная зарплата и, в конце концов, прижизненная слава и посмертная популярность. Эти с чистой совестью приходили на работу, играли сцену и отправлялись домой, а дома, забравшись под кровать, открывали матерные стихи Пушкина и, тихонько скуля от запретной радости, кончали в мягкую ладошку. Прочие же придумали себе развлечение. Поскольку тексты всех новостей спорта, всех прогнозов погоды были назубок выучены, и рот уже сам вытягивался и складывался в нужном выражении, оставалось изменить образ мысли. А вернее, изменить содержание внутренних монологов, наполнить их иной речью. Матерной. Каждый спектакль одерживалась победа над собственной природой, абсурдом ситуации, разрешался конфликт абсолютной автономности слов и мыслей. «Я люблю вас, товарищ», — говорили губы. «Етить твою!» — говорил внутренний голос актера. «Солнечно», — улыбался диктор. «Пизда всем!» — проносилось в его голове.

Однако запретом на ругань и изрядной цензурой тирания правителей не закончилась. Горожане уже привыкли обходиться без мата и стали выискивать другие способы выражать свою неприязнь, поэтому правители решили пресекать неприязнь на корню.

Специальная машина, излучавшая волны государственности, лишала человека способности говорить неправду (приравнивающуюся к сведениям, не одобренным правительством).

Всякий раз, когда человек вознамеривался бы солгать, его челюсти отказывались разжиматься, а голос немедленно садился. Многие, сказавшие правду, пропали без вести. Жители города потом вспоминали, что те, кажется, говорили что-то про правителей.

А в это время наши актеры отдыхали на Гоа. Проработав пять лет без выходных и отпуска,они взяли сразу один на полгода. И, разумеется, про цензуру узнали последними, когда, по словам их родственников и друзей (некоторые из них были представителями других профессий и потому жили в городе), случайно какая-то дамочка (кажется, та, что раньше играла Заречную), подскользнувшись в туалете аэропорта города, вдруг издала трехэтажное ругательство. Тогда-то за ней и пришли люди в черном — палачи правителей, облаченные в черные кимоно. На следующее утро одним городским жителем стало больше.

Это подействовало на актеров отрезвляюще. Ничто не способно ранить и убить тонкую душу актера, как опасность стать посредственностью. Поэтому каждую ночь, закрывшись в безлюдном театре или у себя в подвале дома, актеры занимались тем, что отучивали себя ругаться, чтобы лишнего чего не брякнуть. И им это удалось, за некоторыми потерями. Труппа постепенно уменьшалась, пока в ней не остались двое — старик, который когда-то играл Фирса, и очень красивая и очень глупая актриса, которой, почему-то, удалось побороть привычку ругаться, и она этим своим достижением ужасно гордилась. Диктор тоже остался. Диктор был пожилой, он помнил, как людей «из телика» сажали в тюрьму за лишнее слово. С большой элегантностью удавалось ему преодолевать ставшую страшной привычку. Красивая актриса была без ума от него и всегда ему об этом плоско намекала.

Однажды у диктора разболелся зуб, и диктор перед работой зашел к стоматологу. Перед ним стояла небольшая очередь, так что диктор, сохраняя самоообладание, отправился на прогулку по клинике. У больничных стен возвышались на постаментах гипсовые модели зубов величиной с человеческую голову. Диктор думал про опоздание, двигал желваками и пристальней рассматривал выставку зубов. Зубы иногда сменялись статуями голых Венеры или Апполона. Очередь не двигалась, диктор опаздывал на работу и стал постукивать по гипсовым изваяниям уже усиленно, почти исступленно. Когда часы пробили полдень, диктор понял, что опоздал на работу бесповоротно, и изо всех сил ударил кулаком в одну из статуй, причем удар пришелся Апполону прямо между булок.

Вечер был испорчен. Рука застряла в, пусть апполической, но жопе, и не хотела выниматься. Диктор так разнервничался, что стал крушить все предметы кругом себя. Не выдержав потери баланса, на голову Диктору упала здоровенная ваза.

Утром следующего дня диктор проснулся, не глядя в зеркало, помылся и пришел на работу. На работе со всех сторон на него посыпались вопросы. Где ты был, почему вчера не был, а ну объясняй… Видите ли,

целый день вся страна стояла на ушах, не зная, будет ли завтра хорошая погода.

Кое-где в стране стали вспыхивать маленькие протесты. Люди выходили на улицу, намазавшись и кремом от загара, и мазью от комаров, одетые сразу и в плавки, и в дождевик. Доктора всем подряд прописывали пилюли от кашля, а таксисты останавливались на перекрестках, выходили из автомобилей и принимались декларировать стихи Бориса Заходера. Солнце тоже вело себя неоднозначно и то заходило за облако, то на несколько минут освещало и грело все вокруг, чтобы вскоре опять спрятаться.

Поэтому, когда диктор появился на работе, его начальник первый поспешил набрать руководство и дрожащим голосом сообщить, что-де диктор вышел на работу, вот он. Выслушав ответ на проводе, начальник сильно вспотел. Он повесил трубку, зачем-то согласно кивнув в пустоту, и задумался. Начальник телевидения был толст, молод и занимал свой пост недавно, — а получил его не в последнюю очередь благодаря протекции диктора. Как и все население страны, Начальник Телевидения очень любил слушать речи диктора, часто пересматривал старые панорамы Диктора о культуре на маленьком портативном телевизоре. Начальник Телевидения, как и его ровесники, молодые ребята творческих профессий, с детства помнил этот добрый глубокий голос, внушающий доверие и веру в завтрашний день. Более того,

раньше Начальник Телевидения был дикторским котом, самым любимым и мягоньким на свете.

Когда все дикторы телевидения, все начальники центров искусств были зомбированы или покончили жизнь самоубийством, место начальника ТВ освободилось, и Диктор потрепал будущего Начальника Телевидения, тогда еще просто Ваську, за ухом, и сказал: ну, Васятка, кажется, пришло твое время. И понес кота на облучение и перевоспитание. Как только у Васьки выпала последняя шерсть с морды и он дочитал «Му-му» Тургенева, Диктор нарядил его в самые модные одежды и отправил на ковер к правителям. Тираны снисходительно кивнули, и с тех пор Васька заправлял теликом. Все пять лет своего пребывания на посту Начальника телевидения Васька был очень доволен и всякий раз, тайком вылизывая тарелку дочиста, с благодарностью (слегка собачьей, как ему казалось) вспоминал добряк диктора. Поэтому, зная обстоятельства вчерашнего происшествия, в результате которого Диктор не пришел на работу, его Начальник заранее заливался краской стыда. Но он ничего не мог поделать, и теперь уповал только на изобретательность и смекалку Диктора. «Вы должны будете сегодня рассказать в прямом эфире, отчего накануне не появились с выпуском новостей спорта и прогнозом погоды», — сказал Начальник Телевидения.

Диктор все моментально понял. Он безмолвно развернулся на каблуках и прошел в свой кабинет. Он подошел к книжному стеллажу, просунул руку между двух толстых энциклопедий и достал широкий квадратный конверт. На согнутый локоть из конверта выскользнула пластинка, и Диктор смахнул щеткой пыль на стороне 1. Поставил пластинку и опустился в плюшевое сидение. «Больше всего его поразило то, что с понедельника он будет Лужиным»", — донеслось из динамиков. Это было любимое произведение Диктора.

«Шеф, эфир через минуту!», — сказала голова помощника в дверном проеме. Диктор медленно встал с кресла и прошел к карте страны, поверх которой плыло красное солнышко. Из угла студии на него был направлен луч правды.

3, 2, 1… И Диктор заговорил: «Здравствуйте, дорогие телезрители. Прошу прощения за то, что вчера не явился в студию. Все началось с того, что я застрял рукой в…»

июль, 2013

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Vasily Kumdimsky
panddr
Alexey Petrowski

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About