Сегодня влияние терапии затрагивает все классы и слои общества: от сервисных рабочих, осваивающих язык самопомощи, до интеллектуалов, рефлексирующих через психоанализ. Но терапия — это не просто способ работы с индивидуальными трудностями, она трансформирует и подтачивает базовый уровень отношений между людьми. Мы покажем, как это происходит через понятие ''жизненного мира'', предложенного Юргеном Хабермасом. В его главном труде Теория коммуникативного действия жизненный мир — это неосознаваемая основа, на которой строятся коммуникации между людьми. В этом тексте я попробую показать, как терапия меняет этот фундамент и почему это имеет далеко идущие последствия.

Что такое жизненный мир?

Хабермас понимает его, как область действительности, которую

"бодрствующий и нормальный взрослый ощущает в установке здравого человеческого рассудка как просто данную. Выражением “просто данный” мы обозначаем всё то, что мы переживаем как несомненное, всякое положение вещей, которое для нас до поры до времени не вызывает никаких проблем".

Это что-то очень простое, из чего мы исходим в коммуникациях и без чего невозможна жизнь людей друг с другом. Мы не замечаем его, потому что всегда находимся внутри.

"Говорящие не могут занять по отношению к нему какой-либо позиции вне мира. Он предстоит нам в качестве одновременно бесспорной и «затенённой» реальности".

"Жизненный мир — это сложная система привычных и интуитивных убеждений". Главная его неосознаваемая предустановка — мы можем обращаться друг к другу, это значит, что существует нечто между нами, что делает это возможным, и это жизненный мир. Помимо этого базового аспекта, он формируются идеологиями, традициями, и культурными кодами.

Интуитивная уверенность — это ключевое понятие для описания навигации в жизненном мире. Он состоит из необозримого множества неосознанных представлений. Ниже мы еще проясним это на примерах.

"Его парадоксальный характер заключается в том, что он работает лишь потому, что мы не знаем о нём".

Человек по природе — социальное существо, и поэтому жизненный мир можно понимать как вместилище человеческой природы. Она пребывает за пределами индивида и одновременно является его источником. Поэтому это не просто нейтральная область — она образует совместное существование людей. Именно из её содержаний возникают (или нет) солидарность, демократические институты, горизонтальные связи — то есть то, что делает жизнь стоящей того, чтобы её жить.

Поэтому для Хабермаса жизненный мир — это объект пристального интереса. Изначально он создает основу для связи между людьми, но на него влияют внешние силы. Хабермас называет это влияние ''колонизация жизненного мира''.

Колонизация жизненного мира

Это понятие имеет политический смысл и заменяет старые марксистские понятия «эксплуатации» и «отчуждения», обновляя их для постиндустриального общества. У Маркса рабочий отдаёт только свой труд, а у Хабермаса системные логики вмешиваются во все сферы его жизни вплоть до интимности. Это и есть колонизация.

Речь идёт о процессе, при котором административные и экономические стратегии проникают в жизненный мир. Логика тут следующая: по умолчанию люди стремятся взаимодействовать и жить вместе, исходя из логики их общей жизни, но в этот процесс стали вмешиваться логики капитализма. (жизненный мир никогда не был свободен от внешних влияний, но в 19 м веке они стали особенно угрожающими)

Капитализм навязывает утилитаристский подход к жизни и порождает автономного и изолированного субъекта как исходную и само собой разумеющуюся установку. Поведение этого субъекта разрушает жизненный мир, ибо преследует личную выгоду, понятую как максимизацию признания и материальных благ. В работу сложных интуитивных этических смыслов жизненного мира вторгаются осознанные стратегии, ориентированные на ясные личные цели.

Хабермас ничего не пишет про терапевтическую культуру, но мы легко увидим, что она оперирует тем же самым субъектом и похожими стратегиями. Поэтому терапия — это продолжение колонизации жизненного мира. Посмотрим как это происходит.

Все терапевтические школы сходятся в ряде базовых установок. Процитирую здесь социолога Рона Белами:

"Прежде всего, терапевтический подход утверждает, что индивид является первичной реальностью, через которую мы понимаем мир. Повторяя печально известную максиму Маргарет Тэтчер о том, что нет такой вещи, как общество, терапия подразумевает, что общество — это просто совокупность индивидов".

Если так, то каждый действует от своего лица, как бы выдвигаясь из своей индивидуальности к другим и задвигаясь обратно. Эта совокупность противоположна структуре жизненного мира, в которой люди действуют не от своего лица, а из интуитивно разделяемого общего чувства. Личные качества только привносят в него своеобразие.

Асоциально Я и истоки терапии

Итак, терапия превращает рыночного субъекта, ищущего выгоду, в эмоционального субъекта, сосредоточенного на самопознании и психологическом комфорте. Структурно это один и тот же субъект. Посмотрим, как он соотносится с жизненным миром.

По Хабермасу, в рыночной экономике нет ничего плохого — она приносит пользу, когда пребывает в своих пределах и находится под контролем общества. Она становится проблемой, когда гипертрофируется и захватывает собой социальную сферу. Нечто похожее происходит с терапией — нет ничего плохого, когда терапия используется как средство лечения, чтобы выздороветь и вернуться в жизнь с людьми, когда есть чёткое отличие жизненного от терапевтического, подобно тому как болезнь отличается от здоровья.

Но мы находимся в ситуации, когда терапия вышла из области болезни и перекинулась на всё общество. Тем самым асоциальные структуры и предустановки болезни перекидываются в жизнь и разрушают жизненный мир. Рассмотрим это детально.

…

Исток терапевтической культуры — это психоанализ. Фрейд его придумал для тех, кто настолько психически болен, что не может нормально социально функционировать: неврозы, истерии, тяжёлые искажения восприятия. Ходить на психоанализ — это как амбулаторно лечиться в больнице, чтобы потом нормально жить с людьми. То есть изначально сцена терапии — это глубоко асоциальное пространство, как асоциальна болезнь.

Социолог Филлида Салмон пишет:

"Исторически психотерапия была чем-то вроде заповедника, отделённого от социального мира. В худшем случае она сводила социальные структуры к внутренним чувствам, психологизируя — часто патологизируя — материальные, политические или культурные реалии."

На это указывает то, что всё сказанное в ней, даже про политику или историю, понимается как симптом анализанта. Ключевой момент — изначально эта логика использовалась для психически больных, а теперь предлагается всем, тем самым внушая субъекту ощущение, что пространство общих смыслов и забот находится вовне его, а его личное психическое своеобразие — главная ценность жизни. (лакановский психоанализ несколько выбивается из этой логики, см статью Об идеологии психоанализа)

Говорят, что психоанализ стоит особняком от терапевтической культуры и даже ему противостоит. Но посмотрите — самые популярные формы терапии внушают человеку идею, что причина его состояний — устройство его психики, и не обсуждают социальные, экономические, политические причины. Разве тут они не наследуют идее психоанализа, что всё сказанное анализантом на самом деле относится к его личному симптому, даже когда он говорит об общих вещах?

Кроме того, терапия по умолчанию занимается психологическим редукционизмом — сведением всех страданий к психике. Социолог Дэвид Смейл пишет:

"Терапевтические подходы исключают все переменные, кроме тех, которые считаются «психологическими». Эти сомнительные позиции, как правило, подтверждаются посредством наивных призывов к индивидуальной ответственности и выбору, который возвышает индивида — ты берёшь свою жизнь в свои руки, а не перекладываешь ответственность на систему. И одновременно лишает права социальной критики."

Сращение терапевтического и социального

В здоровой ситуации субъект использует методы и язык терапии при лечении и выходит в общество, где его поджидают социальные идеалы, направленные на интеграцию жизненного мира и связанные с общим благом. Раньше их задавали гуманизм, социализм и христианство. Теперь терапевтические идеи проникли во все сферы жизни — покидая клиническую область, мы встречаем их в повседневности.

У распространения терапевтической идологии две стороны. Первая — психологический язык и такие понятия, как личные границы, осознанность, созависимость, токсичность, ресурсность, выгорание и т. д. Вторая — поведенческие установки, «терапевтический эмоциональный стиль», когнитивный и эмоциональный вектор, направленный прежде всего на себя. Культивация представления о том, что внутренняя жизнь субъекта — центральная ценность жизни. И если первую легко отследить, то вторую сложнее, ибо она часто становится само собой разумеющейся формой жизни.

Обе стороны проявляются, например, когда люди делают диагноз частью своей идентичности. В целом, терапевтическая культура замалчивает идею, что болезнь — это временное состояние, напротив, она стремится сделать диагноз постоянным качеством. Индивид с болезненной идентичностью живёт в состоянии чрезвычайного положения по отношению к жизненному миру, он выпадает из общего чувства, он пребывает в частично асоциальном состоянии. Терапевтическая культура это нормализует и поощряет.

Что этому поспособствовало? Канадский психолог Тана Дайнин пишет:

"В 20-е годы прошлого века, когда терапия стала частью массовой культуры, психологи пытались вычислить нормальность, делали это прежде всего через создание тестов. Когда терапия стала частью рыночной экономики, выяснилось, что на нормальности не заработаешь, поэтому началась волна гипердиагностики. Через неё терапия предельно расширила рынок сбыта, сделав почти каждого потенциальным клиентом."

Мы рассмотрели, как терапевтическая культура порождает асоциальное Я. Теперь посмотрим, как это влияет на жизненный мир, меняя модели поведения людей в повседневной жизни.

Модели поведения в жизненном мире

Важно уточнить, что значит жизненный мир в положительном смысле. Тут два условия: мы действуем не задумываясь, и это приносит общее благо.

Например, прохожий просит дать прикурить, и мы ищем зажигалку. Мы спускаемся по лестнице в переходе, и человек рядом споткнулся — мы рефлекторно выставляем руку. Соседка спрашивает, не видели ли мы её кота, мы пытаемся вспомнить и заводим разговор.

Во всех этих случаях и множестве им подобных мы не действуем как индивиды, не рефлексируем, не спрашиваем себя, в ресурсе ли мы, есть ли у нас фобии, диагнозы и насколько мы осознаны. Мы это делаем просто потому, что делаем. Действуем из само собой разумеющихся правил, которые слишком очевидны, чтобы о них думать и говорить. Это и есть жизненный мир в действии.

То, что все эти модели поведения продолжают работать даже в очень индивидуалистическом обществе, указывает на исключительную живучесть жизненного мира. Но он может скукожиться до микроуровня, а может включать неограниченный набор ситуаций. Например, если мы, не задумываясь, отвечаем на просьбу о помощи или спорим с человеком, воспринимая его как равного. Это уже далеко не такие само собой разумеющиеся реакции, как в перечисленных примерах, но могли бы ими быть.

…

Итак, Хабермас пишет, что главный враг жизненного мира — это стратегическое поведение, и оно может быть как рефлексивным, так и практикуемым машинально. В первом случае человек думает, например: «Нет, я не буду с ним разговаривать, это мне ничего не даёт», во втором случае он прекращает общение, бессознательно руководствуясь этой логикой.

По Хабермасу, основной источник этого поведения — расчёт, направленный на личную выгоду (капитализм).

Распространение такого поведения создаёт в обществе дефицит бесплатной поддержки — люди находятся в стрессе из-за денег и личных проблем, и у них часто нет времени и сил заниматься другими. Терапия занимает эту область и пытается компенсировать разрушение жизненного мира, но одновременно усугубляет это разрушение.

Ниже мы покажем, как это происходит.

Нормализация эгоизма

Ни одна терапевтическая школа вам не скажет, что надо быть эгоистом и думать только о своих интересах. Однако все школы сходятся в одном: забота о себе — это обязательно, благо по отношению к другим — опционально, и только если у вас есть желание и силы. Такая логика подталкивает к эгоизму в бо́льшей степени, чем к альтруизму.

Мы живём в капиталистическом обществе, в котором расчётливость для личной выгоды является двигателем экономики. Эгоизм распространяется по всем сферам жизни, если ему специально не противопоставлять идеи солидарности и бескорыстия. Терапия не только не противопоставляет, она нормализует корысть в сфере чувств и эмоций. Это в долгосрочной перспективе вредит психике и разрушает связи между людьми.

К тому же, индивидуализм рыночного общества способствует зацикленности на себе и затрудняет долгое, внимательное, эмпатичное слушание другого. Терапевты предлагают эти усилия за деньги, превращая в товар наиболее экзистенциально ценный опыт общения. Тем самым они приучают общество к тому, что эти базовые вещи являются платными, и усиливают дефицит бесплатной поддержки.

Идея о том, что ты должен отстаивать прежде всего свои интересы и не обязан обслуживать чужие потребности

Гипотетически первая часть этой идеи полезна, если речь идёт об отношениях подчинённых к начальнику. Тут терапия даёт аргументы и мотивацию не перерабатывать, сопротивляться несправедливому давлению руководства, возможно, даже требовать повышения заработной платы.

Но что в остальное время? Действительно, существуют девушки, которым в детстве говорили что-то вроде: «Будь удобной, подстраивайся под мужчину», люди, которым внушали: «Не высовывайся, слушай, что тебе говорят». И, казалось бы, терапия учит перехватить у этих голосов управление своей жизнью, но разве сегодня это проблема номер один?

Рыночная культура и так прекрасно справляется с культивацией самости, терапия, вместо того чтобы балансировать общество, усугубляет индивидуалистический культурный стиль.

Принцип осознанности

Изначально он появился в КПТ (когнтивно-поведенческая терапия), но быстро стал одной из ключевых идей терапевтической культуры. Осознанность означает дистанцирование от переживаний и наблюдение без оценки. Человек принимает всё происходящее и «просто позволяет этому быть».

Плюсы этого очевидны — в состоянии депрессии осознанность действительно может помочь: человек учится не отождествлять себя с печалью или дурными мыслями. Но когда осознанность из временного лекарства превращается в постоянный метод, она становится культивацией психопатии.

Психопат находится в состоянии осознанности постоянно — у него так устроена физиология головного мозга: он не ныряет в эмоции, сохраняет внутреннюю невозмутимость и способность трезвого расчёта.

Осознанный человек приучается к идее, что находиться в точке принятия и невозмутимости — означает быть развитым, рефлексивным человеком, а впадать в аффективность, в том числе разделяемую с другими, — это провал осознанности. Между тем исследования показывают, что практики осознанности могут снижать аффективную эмпатию (Weng et al., 2013). Люди становятся менее эмоционально вовлечёнными в чужие страдания и учатся дистанцироваться от негативных эмоций (психопатия). Ведь идея осознанности приучает к тому, что спонтанные, рефлекторные действия — это что-то незрелое, а рефлексивные — наоборот.

Как мы писали выше, жизненный мир работает как раз спонтанно, поэтому идея осознанности способствует его разрушению. У человека возникла рефлекторная реакция эмпатии, но он тут же себя останавливает: «А моё ли это дело? А не нарушу ли я личные границы? А в ресурсе ли я?» — и отстраняется. К тому же в коммуникации осознанность блокирует непосредственность и ощущение доверия.

Терапевтическая культура в целом оптимизирует человека для жизни в рыночной среде, а не в жизненном мире непосредственных коммуникаций: минимум стресса, максимум продуктивности. Осознанность вместо срывов. Отказ от токсичных эмоций, которые мешают работать.

Холодная близость

Некоторые говорят: «Вы заявляете, что терапевтическая культура разрушает связи между людьми, но вообще-то наоборот — терапия учит видеть другого, помогает перестать обижаться, чего-то требовать, начать наконец нормально общаться».

Всё это звучит прекрасно. Что за этим стоит? Терапия говорит: «Вы не должны проецировать на человека свои представления о нём, свои ожидания, вы должны принять, что он такой, какой есть». Это её центральный посыл про отношения с другим.

Что в этом не так? Речь идёт об охлаждении эмоциональной вовлечённости в отношения с этим человеком. Психолог формирует параллельное сосуществование анализанта с ним. Анализант «берёт себя в руки, становится взрослым» и принимает, что его ожидания — его проблемы, и лучше бы их поумерить. Он учится принимать ситуацию «какая есть» и из этого разочарования находит возможность заново общаться. Возможно, доброжелательно, но это общение уже опосредованное и отчуждённое. Поэтому тут тоже происходит разрушение связей. «Холодная близость», — как писала Эва Иллуз.

В центре этой модели — известная идея: «Никто никому ничего не должен». Ибо в обществе, в котором доминируют рыночные представления об отношениях, за просто так ничего не бывает.

В других мировоззренческих системах люди друг другу должны по гроб жизни по факту рождения (как в философии Эммануэля Левинаса, в которой взгляд Другого порождает бесконечное обязательство). В других системах взгляд другого меняет меня, и мой взгляд меняет его. Словом, представив альтернативу, на контрасте становится многое видно.

Идея о том, что ты должен отстаивать прежде всего свои интересы и не обязан обслуживать чужие потребности.

Гипотетически первая часть этой идеи полезна, если речь идёт об отношениях подчинённых к начальнику. Тут терапия даёт аргументы и мотивацию не перерабатывать, сопротивляться несправедливому давлению руководства, возможно, требовать повышения заработной платы.

Но что в остальное время? Действительно, существуют девушки, которым в детстве говорили что-то вроде: «Будь удобной, подстраивайся под мужчину», — люди, которым внушали: «Не высовывайся, слушай, что тебе говорят». И, казалось бы, терапия учит перехватить у этих голосов управление своей жизнью, но разве сегодня это проблема номер один? Рыночная культура и так прекрасно справляется с культивацией самости, а терапия, вместо того чтобы балансировать общество, усугубляет индивидуалистический культурный стиль.

Наше подлинное я находится внутри нас

Это стало естественным представлением, но оно очень сомнительно. Для ощущения себя первостепенны поступки, внешние проявления, поведение в коммуникации и реакции на это других людей. По внешним проявлениям мы запоминаемся другим людям и формируем нашу социальную идентичность.

Если считать, что моё Я находится внутри, постоянно с ним сверяться и считать главным арбитром, то это грозит ограничением интеллектуального и эмоционального опыта и, главное, приведёт к дереализации. Пока мы не столкнулись с собственной реакцией на других и с мнением других о нас, мы не имеем доступа к себе, мы как бы завалены своим Я. Как говорил Бэтмен в фильме 2005 года «Не то, кто я
внутри, но то, что я делаю, определяет меня». Терапия предлагает самость, независимую от внешних проявлений, тем самым культивируя солипсизм и асоциальность.

Эмоционализация и автофикшн

В книге Артемия Магуна «От триггера к трикстеру» есть глава, в которой обсуждается акцент в современном обществе на личные эмоции. Там есть такие строчки: «эмоционализация — это навязывание опыту субъективной позиции», эмоционализация тут означает, что субъективные переживания начинают восприниматься как единственная форма опыта. Дальше эта мысль не сильно развивается, однако, по моему, в ней автору удалось сформулировать суть проблемы. Сегодня, даже когда люди говорят о чём-то отвлечённом, будто то искусство или политика, они всё чаще используют сноску: «я чувствую, что это устроено так». Историями о личной эмоциональной жизни заполнены телеграмм-каналы, внимание к этой сфере отражает широкий тренд, включающий и литературу: акцент на психическом Я становится в ней доминирующим.Если десять лет назад в литературной среде говорили, что в поэзии необходимо преодоление субъективной позиции, то сегодня поэзия всё больше возвращается к речи от имени лирического героя. В прозаических текстах как онлайн, так и оффлайн доминирует автофикшн, — жанр, в котором текст крутится вокруг психологического Я автора. В нем нередко фиксируется не просто психическая жизнь и её реакции на происходящее, но ее дискретность, прихотливость и подвижность. Как будто это придаёт текстам то, что в начале нулевых называли «живость» и «подлинность». То, что 15 лет назад в литературе считалось отсталым и консервативным, сегодня становится доминантным в соцсетях.

Кристофер Лэш в книге «Культура нарциссизма» описывал феномен автофикшена в США, который можно смело отнести и к нашему времени: «Популярность исповедального режима свидетельствует, конечно, о новом нарциссизме, который проходит через всю американскую культуру, причём мало кто пытается через самораскрытие достичь критической дистанции от себя и получить представление об исторических силах, воспроизведённых в психологической форме. Растущая популярность автобиографии, несомненно, указывает на то, что многим писателям всё труднее достигать отстранённости, необходимой для искусства. Вместо того, чтобы беллетризовать личный материал или иным образом его переупорядочивать, они стали представлять его непереваренным, оставляя читателю приходить к собственным интерпретациям. Многие писатели теперь полагаются на простое самораскрытие, чтобы поддерживать интерес читателя, взывая не к его пониманию, а к его сладострастному любопытству относительно частной жизни. Форма исповеди позволяет ленивому писателю предаваться непристойному самооткровению, которое в конечном итоге скрывает больше, чем признаёт».

Очень важный момент: человек — существо общественное, поэтому его частная психическая жизнь является результатом исторических сил, то есть феноменов, далеких от него физически, но имеющим к нему прямое отношение. Это история поколений, экономические кризисы, культурные трансформации, гендерные идеологии. Для исследования этих областей, а с этим повышения понимания себя и ценности текста, нужно выйти из своей психики, посмотреть из широких перспектив, но современная эмоционализация ограничивает возможность такого осмысления, утверждая, что чувства и психические реакции являются самодостаточными и не требуют анализа за их пределами, дальше субъективных переживаний некуда двигаться. Кроме прочего, дальше начнется разговор о других, а ты не имеешь право о них говорить, каждый говорит за себя. (Это вообще одна из самых страшных и отчуждающих догм современной буржуазной культуры).

Но что, как ни литература, понятая в широком смысле, прозаическая речь, описывающая происходящее с людьми, способна выразить современность? Но жанр автофикшена говорит: опиши, как тебе страшно и тревожно, и плюс что-нибудь откровенное и стыдное о себе — и этого достаточно. Ты не имеешь права претендовать на большее, это и не нужно. Тем более не нужно искать новую форму, новые способы согласованности текста, следуй органике своей психики.

Чтобы контрастней отразить проблему, можно задаться вопросом: что такое письмо? При первом приближении это мир очень маленьких вещей: это пальцы, клавиши, буквы, слова и предложения, это мир сантиметров и миллиметров, но через них могут актуализоваться целые миры, находящиеся далеко за пределами того времени и территории, в которых находится человек. Современная эмоционализация вкрадчиво, ненавязчиво, но не ослабляя напора внушает: ты должен пользоваться языком, заземляя любое содержание в индивидуальной психике. И это касается не только литературы и письма, а субъективности как таковой.Она говорит: забудь и думать о существовании какой-то объективной позиции, забудь думать, что кто-то на заре Просвещения говорил об «эго когито», говорил о разуме, способном отстраниться от всего, что не является актом мышления. Твоё мышление всегда погружено в личное, в чувственное, в субъективное — это твоя судьба, никакой отстранённости, никакой претензии на истину и объективность. Тексты, написанные в этой парадигме, выбрасываются в публичное поле и эпидемически распространяют такую позицию. Не явно, не говоря напрямую, а своим содержанием устанавливая такой здравый смысл. И публичное поле утрачивает своё качество публичного, то есть вместилища того, что может относиться ко всем. Эмоционализация и нарциссизм подрывают смысл публичности как таковой. Кажется, это самая тонкая в истории человечества форма контроля за обществом.

У эмоционализации есть аура демократичности, ибо каждый может высказаться публично, рассказать о своей эмоциональной жизни, тем самым легитимировав существенность ее в общественном пространстве, можно подумать, что это демократично, это хорошо. На самом деле нет — демократично, это когда человек высказывается о каких-то своих проблемах, потом находятся люди с такими же, возникает общественное движение, чтобы их решить. Когда же человек высказывается самореферентно о частном, то из этого ничего не следует, тут нет измерения общего, это наследует культуре таблойдов расцветшей в 90е годы с пришествием неолиберализма и отчуждения общества от политической жизни. Это поглощение публичной сферы частной жизнью. Только в ту эпоху люди читали про знаменитостей, а теперь читают друг про друга.

Личные границы

Прекрасно, когда человек не позволяет собой психологически или физически понукать. Но расширение идеи личных границ до неопределенных пределов ведет к разрушению связей между людьми. Рассмотрим это подробно. Гештальт-терапевт Серж Гингер ввёл концепт «личных границ», основанный на идее, что психическая деятельность — это осознавание гештальтов, а целостность психики формируется аналогично восприятию тела. То есть, эта идея предполагает, что внутри границ существует нечто целостное и автономное — личность, и она должна оберегаться. Однако эта идея крайне сомнительна.

ОБратимся к Мелани Кляйн и ее статье ''Любовь, вина и репарации''. Она описывает амбивалентность любви и ненависти, формирующуюся у младенца по отношению к матери, а затем — в эдипальном периоде. Разочарование в реализации фантазий о слиянии с родителем, приводит к фантазии об уничтожении родителей от обиды, но они вступают в конфликт с любовью и зависимостью от них. Так возникает невротическая структура бессознательного в котором разрушенные родители разрушают личность изнутри. Поэтому человек изначально не целостный.

И тут Кляйн вводит концепт «репарации» — восстановление психики во взрослом возрасте через доброе отношение к другим. Человек, проявляя заботу, фантазмически «исправляет» родителей, уменьшая тревогу и обретая уверенность. В этой модели личные границы теряют ценность: внутри них нет целостности, а психика нуждается в другом для восстановления. Это хорошо обосновывает альтруизм как путь к психическому благополучию, который можно аргументировано противопоставить терапевтической идеологии границ.

Апология комфорта

Это одна из самых странных идей терапии. По своему опыту каждый знает, что многие вещи, которые в моменте дискомфортны, в дальней перспетиве ведут к благу. Занятия спортом, просмотр авангардного кино, ухаживание за детьми и тд и тп. То, что кофморт понимается как нечто самоочевидно ценное на что надо делать ставку, лишает смысла массу веще, делающих жизнь осмысленной и интересной.

Выводы

Итак, мы показали как терапия разрушает жизненный мир, теперь вопрос — что с этим делать? Исследования терапии дают путеводную нить.

Многие из них показывают, что ключевые элементы успеха терапии не зависят от конкретных техник или теоретических подходов. Например, они представлены в книге The Heart and Soul of Change: Delivering What Works in Therapy. Авторы провели анализ исследований по когнитивно-поведенческой терапии (КПТ), психоаналитической терапии, гуманистической терапии и другим подходам. Вывод: различия в эффективности между направлениями терапии минимальны — гораздо важнее индивидуальный стиль терапевта и терапевтический альянс.

В целом это то, что называется «общими факторами терапии». Социолог Хоу пишет, что клиенты склонны рассматривать терапевтический процесс как состоящий из трёх «движений» или последовательностей:

1. Примите меня.
2. Поймите меня.
3. Поговорите со мной.

Основным фактором, к которому клиенты возвращаются снова и снова при оценке терапевтической эффективности, и который, по-видимому, является основополагающим фактором во всех оценках, является «теплота и дружелюбие терапевта».

(Что касается психоанализа. Многие его выбирают, предполагая, что к их психике будут применены богатейшие интеллектуальные континенты под названиями Фрейд, Лакан, Кляйн и т. д. Они ожидают иметь дело с теоретически очень прокаченным специалистом. Так вот, главный секрет психоанализа заключается в том, что для проведения эффективной терапии аналитику достаточно знать теорию на очень базовом уровне — или даже не знать вовсе, а самому ходить на анализ и научиться разговаривать с анализантами. То есть овладеть «общими факторами терапии». Если же он ещё обладает сильной личной харизмой, то успех психоаналитику гарантирован. Есть два подробных исследования, подтверждающих это. В них одна группа получала психоанализ, другая — общие факторы (то есть плацебо). Людям в обеих группах стало лучше, но без значительных различий. Исследования гуглятся: Wampold et al. (1997), Luborsky et al. (2002).

А между тем когнитивно-поведенческая терапия, имеющая репутация поп-психологии, показала положительную динамику на 15% выше в группе, получавшей терапию.

Это не обесценивает теории психоанализа и других школ. Эти книги содержат глубокие знания о человеке и обществе, и их стоит серьезно изучать. Факт в том, что их богатство непереводимо в прямую полезность для частной жизни. Между тем психоанализ, во многом невольно, делает вид, что переводимо, чем привлекает клиентов.)

…

Словом, оказывается, терапия помогает не потому, что у неё есть особые методики, а потому, что она даёт то, что может дать другому практически любой человек бесплатно.

Психолог Эрнесто Спинелли как-то написал:

''Терапия — один из немногих способов, которые мы нашли, чтобы противостоять определённым формам человеческих страданий и боли. Да, в идеале наши семьи или друзья, или даже мы сами должны быть более чем достаточной заменой терапевтам. Но в мире, в котором мы живём, это не всегда так, и в некоторых случаях, к сожалению, эти же самые люди могут быть основным образом вовлечены в боль и страдания, которые мы испытываем. Как говорил комик Ленни Брюс: людей надо ориентировать на то, что есть, а не на то, что должно быть''

С последним не хочется соглашаться. Всё-таки сознание, озабоченное общественной жизнью, имеет в виду прежде всего то, что должно быть. Пусть оно всегда размыто и дискуссионно. Но вряд ли многие будут спорить с тем, что реставрация жизненного мира — важная и реалистичная задача, особенно в нашу эпоху, когда поддержка и взаимопомощь критически важны.

Поэтому, когда люди предоставляют друг другу общие факторы терапии бесплатно, они возвращают из сферы рынка то, что стало платным, — внимание, эмпатию, и фокус на другом человеке. Они действуют не просто в рамках частных отношений, а становятся общественными активистами, культивирующими жизненный мир.

Конечно, для новых мотивов солидарности необходимо создать эмоциональный соблазн, аффективную убедительность. Это задача для дальнейшей работы.