С Верой Горбань мы познакомились лет пять назад благодаря Ольге Левской и Владимиру Полухину, которые вытащили меня на концерт в Красноярск. Я знал, что она пишет песни (а также профессионально шьëт, фотографирует, рисует, реставрирует картины), но не знал, во что это всë выльется. А вылилось со временем это в чудесное панк-кабаре «Малина», которое за год своего существования произвело фурор на музыкальной сцене Красноярска. О том, как всë начиналось и чем закончится, я и поговорил с основательницей группы.

— Как ты организовала группу?

— На самом деле это смешная история: я ничего не организовывала, абсолютно. Песен очень много, некоторым из них более десяти лет. Просто в прошлом году на «Мире Сибири» сидим мы как обычно у костра: тридцать человек народу, по очереди на гитаре играем… Я пою какую-то очередную песню, и тут какая-то барышня спрашивает: «А где можно послушать записи? — Нигде. — Как нигде?!» И давай она на меня кричать, ругаться на тему того, как она будет жить без моих записей, если ей необходимо именно вот это настроение — и каждый день — и что вообще за безобразие, и почему у меня записей нет, хотя девочка не маленькая, могла бы уже и озаботиться. В общем, наутро она сделала вид, что была слишком пьяна и ничего не помнит, но при этом краснела, сдаëтся мне — врала. И я подумала, что прокрастинация — дело хорошее, но можно бы и сделать уже что-то с этим всем. Всë время казалось, что подходящего времени, чтобы играть-петь не было и не будет. Сначала было «слишком рано»: вроде как сказать нечего. Потом как-то вдруг стало «слишком поздно»: дети, работа, какие-то другие интересы. Периода же между этими состояниями не было никакого. И стало понятно, что надо просто брать и делать. Я написала по этому поводу длинный душещипательный текст, выложила его во «вконтактик», придумала название для группы, в которой была только я и штук 50 песен, потом Маша Поташкова (автор «малиновых» песен), которая на тот момент жила в Новосибирске, пошутила на тему того, не переехать ли ей обратно в Красноярск, чтобы заниматься вместе со мной музыкой…

— А откуда ты знаешь Машу?

— Маша когда-то пела в группе «Последний шиллинг» и тусовалась в кафе, которое ныне «Толстый край», а тогда было «Инглиш скул». Там я делала фото-ночь в стиле «декаданс», на ней мы и познакомились. С тех пор мы успели вместе и пошить, и поиграть, и попеть, и в Ергаки сходить. Она за это время вышла замуж, развелась, переехала в Новосибирск, приехала обратно, опять уехала в Новосибирск, и тут-то…

— Когда ты увидела это сообщение, то подумала, что это тот самый человек?

— Я сначала вообще ничего не подумала, честно говоря. То есть я придумала, что вот есть «Малина», в «Малине» девочки, название приползло само. Сразу с логотипом: малина как битловская клубника, размазанная такая.

— Как остальные музыканты нашлись, кроме Маши?

— С Юлей, нашей балалаечницей, мы познакомились на крыше. Я там делала концерт группы «Медвежий угол», она с подружками пришла, мы увидели друг друга, потом пересекались на более-менее общественных мероприятиях, на каких-то поэтических вечерах с музыкальным сопровождением… И вот, прошлой зимой я искала балалайку. В одной из песен она была критически нужна, и я кинула клич: а давайте вы дадите мне в аренду балалайку, и будет мне счастье. На что Юля мне берëт и пишет: «Тебе к балалайке девочка не нужна?» Так появились Юля и балалайка. Потом Юля просто взяла и привела Алëну, скрипачку. Помимо скрипки у Алëны обнаружился голос. И стали мы играть и петь.

— Ты используешь только свои тексты или ещë какие-нибудь?

— Ещë какие-нибудь тоже использую. У меня нежные отношения с книгами, порой гораздо нежнее, чем с людьми. У меня нежные отношения с текстами. И иногда так бывает, что есть музыка, а слов не пришло. И я знаю, что есть на свете Саша Лисица, которая уехала в Питер, но когда-то давно мы с ней договорились о том, что определëнные тексты отходят на растерзание мне. Есть прекрасная Марина, которая пишет очень мелодичные тексты. Они не стихотворные, они прямо песенные, они поются сразу, они даже читаются — если просто читаются — нараспев. И есть прекрасная Маша, — она же Шутник, она же Дана Сидерос — на тексты которой я сейчас пытаюсь что-то писать. Еë тексты очень атмосферные и очень вкусные, я бы даже сказала: нажористые. Также с Машей (Поташковой) в соавторстве мы написали три песни.

— Ты пишешь только тексты песен или стихи тоже?

— У меня есть стихи, у меня есть сказки.

— Что из этого ты начала сочинять раньше?

— Стихи. Я сегодня пела песню на своë самое первое стихотворение, которое написала в 18 лет. Я просто сидела, и оно как давай из меня переть неистово. Это блюзец такой с балалаечкой.

— А как ты начала писать песни?

— Давно это было… Стихи я начала писать, когда мне было 18, а песни были чуть позже, и было это некоторым образом связано с бардовской тусовкой, красноярской и не очень…

— Ты общалась с бардами?

— Немножко. Я бегала по бардовским фестивалям и орала, что ненавижу бардовскую песню. Из меня бард, конечно, вообще огонь. На самом деле я общалась со «столбистами»: за одним из них моя сестра была замужем. Так получилось, что он играл на гитаре, а я вот на гитаре не играла, зато у меня есть голос и я умею им что-то изображать… Я не помню, какая песня была первой. Может быть, еë вообще уже не сохранилось. Помню, какую песню первой разучила на гитаре: «Безнадëга» Вени Дыркина.

— Почему одни девочки у вас в группе?

— (поëт) Потому что, потому что… Есть несколько версий. Одна из них: я просто отвратительная женщина и ненавижу всех мужчин. Версия смешная, мне кажется, надо еë учитывать. Вторая версия — моя (смеëтся). Она заключается в том, что мужские и женские коллективы очень по-разному звучат. Женские мягче, но и безумнее. Вспомнить тех же «Колибри» или Dakh Daughters Band. Есть специфическое звучание у женских коллективов, оно мне нравится. Потому что мальчики, они такие… Не хочу сейчас грубых слов говорить, но — квадратно-гнездовые.

— А вы сразу решили, что вы будете панк-кабаре, или всë же были думы какие-то податься в другую сторону? Фолк, например.

— Всë, что после создания группы писалось новое, — «Гель для очистки совести», «Дура» — делалось уже осознанно как вполне себе панк-кабаре. Да, мне там не хватает медных духовых и кордебалета, конечно, но по ним и так слышно что они — из этой оперы.

— Скажи мне, как идеолог…

— Мне не нравится это слово.

— Скажи сама тогда, кто ты.

— Я корень куста малины (смеëтся).

— Хорошо. Скажи мне, как корень куста малины: вы организовались на почве желания песен поиграть или, скажем, славы всемирной достигнуть?

— Если это ставить целью, — вот мы сейчас запишем альбом, сделаем турне и другие сказки народов мира — то можно лихо обломаться где-то по пути и просто перестать. Поэтому мы изначально постулировали следующее: мы поëм, потому что не можем не петь. Это такая потребность, которую нельзя подавлять. Посему мы играем, поëм, выступаем, а требования к этому всему в виде популярности, финансовой окупаемости… Их можно выдвигать когда-нибудь сильно после. Потому что когда всë в процессе, когда оно маленькое-свеженькое, его можно этим сильно испортить.

— А чем ты готова пожертвовать ради известности?

— А зачем жертвовать?

— Вот представь, что приходят люди и говорят: мы готовы дать вам миллион баксов…

— Давайте.

— Но! Музыканты будут другие, а песни вам немного подправит Лариса Рубальская.

— Я даже не знаю, кто это (смеëтся).

— Смотрите, Вера Александровна. У вас фотогеничное красивое лицо, у вас песни интересные, но мы хотим лишь немного лоска привнести, то есть ради известности вам придëтся пойти на некий компромисс… А в ответ мы вам гарантируем гастроли по всей России, полные залы, телевидение и всë, что угодно.

— То есть ты сейчас размер компромисса хочешь выяснить?

— Да.

— Короче, смотри. Авторский материал на то и авторский, что когда в него вторгается кто-то, он таковым быть уже не может. Это уже что-то другое.

— Но продюсер приходит к тебе с мешком денег…

— Продюсер приходит ко мне с мешком денег, и я говорю продюсеру, что мои тексты менять не надо. Потому что мои тексты поменяны достаточное количество раз, — мною в том числе — и я считаю, что каждый мой текст в достаточной степени идеален. Аранжировки можно менять, но только совместно со мной, а не «мы будем делать вот так и никак иначе».

— А музыканты?

— Я вообще думаю, что у «Малины» должно быть несколько разных составов.

— Как у «Ласкового мая».

— А чего нет-то?

— С какой целью?

— Если я, например, хочу немножко заработать бабла, потому мне зачем-то оно нужно, и мне нужно сделать фан и с этим фаном пойти по нашим ресторанчикам, то мне материал нужно обкатать. Для этого мне нужен состав, в котором у меня есть басист, медные духовые, ударник, всë это тыц-дыц, там-тара-дам. У меня изначально было два списка песен: одни танцевальные, а другие — чтобы подумать. И можно для людей, которым нужно не только «ай-лю-лю», делать сольные выступления, никто не мешает. Но для этого нужен немного другой состав.

— Я забыл задать традиционный вопрос в самом начале, сейчас исправлюсь: как ты пришла в музыку?

— Это всë тяжëлое детство в приличной семье (смеëтся). Я росла в комнате с книжным шкафом в семье, где мама всë время играла на пианино: она закончила Новосибирскую консерваторию. Мама преподавала в музыкальной школе, в которую меня с радостью определили. Это были весëлые голодные девяностые. Я начинала со скрипки. На скрипке я играла в целом восемнадцать лет: музыкальная школа, лицей, колледж, академия. Академию я не закончила: не смогла.

— Ты не смогла, или…?

— Не смогла, не вписалась. Довольно бессмысленная штука. Что делает скрипач, когда заканчивает академию? Он садится в оркестр, преподаëт в музыкальной школе, и, например, ещё работает в ЗАГСе, на свадьбах в ресторанах. А я не могу. Было изначально понятно, что ни в какой оркестр я не сяду. И людям, которые едят, я тоже не могу играть. Лучше я выйду и буду стритовать на улице. И тогда будут останавливаться люди, которым интересно то, что я делаю, и с ними будет в этот момент что-то происходить. Это лучше, чем пойти в ресторан, чтобы играть на свадьбе. В оркестре — совсем тоска. Музыкальные школы — это своеобразные паучьи банки (смеëтся). Была ещë мысль уехать в Европу, чтобы там выучиться и опять же сесть в камерный оркестр. Там зарплаты в камерном оркестре хватало бы на то, чтобы жить нормально. Здесь так не прокатит.

— Хорошо. Совершим скачок обратно к «Малине». Вы чувствуете свою какую-то сибирскость, красноярскость? Чувствуете ли, что вы глашатаи города? По крайней мере, я слышал в песнях чëткое упоминание: Красный Яр и…

— Это не мой текст. Это песня группы «Безразницы», в которой я некоторое время играла.

— То есть ты так же свободно могла бы писать свои песни во Владивостоке, Питере, Минске?

— Думаю, да.

— Ты упомянула группу «Безразницы»…

— Да, так она и называлась. Знаешь как название образовалось? СМС-переписка: «А как группа называться будет? — Без разницы. — Это название? — Да».

— Разных проектов у тебя было много?

— Достаточно много, если считать со школьных времëн и не забывать все микропроекты.

— Вы с какими-то группами красноярскими дружите? Ну, вы кому-то импонируете, кто-то вам нравится, всë такое прочее…

— (смеëтся) Ну, у нас есть «Гоблины», с которыми мы не дружим, но мы их знаем. А они нас нет. Они ни разу, кстати, не были на наших концертах. Ещё есть группа «Галия». Мы очень разные, но целевая аудитория в городе сопоставима у нас. Я очень мало знаю сейчас красноярских групп…

— То есть вы не в тусовке?

— Я попытаюсь корректно формулировать. В общем, у нас сейчас много новых групп появилось, и я их не знаю. Я их даже не слышала, но судя по тому, что хлопцы говаривают, есть группы хорошие. Может быть, с ними стоит дружить. Мне очень нравится минусинская группа «Живая вода». Они всë хотят, чтобы я с ними чего-нибудь пела, но мы слишком в разных местах.

— Помнишь первый концерт, на котором ты побывала?

— Моя сестра старше меня на десять лет. Конечно же меня оставляли с ней. Мама работает, папа где-то есть, но отдельно. Сестра очень долго была мне мамазаменителем. Таскала меня с собой везде. На первом рок-концерте я была лет в шесть: какое-то ДК, много шума, мало света, что-то мигает. Самые ранние воспоминания это прогулки по набережной с босоногими людьми в джинсах и жизнь на столбах в домике рядом со зверинцем. Была квартира на Предмостной, на двери которой был нарисован огромный глаз. Это был «глазок», через него смотрели на внешний мир. Были странные и весëлые люди в квартирах без мебели, зато с книгами. Хипари, которые делали костюмы и ходили потанцевать в них на улицу Мира, музыканты, которые играли там же, безумные художники. Все они были очень деятельные. У них все время происходило что-то прекрасное и безумное. Потом были и другие тусовки, конечно, но они не были про музыку.

— Ты чувствуешь преемственность какую-нибудь?

— С теми? Даже не знаю. Наверное, да, если в целом так посмотреть на мою квартиру, на образ жизни…

— Расскажи о своих кумирах в детстве и сейчас.

— Как-то очень сильно различается: классическая музыка и… В общем, всë, чему меня учили, и чем я жила очень долго. Потому что ты меня спрашиваешь про кумиров в детстве, а я вспоминаю всяких Перельманов, которые Паганини играют, и такая сижу и думаю: «А я вообще когда-нибудь так смогу?» Знаешь, я не фанатею. Я не слушала группу «Кино». Мне кажется, чтобы быть кумиром, ориентиром, надо быть вообще идеальным. Я стала постарше и начала слушать Pink Floyd. Был Науменко, «Аукцыон», Арефьева, Умка, «Ноль»… Кажется, всë. Мне даже БГ был долгое время очень «не».

— А когда перестал быть «не»?

— Знаешь, пару лет назад стал более-менее, а до этого было какое-то отторжение. Я даже обосновать никак не могу это отторжение, оно просто было и всë. Я поняла, что там и тексты, и музыка, и целая эпоха, но — нет. Очень долго хотела сходить на концерт Умки, потом она наконец приехала в Красноярск, и первое, что она сказала на концерте после второй, кажется, песни: «Вот говорил мне Торин лет 17 назад: поезжай в Красноярск будет круто. Я приехала в Красноярск, и правда круто. Только долго что-то ехала». Очень долго хотела, чтобы приехала Арефьева. Она приехала — и больше я на еë концерты не хожу. Потому что у меня не совпали еë песни с еë манерой поведения. С Умкой же мы обнимались, да. Сейчас из музыкантов, на которых я могла бы ориентироваться… Я вообще не могу назвать какую-то группу. Есть группы, у которых есть определëнная манера пения. Есть группы, у которых есть определëнное звучание в той или иной песне. Например, у The Dresden Dolls иногда очень интересные решения для некоторых песен есть. Так что по кусочкам, как мозаику, я могу сложить образ идеального музыканта, но целиком такого я не встречала.

— Красноярск — комфортный город для проживания группы?

— (смеëтся) Нет. Ни по каким параметрам.

— То есть ваша концертная деятельность вас не устраивает?

— Наша концертная деятельность в том числе упирается в то, что у нас нет помещения, в котором мы могли бы комфортно выступать. Просто в городе в принципе нет такого помещения. То есть они как бы есть, но такие места находятся в глубочайшей запинде, вмещают 200 человек, и там есть бар. Либо место находится в центре, но вмещает 70 человек — впритык. И там есть бар, да.

— Бар — это обязательное условие для вас?

— Да.

— Почему?

— Потому что так смешнее. У нас не тот формат музыки, чтобы в театре где-то играть…

— А если бы вам предложили написать музыку для театра? Или для фильма.

— Я бы с удовольствием написала музыку для фильма или театральной постановки, у меня что-то такое проскакивает иногда. Но это опять же не та музыка, что мы сейчас с «Малиной» играем. Разве что пара песен, которые атмосферные самые: арфу добавить, и вот тебе сказочка такая. В общем, нам нужно, чтобы было место, где попрыгать, место, где выпить, и вообще чтобы было место, куда поместиться, поставить аппаратуру. Как-то всë плохо с помещениями. Грустно, плакать хочется.

— Гастроли были у вас?

— Мы ездили на «Мир Сибири». Нас взяли на малую сцену, после концерта я сказала: «Ах, хорошо!» И мы расползлись на отпуск.

— А на сколько альбомов песен у тебя хватит?

— Из тех, что меня устраивают как материал, над которым можно поработать — на два альбома есть. Если прямо вот совсем представить альбом такой, который мне будет нравиться-нравиться — на один.

— Каковы же ваши дальнейшие планы?

— Это гадкий вопрос (смеëтся). Я не знаю, какие у меня планы на дальнейшую жизнь, а ты меня про группу спрашиваешь. У меня момент в жизни, когда я остановилась, смотрю вокруг: а что происходит, скажите? Но если чисто технически подойти к этому вопросу, то у нас до весны должны произойти три концерта. Один, например, с группой «Галия». Они нам предлагали, но пока ничего конкретного не произошло. Но произойдëт, наверное. И я хочу, чтобы этим летом группа неистово поездила по фестивалям: «Мир Сибири», «Устуу-Хурээ», «Вотэтно», Baikal-Live. И можно ещë куда-нибудь попасть, потому что зазор по времени между фестивалями большой.