Говорят, самиздат сгинул. В эпоху, когда всë можно выпустить, имелись бы деньги (в рамках закона, разумеется), нет смысла тайком передавать друг другу отпечатанные на «Олимпии» экземпляры нетленных творений человеческого разума. Но всë же некоторые люди занимаются выпуском книг. Некая аура первопроходства остаëтся. Зачем создаются малые некоммерческие издательства? Почему они берутся издавать других авторов, как они это делают? Об этом и о многом другом (на самом деле — больше о другом) поговорил с Дмитрием Райцем и Дарьей Валовой Сергей Шуба.

***

Бердское шоссе, такси упорно двигается к Академгородку в надвигающихся зимних сумерках.

— Будет ещë Слава Ковалевич. Он сказал, что у него уже полгода стоит бутылка «Кедрового Райца» и он не знает, куда еë деть.

— Слава — это хорошо. Кедровка и ром тоже хорошо — наверное.

Эпиграф:

Райц, ты жопой в ëлке!

Увертюра 1

Вячеслав Ковалевич: Давайте не будем уточнять, где я учился… Во-первых, в 18 лет я впервые увидел метро. Большая часть моих земляков училась в НЭТИ, и я практически жил — ночевал, конечно, в другом месте, — в этих общагах. А другая часть наших земляков училась в НГУ, сначала ФМШ, потом НГУ — и туда мы тоже наезжали, и это было целое приключение. Представляете, парень в широких тëплых штанах, с короткой стрижкой…

Дарья Валова: Райц сейчас в таких приехал!

ВК: У него нормальные. И я приезжаю в Академгородок, и нас ведут на дискотеку «в переходе» (ДВ, видя недоумевающее лицо Сергея Шубы, поясняет: «Переход между общагами»), и там врубают какую-нибудь «Нирвану», и парни рядом со мной начинают трясти своими хаерами, и я тоже поддаюсь всему этому. Как-то было здорово, да. И в своëм институте я единственный делал вид, что я типа независимая богема, все остальные были в основном из области…

ДВ: И были зависимая богема. (смеëтся) Богема, зависящая от сельского хозяйства.

ВК: Первую сессию я сдал на «отлично», а потом уже было неинтересно.

Дмитрий Райц: Я помню, когда у нас были общие дисциплины, мне внезапно понравился матанализ. Друг мне дал учебник, по которому можно было нормально к экзамену подготовиться. И одна теорема… а, «первый замечательный предел», я помню, когда прочитал доказательство, подумал: «Это же действительно красиво, как само доказательство выстроено».

ДВ: Я это поняла, когда работала в Лаборатории научной анимации, и научный консультант объяснял что-то детям про математику, а я мимо ходила картиночки раскладывала и такая: блин, почему мне в школе никто так про математику не рассказывал, это так классно, почему я всë это проканала? Очень было обидно.

(В этот момент ВК делает фото СШ и тот, отрываясь от пирога, говорит: «Вот как ты не любишь интервью, так же и я не люблю, когда меня фотают, когда я кушаю».)

ДВ: У вас полная взаимность!

ВК (обращаясь к СШ): Я, кстати, нашëл же фотку из ГПНТБ в оригинале. Ты неплохо там выглядишь.

СШ: Вот, я же говорил, что она существует.

ДР: Он, наверное, там ест?

ВК: Нет, он там подсвечивает своë лицо телефоном, видимо, я попросил, чтоб он включил телефон и подсвечивал. Там нормально.

ДР: У тебя иногда всякие странные просьбы. Я помню, как крутил это… (разводит руками)

ДВ: Да, было весело, Райц бы ещë эти шутки не рассказывал про порнофильмы, было бы совсем эффектно. Я даже выучила это слово.

ВК: Напомни, тогда было смешно, а сейчас я что-то забыл.

ДР: Это было в ГПНТБ во внутреннем дворике, Слава делал Даше фотосессию. Раз я уже был там, Слава попросил: возьми вот это оргстекло…

ДВ: Это было зеркало!

ДР: Там было и зеркало, а потом было и просто оргстекло, типа: двигаем вот так, чтобы блики солнечные создавать. Ну я делаю, а потом говорю: в порнобизнесе есть такая профессия, которая называется флаффер, я прочитал это в книжке про Монти Пайтон…

ДВ: Зачем у Димы в голове хранится столько фактов и он их все помнит — это загадка природы.

ВК (загибает пальцы): Математический анализ, музыка…

ДВ: Монти Пайтон, порнофильмы.

ДР: Так вот, флаффер в порнобизнесе — это человек, который между дублями всякими разными приспособлениями — специальными мягкими подушками там и не только — поддерживает порноактëру эрекцию.

ВК: Это не стоило слушать после третьей рюмки, скажем так. (смеëтся, в это время Siri из его браслета говорит: «Не совсем понятно, что подразумевается под «после третьей»)

Увертюра 2

ДР: …Мы впятером тогда посидели, у меня Антон Андриенко ночевал, в общем, я проснулся…

ДВ: А Серёжа Васильев тогда подозревал, что Полторацкий вообще уже никогда не проснëтся, раз он дома у него. (смеëтся)

ДР: Проснулись, всë нормально, позавтракали, пошли по работам — всë без проблем. А потом мы узнаëм, что Полторацкий как лежал на диване, мало шевелясь, так лежал до самых четырëх часов, когда он должен был брать интервью у Льва Рубинштейна, живого классика. И значит, он поехал брать это интервью и рассказывал про это так: вот, рядом со мной сидит живой классик и намекает, что мы с вами тут просто сидим, может, пойдëм коньячку выпьем и прочее, а я такой сижу и думаю: мне пойти лучше блевать до интервью или после? Я ему говорил, что надо было во время и на Рубинштейна, и так бы мы с ним вдвоëм попали в историю литературы. Точнее говоря, влипли… В итоге у него получилось интервью настолько плохое, что его даже «Кольцовский театральный вестник» печатать не стал. (смеются)

СШ: В Кольцово есть театральный вестник?

ДР: Я не знаю, возможно, есть что-то такое.

ДВ: Возможно, Полторацкий его тут же на месте организовал…

ВК: Сначала придумал, организовал, а потом сказал: нет, не примем. И самораспустился. (смеются) Я просто помню, что было большое интервью Димы Королëва с Рубинштейном…

ДР: Возможно, именно поэтому.

ВК: Хотя он же (Рубинштейн) приезжал дважды или трижды…

ДР: Я думаю, у него каждый раз будут брать интервью, журналист Татаренко тут как тут будет…

ВК: Я помню, был какой-то вечер поэтический в Агарте, а Миша Моисеев договорился про интервью, а я был просто очень пьян, и какой-то чувак сидел с нами за столиком, и он что-то нас спрашивал, и я что-то даже говорил. И мне сейчас страшно подумать, что я говорил, и ещë страшнее подумать, что, скорее всего, это был Татаренко. С вероятностью 98%. Ну что, вы говорите уже, вещайте.

Интервью, часть 1

СШ: Самый первый вопрос был — расскажите немного про себя, но вы уже немного про себя рассказали. (смеются)

ДВ: Довольно плохо.

СШ: Давайте, расскажите немного про себя лучше.

ДВ: В общем, была пьянка у Димы — это история издательства сейчас. Пили, возможно, «Кедровый Райц», и я говорю Диме: я знаю, как иллюстрировать «Англичан». Он такой: «А может, про медведей всё-таки проиллюстрируешь?» Я: «Не, не хочу про медведей, а вот «Англичан» знаю как». Он такой: «Ну ладно, давай “Англичан”. Про медведей, конечно, лучше, но и “Англичане”, в общем-то, сгодятся».

ДР: Я эту историю помню по-другому. Сейчас прямо «Расëмон» получается. Потом вызовем призрака… Я помню так: да, была посиделка у меня, и был разговор про медведей…

ДВ: Которые мне не нравились.

ДР (покладисто): Возможно. Ты тогда этого так прямо не говорила. Да, ты сказала это сейчас. Про «Англичан» тогда речь не заходила. А потом Саша Магзянова написала: «Кстати, между прочим, тут Даша говорит, что знает, как «Англичан» рисовать». А потом уже на новом «Чердаке» я подошел к тебе: «Тут в ставке Гитлера ходят упорные слухи, что ты знаешь, как «Англичан» рисовать — давай». И уже на «Новой книге», когда мы в баре «Откройрот» сидели, тогда и состоялся краеугольный разговор, что пора бы уже это всë нарисовать, издать, заработать миллионы и в ус не дуть.

ДВ: Я вот единственное что не пойму: почему кто-то с чего-то взял, что я могу что-то проиллюстрировать, откуда взялся этот слух — это загадка. Я сидела и рисовала картинки к «Малым ангелам», и рисовала, и никто о них не знал, они копились и копились тихо дома…

ДР: Ну, я не знаю, эта идея когда-то где-то возникла, зато смотри как хорошо всë в итоге получилось.

СШ: Вот смотрите, у меня был третий вопрос: расскажите, как появилось издательство, и получается, что на третий вопрос вы ответили, а на первый — нет. Давайте заново.

ДР: Рассказать про себя в духе советских автобиографий?

СШ: Анкет.

ДР: Я, Райц Дмитрий Владимирович, родился в городе Новосибирске 12 февраля 1990 года, деталей не помню…

СШ: Яркое событие детства.

ДР: На даче дедушка делал бассейн, залил из бетона каркас, но всë равно вода где-то протекала, в итоге это было домашнее искусственное болото, туда падали листья, гнили — мрачноватое такое место, и вот я сидел на краю этого сооружения, что-то там ковырялся и в конце концов плюхнулся туда.

СШ: Стал тонуть?

ДР: Нет, если бы я встал в полный рост даже тогда, я бы уже не утонул, но я маленько растерялся. В общем, папа прибежал, меня вытащил, а брат и дачные друзья смеялись надо мной. (пауза) Помню, как приватизировал на даче дерево рябину. Просто говорю: бабушка, можно эта рябина будет моя? Она говорит: можно. Так я дерево и приватизировал.

ВК: Бабушка, вот эту речку можно? — Можно! А гору? — Можно! Отличный подход к жизни.

ДВ: Мне кажется, это повлияло на твою дальнейшую жизнь. Даша, давай мы будем издательством — можно? Можно!

ДР: Мы скачем дальше от приватизации. Потом школа была. Класс был гимназический. Это ни на что особо не влияло, там были какие-то предметы типа латыни и риторики…

ДВ: О, у тебя тоже была латынь?

ДР: Да, я оттуда помню только, что «люпус» — это волк, а «аква» — это вода. Я больше занимался тем, что зарабатывал пятëрки, рассказывая учительнице различные факты из древнеримской истории — я именно тогда начал всем этим увлекаться историческим, вернее — Древним Римом. Было два увлечения у меня в младшей школе: животные и Древний Рим.

ДВ: А как же динозавры?

ДР: А, это было ещë до школы. Как раз пошли времена первых детских энциклопедий с картинками. Ещë были альбомы, куда наклейки вклеиваются. Всякие дурацкие: Том и Джерри, Черепашки-ниндзя и ещë образовательные. И был про животных такой альбом…

ДВ: У меня с насекомыми был. Там всякие сколопендры, многоножки, пауки классные.

ДР: Набор наклеек покупаешь, вклеиваешь по номерам, и у тебя было животное и информация про животное: где обитает, какие особенности… Так вот — школа. Был очень хороший класс, золотых и серебряных медалистов очень много, сейчас они по свету разбрелись, молодцы все, в общем.

СШ: Не хотел сам разбрестись по свету вслед за ними?

ДР: Как говорил Данила Багров: «зря вы так, я Родину люблю». Если серьëзно, в то время, когда это проще всего было сделать — в институте, когда во всякие программы по обмену относительно нетрудно было попасть, я такой вариант даже не рассматривал. Помню, в конце института возникла очередная такая возможность обмена, в Германии подучиться, а я подумал: «Если сейчас начинать, то накроется красный диплом (зачем он нужен, не понимаю сейчас), а там ведь учиться придëтся. Лучше я потом поеду туда туристом и всë посмотрю». Наивность была удивительная в некоторых вопросах. Сейчас, подожди. Я пытаюсь всë по полочкам расставить — это уже привычка прозаическая…

СШ (в пространство): Я уже пожалел, что попросил подробнее…

ДР (невозмутимо): Английский ещë очень был хороший в школе. Ольге Юрьевне — моя бесконечная благодарность. Там было постоянное погружение в культуру: народные песни пели и «Битлз», какую-то школьную газету английскую специально для нас выписывали, «sChOOLEnglish», до сих пор сносное владение языком — оттуда. В СибГУТИ же меня направили родители, но это не было так: «Я мечтаю поступить в балетное училище…» «Нет, ты будешь связистом!» Я в целом не противился.

ДВ: Ну не в балетное так не в балетное!

ДР: Да-да, не очень-то и хотелось. Ну и слава богу, а то эти колготки носить черные, танцуя злодеев… А к выбору института… Девяностые, как нам известно, были временем тяжëлым, но у меня что папа, что мама работали в связи, а это была одна из немногих отраслей, которая в это время чувствовала себя хорошо. У меня даже некая династия получалась: и мама, и папа закончили СибГУТИ, и брат закончил на несколько лет раньше, и вот я тоже…

СШ: Как творческая жилка-то проявлялась в вашей жизни в молодые годы, в средние и в последующие?

ВК: Билась ли она?

СШ: Да. Давала ли о себе знать, и когда это случилось впервые?

ДР: Хороший вопрос. В последних классах школы много чем хотелось заниматься. И музыкой — не умел. И рисовать — жутковато получалось. Кино хотелось бы снимать — но кто тебе даст денег снимать кино? Хотя, как раз в школе с ребятами на неплохую по тем временам камеру на даче стали снимать всякие штуки типа «Всем выйти из сумрака!». Тогда как раз вышел «Ночной дозор». Вот человек замирает, быстро включаем инвертирование цвета, чуваки подбегают, сзади становятся, и вот типа они из этого сумрака появились. Такие у нас были ещë развлечения, да. И получается в этой ситуации самое логичное было что-то писать. Ведь кажется: а что тут уметь? Слова я умею писать? Умею. Даже длинные и вроде правильно. Но я не имел представления, о чëм писать. Стихи я не писал, потому что я тогда не знал про верлибры. Я думал, что если стихи — то там должны быть ритм и рифма, и это меня напрягало. Сейчас на самом деле я думаю, что попади ко мне в те годы книжка Уитмена, я не уверен, что стал бы прозу писать.

ДВ: Минус прозаик.

ДР: Да. Какое-то время я думал, что надо писать пьесы. Там же не нужно никаких описаний делать, поэтому проще. Разговоры они и в прозе разговоры, зато описаний не надо.

ВК: Сколько тебе было лет?

ДР: Стыдно признаться: лет восемнадцать. То есть пора бы уже понимать. У меня было даже немного набросков, но все они куда-то потерялись. Но на первом курсе появилась некая идея, и я долго думал над ней, как еë раскрутить. Я помню дату, когда начал писать рассказ: тогда она (дата) мне ничего не говорила — 16 июня 2008 года. А собственно про то, что это Блумсдэй и всë такое, я узнал много позже. Я запомнил, что это был понедельник и примерно когда, ну и вычислил…

ВК неудержимо смеëтся.

СШ (невозмутимо): Вернëмся к прозе.

ДР: Получается, что первый рассказ я написал в 18 лет. Я надеюсь, что ты это всë сократишь.

СШ: Это ты сократишь.

ДР (страдающе): Ну нет, почему опять я?

ДВ: А нефиг было столько трындеть.

ВК (глубокомысленно): В начале было слово.

ДР: Мда.

ВК: Когда ты понял, что произошло полное привыкание и ты подсел?

ДР: На самом деле я, даже начиная первый рассказ, понимал, что нельзя будет остановиться. Мне, честно говоря, процесс не сильно нравился, мне и сейчас он не сильно нравится, приходится себя заставлять, но я понимаю, что надо продолжать.

СШ: Что это за иррациональное чувство такое? Или рациональное. Как ты с ним сосуществуешь?

ДВ: Я все новогодние праздники наблюдала, как кот жрëт ëлку — очень колючую ëлку сидит и жрëт. Мне кажется, то, чем Райц занимается, сродни этому процессу.

ДР: Прекрасная метафора. Это что-то вроде… Когда не пишу, как будто смысл жизни теряется, я немного не понимаю, что я вообще делаю. Некомфортно и растерянно я себя чувствую, вот.

СШ: Скажи мне, а пробовал ли ты когда-нибудь писать стихи? Для сравнения, расширения кругозора или от избытка чувств?

ДР: Я однажды писал, только это была проза в столбик.

ДВ: А где разница, ну-ка, ну-ка? Нигде.

ДР: Может быть, но я-то организовывал по принципу прозы. Это было в очень тяжелое время, непредумышленная реакция на события. В 17-м году умер папа, и, пытаясь что-то сделать, как-то совладать с отчаяньем и ужасом, я начал писать эти тексты в столбик.

СШ: Ты себя потом не спрашивал, почему именно так?

ДР: Я думал над этим, ответа особо не нашëл, а мне Серëжа Васильев аналогию провëл, когда мы с ним говорили. В блокадном Ленинграде во время самой жëсткой первой зимы люди стали писать ужасно много стихов, самого разного качества, были гении, как Гор, были графоманы, но внезапно столько людей стали всë это писать — какой-то необъяснимый всплеск. Попытка заслониться от ужаса и боли изящной словесностью…

ДВ: Мне кажется, что ритм там не последнюю роль играл, он заговаривающий…

ДР: Да, полумагический такой. Я не могу сказать, что не думал, когда писал, совсем не думал о художественных средствах. Когда появлялась совсем уж сентиментальщина, я еë отбрасывал. Такой момент был. А ритмика как попытка заговора — забормотать, ритм ещë и дыхание — продышаться, это возникло непроизвольно и длилось определëнное время, это я чëтко отследил. Было так, что я напишу прозу, не связанную с этим, а написав, снова понимаю, что могу писать верлибр, и пишу. И таким образом цикл определëнный возник, а потом, когда он написался — всë кончилось.

СШ: Ага. Сейчас проверим, пишется ли это вообще, а то представляешь, ты тут говорил-говорил, а оно… И потом выпьем.

Часть 2

СШ: Ты ответил на важный первый вопрос, перейдëм к Дарье.

ДВ: По тому же сценарию? Мой рассказ будет немного короче, он в 90-м году родился, а я в 93-м. Дарья Максимовна Валова. Новосибирск, Троллейный жилмассив.

СШ: Привет Климаковой, Полежаеву, Метелькову…

ДВ: Саше Магзяновой привет, я с ней в одном классе училась. Это единственное хорошее, что было со мной в гимназии — Саша Магзянова. В гимназии мне было мучительно, в 9-м классе я пыталась оттуда уйти в Худучилище, потому что оно было прекрасное и восхитительное, но…

СШ: А как ты узнала про Худучилище?

ДВ: Пошла на какую-то рисовательную олимпиаду, я в художке училась. Прихожу туда, а там люди ходят в обмазанных краской комбинезонах, тут же что-то жуют, тут же что-то рисуют, на стенках красивые картинки висят, и я думаю: «Господи, как прекрасно, вот ведь люди живут! А я в этой гимназии, в этой форме, в этих жилетках дурацких, на какой-то математике сижу — что я там забыла?»

ДР: Хорошо, что не патологоанатомов посетила…

ДВ (невозмутимо): Но зачем-то отучилась в этой гимназии 11 лет и оказалась потом на филологии. Но. Я вообще-то поступила на худграф, но решила, что туда я не пойду, а пойду на филологию. А в итоге всë равно картинки рисую.

СШ: А почему ж ты не пошла на худграф?

ДВ: Из НГУ, во-первых, первые позвонили, а во-вторых, это у Райца, может быть, династия связистов, а у меня мама совсем не была бы рада продолжению учительской династии. Правда, в итоге всë равно две работы из трëх связаны с преподаванием. Интересно, что бы было, если не оказалась бы в НГУ. Но мне кажется, всë равно бы здесь сидели, я бы тебе картинки рисовала.

ВК: На самом деле, я думаю, у каждого из нас были такие события, благодаря которым мы бы здесь не собрались. Райц 16 июня не написал бы свой рассказ…

ДВ: Он не написал бы свой рассказ?! Да ты посмотри на него: не 16 числа, так 17 он бы написал свой рассказ, это неотвратимо просто.

СШ (обращается к ДВ): А что у тебя было неотвратимого в жизни?

ДВ: Слушай, я не знаю, что было неотвратимого, но мне кажется, то, что происходит сейчас — это неотвратимо. Я бы ему рисовала этих дурацких «Англичан» — то есть «Англичане» прекрасные, это картинки дурацкие…

ДР: Хорошие картинки. (поясняет) Мы с Дашей договорились, что мне нравятся картинки и не нравится текст, а у неë наоборот.

ДВ: Ну и вот. Что ещë рассказать? Институт был прекрасный, университет — это место, которому я была бесконечно рада, у нас был великолепный курс, я безумно любила всех этих людей, нас было очень мало, и мы все постоянно тусили вместе. Это была суперподдержка и взаимопомощь, и вселенская большая любовь, и всех всë устраивало, и очень было грустно, когда всë закончилось. Про университет я могу долго восторженно говорить, я ни разу не пожалела ни о худграфе, ни о Худучилище и о всех других возможностях, которыми я решила не пользоваться.

СШ: А кем ты должна была стать после окончания?

ДВ: Что у меня там в дипломе написано? Я филолог-литературовед. Это совершенно ничего не даëт, ну работала бы в институте филологии вместе с Полторацким, пока нас обоих не уволили бы (смеëтся), но пока я училась, была свято убеждена, что пойду в аспирантуру, что буду преподавать… А потом как-то так получилось, что пошла танцевать фламенко, и моя преподаватель в какой-то момент уехала в Питер и сказала: «Даша, знаешь, может быть, ты хочешь преподавать и взять студию на себя?» Я на тот момент танцевала года полтора и сказала: «Знаешь, наверное, хочу». Не получилось из меня литературоведа, учëного, преподавателя…

ДР: Вообще как-то Академгородок людей на танцевальный лад настраивает. Это почти как у Шукшина: а вот как-то веселее стало жить в деревне. Выходишь на улицу, даже не завтракал, а вся улица лежит и хохочет. У меня просто одноклассник Костя учился в НГУ на мехмате. В школе он был полненький, ходил в пиджаке, большом ему по размеру, в очках таких — старшеклассники дали ему прозвище Татарин-олигарх, а здесь он увлëкся и стал танцевать хастл…

ДВ: Фу, хастл.

ДР: Идëт война стилей, видишь.

СШ (обращаясь к ДВ): Где сейчас ты работаешь?

ДВ: Я работаю в редакции НГУ. Очень свободно там работается, к счастью. То есть я могу не присутствовать на работе шесть дней из семи…

СШ: А в воскресенье ты танцуешь фламенко, что, в принципе, уважительная причина (смеются).

ДВ: Фламенко я танцую шесть дней в неделю, а в предконцертные времена семь дней в неделю, так что непонятно, что из этого работа…

СШ: Ладно. Третий обширный вопрос, одобренный Сергеем Васильевым. Считаете ли вы себя спасителями сибирской литературы? Существует ли вообще региональный контекст, как вы считаете? Вроде как вас покупают в Питере и Москве, потому что вы хрен знает откуда.

ДВ: Это Сергей Сергеевич придумал.

СШ: Нет, он помогал одобрять.

ДР: Он помогал с формулировкой «хрен знает откуда». Но вопрос понятен. А зачем и от чего спасать сибирскую литературу? Еë может быть от некоторых лиц неплохо бы спасти, но мы не киллеры, мы издательство. Уголовный кодекс надо чтить, как завещал Остап Бендер. Да и опять же, конкретно: сибирская ли она? Это вопрос.

ВК: Надо выпить за сибирскую литературу. Не то чтобы я хотел выпить, но момент требует.

Оживлëнно выпивают.

ДР: И вот. Спасение утопающих дело рук самих утопающих — один из девизов нашего проекта. В Новосибирске — ты можешь подтвердить — хороших поэтов очень много. Всяких разных. С прозой здесь посложнее. Мало прозаиков. Хотя поэты начинают более серьëзно заниматься прозой, мне это нравится. Она, конечно, более поэтическая: малая форма, телеграфная (орнаментальная) проза, но тем не менее… Я могу сказать, что в Новосибирске мало хороших прозаиков, но буду не прав — просто я знаю мало хороших и пока не понял, честно говоря, как их искать. Вот Тиханов, Сергей Юрьевич. Если бы он тогда в «Студию 312» не пришëл, я бы и не узнал про него. А он совершенно потрясающий, я не могу вспомнить ничего на него похожего. В довольно узких кругах он известен, но, на мой взгляд, он достоин усилий, чтобы о нëм услышало больше людей.

ВК: Ремарка, которую потом вычеркнете. По факту он известен в среде коллег, это всë отлично. Но как я тебе в своë время говорил, при наличии интернета, при наличии возможности найти кого угодно, как правило этот «кто угодно» не находится, потому что его просто не ищут. При возможности распространить самиздатовские книги в независимых магазинах, получается, что в условном Нижнем Новгороде появляются книги того же Тиханова, это предполагает, что реальных читателей, именно реальных, а не потенциальных, которые может быть найдут что-то в Сети, а может не найдут, так вот, реальных появится как минимум десять, двадцать… Но они будут. Более того, физическое присутствие этого текста и этой книги как отдельного произведения — текста и картинок — это некая, возможно я неправильно использую этот термин, синергия, и очень здорово, что это происходит или произойдёт. Пусть книга будет в ста экземплярах на всю страну, сто пятьдесят, двести, но этот механизм сейчас мне глубоко интересен.

СШ: Во мне сейчас созрел вопрос, на который Слава уже ответил, и очень хорошо ответил. Я его себе всë равно запишу. Звучит он так: почему вы не электронное издательство?

ДР: Так, а смысл? Каждый может опубликоваться в контакте, на фейсбуке, на прозе.ру той же. Это может сделать любой.

ДВ: Любой и делает.

ДР: Да.

СШ: Чем вы отличаетесь от любого?

ДВ: Ничем, но нам нравится книжки ещë и трогать.

ВК: Не, вот смотрите, есть пример близкий совершенно. Почему Реч#порт в конечном итоге издаëтся на бумаге? У него есть свой интернет-ресурс, на котором он публикует больше, чем на бумаге…

СШ: Мы в некотором роде ещë делаем бумажную версию, чтобы что-то осталось, когда всë ëбнется. По крайней мере — это одна из моих мотиваций.

ДР (обрадовавшись): Ну вот, краткий ответ на этот вопрос: чтобы что-то осталось, когда всë ëбнется! И маленько ещë про прозу, про которую начали немного сумбурно говорить и прервались. Про поэзию уже сказали, что она есть всяких сортов и видов, а прозаики — между ними нет среды. Эти люди находятся по отдельности практически все и на какой-то контакт идут мало. Если у поэтов есть своя большая среда, какие-то части могут временно враждовать друг с другом, какие-то постоянно враждуют друг с другом, но идëт какая-то литературная жизнь, то с прозой в этом плане сложнее, потому что большая часть прозаиков этим не интересуется и в событиях не участвует. Я не знаю, как в других городах в этом смысле, но в Новосибирске такое явно есть. Они каждый сам по себе существуют, что-то пишут, печатаются, издаются где-то и так далее, но при этом каждый остаётся поодиночке.

ВК (задумчиво): Прозаик — это не стадное животное…

Некоторое время обсуждают Андрея Бессонова, который опубликован в АСТ, выясняют, что он Алексей. Считают количество страниц в последней его книге. Узнают, что у него есть аудиокниги.

ДР (спохватившись): Так, а какой был вопрос?

СШ: Четвëртый вопрос. В чëм для вас измеряется успех, дамы и господа?

ДВ: Мне кажется, мы пока ещë не знаем, что такое успех, поэтому нам сложно ответить на этот вопрос.

СШ: Давайте тогда выпьем и начнëм категорию успеха определять. Успех, это когда к вам обращаются авторы? Или успех — вы продаëте свои тиражи? Или когда вы окупаетесь, или когда тираж приносит прибыль, что?

ДР: Вот когда всё это вместе, вот это вообще успех!

ДВ: А мы точно хотим, чтобы к нам обращались авторы?

ДР: Мне кажется будут проблемы, если нам начнут писать…

СШ: А вам есть куда писать, кстати?

ДВ (обращаясь к ДР): Я сделала почту издательства официальную…

ДР: Ого!

ДВ: Я же тебе еë скидывала, она есть в шапке паблика ВКонтакте. Правда не заглядывала туда, но, получается, написать нам можно.

ДР: Пока к нам не обращались, скажем так. Пока мы сами обращаемся к интересующим нас людям. Успех он в каждом случае успех. Вот когда нам передали сигнальный экземпляр, и ты смотришь, и в нëм всë хорошо, то это успех. Что задумывали, то и получилось.

ДВ: А я смотрю и думаю: картинки надо было без полей делать, бумагу надо было другую брать, шрифт мельче…

ДР: А я радуюсь. У Даши больше самокопания насчет макета.

ВК: Что для вас важно в книге как в физическом объекте?

ДР: Перефразируя Чехова, в книге всë должно быть прекрасно: и обложка, и титульный лист, и форзац, и шмуцтитул, и страницы, и пробелы, и оглавление…

СШ: Тогда такой вопрос. По каким критериям книги проходят в ваше издательство? Вот уже всë: вам пишут сто человек в месяц. Как вы будете определять текст, который стоит напечатать? Где та грань, когда художник поймëт, что он занимается тупо работой, когда что-то надо изобразить…

ДР: Не во всех книжках будут иллюстрации, это раз.

ДВ: Мне кажется, что вряд ли в нашей жизни издательство будет занимать такой процент времени, когда это реально станет прям работой-работой. Но у нас, например, есть намерение печатать больше прозы, чем поэзии. Уже какой-никакой критерий.

ДР: Да, значительно облегчает жизнь. Ну, а если сто левых чуваков пришлют нам свои рукописи, то мы все сто прочтём, что нам понравится, то и издадим. Пойдëт такой критерий?

ДВ: Пока что мне писал только один незнакомый человек с вопросом: а что нужно сделать, чтобы у вас издаться? И я сказала, что я всего лишь человек — предпечатная подготовка и надо, чтобы текст понравился Райцу. (смеëтся)

ДР: Пока у нас ситуация такая: после «Англичан» к нам, конкретно к Даше, обратился Полторацкий, мы сделали его книжку. Потом обратился Андрей Жданов, мы делаем его «Роботов апокалипсиса». У нас же с «Англичанами» процесс был очень интересный и получилось гораздо лучше, чем планировали. И возникла идея, что хочется продолжать праздник, движуху такого рода. А я был в Томске в командировке, пил томское пиво и подумал: мне кажется, я в голове преувеличиваю трудности. И пишу: «Даша, давай, короче, продолжать издавать книжки».

ДВ: А Даша на любые авантюры соглашается до того, как думает…

ДР (радостно): И так мы стали издательством.

ДВ: Кстати, наше издательство называется «Райц». Не «Дмитрий Райц» и не «Издатель Дмитрий Райц», потому что мы всë-таки вдвоем издаем книги. Просто «Райц» звучит хорошо. Можно было, конечно, назваться «Райц и Валова», но это уже звучит совершенно чудовищно.

ДР: Честно говоря, название меня немного смущает: такое незаслуженное стягивание на себя одеяла. Но был в истории похожий прецедент. Есть группа «Van Halen». Когда они думали над названием, вокалист (не Ван Хален) сказал гитаристу с ударником, что их фамилия круто звучит, пусть группа так называется. Прецедент откровенно на любителя, но всë-таки как-то легче.

Но мы отошли от темы. Планы. В плане у нас Тиханов, он попросил время подумать, мечтаю, чтобы он согласился. Мы берëм на себя предпечатную подготовку, делаем проект на «Планете». Пример Олега Копылова, когда он собирал средства на свой сборник «Тюильри», навëл на мысль о краудфандинге — вроде бы очевидная идея, но почему-то раньше никто так не делал. Всë взаимодействие с типографиями на нас, то есть мы полезные. (смеëтся) Даша работает по системе штрафов…

СШ: Подробнее.

ДР: Пока готовили мою книгу, Даше всë время что-то мешало рисовать картинки — то концерт, то работа — и Даша мне говорит: «Придумай какой-нибудь штраф, чтобы к определëнному числу я что-то нарисовала». Я думал сначала как-то по-доброму поступить и сказал: «Ну, прозу напишешь…»

ДВ: На что я ему сказала, что если я буду писать прозу, то картинки он вообще никогда не увидит! И Райц стал мыслить по-другому.

ДР: Да, тут надо изобразить зловещий смех. Первый штраф был отправить подборку своих стихов в «Сибирские огни». Ещë не самое страшное, казалось бы…

ДВ: Но я успела в срок!

ДР: Да. Второй штраф был такой. Она должна была написать Татаренко с просьбой помочь пристроить еë стихи в «Литературную газету». Третий штраф — она должна была бы в течение месяца репостить все посты Нины Садур в фэйсбуке. Так вот и работаем, по методу кнута и пряника.

ДВ: Погоди, а пряник где? (смеются)

СШ: Так, следующий вопрос.

(пьют)

ДР: Нет, а ещë открытки — тема! Они получились красивые и довольно ходовые. У нас были хорошие подарки на краудфандинге к «Англичанам»: объятия с автором, например. Дашу вот обнимали, меня тоже. Кедровка ещë.

ДВ: В общем, Дима понял, что можно делать мерч, и загорелся.

ДР: Да, и магнитики у нас есть. Их можно в паблике издательства даже купить. Там магнитики, наклеечки и открытки. На Полторацкого у нас тоже будут открытки…

СШ: А для Жданова?

ДР: Вряд ли, потому что у него книжка будет без иллюстраций. Там на обложке будут использованы две картины Дамира Муратова, а сын Муратова мерч и так делает с картинами отца.

ДВ: И можно этот мерч добавить в краудфандинг.

ДР: Как вариант, да. Там ещë есть одна иллюстрация, которую Даша сделала, их должно было быть несколько, это была пробная. Но Андрей сказал, что хочет книжку без картинок. И вот еë можно сделать как открытку, например.

СШ: Понятно. Какие у вас планы? Я немного запутался.

ДР: Ну как: дождаться, пока выдадут тираж Полторацкого. Сделать книжку Жданова, получить ответ от Тиханова.

ДВ: Ещë хотим задействовать Славу Ковалевича как фотографа для моей книжки.

ДР: Это да, Слава всегда в наших сердцах. Но есть ещë проект, о котором стоит сказать отдельно. «Золотой рыцарь».

ДВ: Он недалеко лежит, я сейчас покажу.

Идëт к шкафу и приносит огромный картонный альбом.

ДР (обращаясь к СШ, кивая на альбом): И вот попробуй описать это словами.

СШ: У меня будут фотографии (сделаны Татьяной Крыловой)!

ДР: В общем, у меня был такой текст, в меру безумный…

ДВ: Довольно безумный! Я прониклась им, когда уже доделала эту книжку и сама стала немножко безумна после этого, потому что до этого я его три раза прочитала и сказала: «Райц, ни хера не поняла, но мне нравится». Было обидно, что всë такое знакомое и сновидческое — а не ухватишь. Пришлось ухватывать.

ДР: Да. У меня была изначальная идея, что страницы должны быть разного размера. Я хотел на работе распечатывать в разных форматах, но как раз грянул карантин, и Даша решила делать эту книжку.

СШ (листая): Чем-то похоже на Улитина.

ДР: Да, когда я Метелькову вкратце объяснил идею, он мне дал Улитина для ознакомления. Вообще, идея ещë и в том, что экземпляры «Рыцаря» должны быть разные. Этот вот полностью самодельный. А вот видишь страницу вставную и на обратной стороне записка? Это интересная история. Это реальная записка, написанная реальным человеком. Моя жена приходит на работу, у неë на столе лежит записка. Она еë передала мне: написано явно нездоровое что-то и ссылка на ютуб. Я прихожу к безопаснику с этой запиской, он такой: «Ну что, смотрим?» Я: «Давайте, Василий Анатольевич!» В общем, это оказался наш охранник. Он стоит на берегу Оби и поет песню Вячеслава Добрынина. Обязательно посмотрите — довольно жутко. И у него этих клипов тьма! Честно говоря, когда я вижу такое, мне всякий раз страшно: а вдруг мы вот переживаем, пыжимся, что-то выдумываем, делаем, а со стороны это выглядит вот так.

СШ листает «Золотого Рыцаря», ему объясняют, что и как в книге.

ДР: В этой книге всë «почему бы и нет», это полностью подсознание и интуиция.

ДВ: Это карантинный проект, он сделан из того, что дома лежало (смеëтся). Но помимо этого должна быть печатная версия, и она должна притворяться обычной красивой книжкой, а не источником чистого безумия.

ДР: Да, надо сделать как-то и выпустить ограниченным тиражом.

Часть 3

СШ: А сайт вы не намерены делать? У вас есть уже три книжки плюс четвëртая…

ДР: А есть ли реально смысл заморачиваться сайтом? Всë лежит ВКонтакте, там есть раздел «товары», там можно полистать стену и найти информацию…

ВК: Я могу сказать о себе. Я мог бы ограничиться альбомами ВКонтакте и в фэйсбуке, но в моëм случае у меня куча материала и его нужно структурировать, это первое. Второе, когда ты выстраиваешь какую-то единую логику на своём сайте, единую стилистику даже, это в том числе говорит об авторе. ВКонтакте есть альбомы, есть паблик, но это всë какое-то усреднённое и не совсем твоё. Да, на мой сайт мало кто заходит (СШ, шëпотом: «Я захожу». ДВ, тоже шëпотом: «И я»), и тем не менее, я могу дать ссылку на это место, и там есть ровно то, что нужно мне.

ДР: Даша, вот мысль появилась. А что, если под «Золотого Рыцаря», под отдельный проект сделать сайт? На условно бесплатной платформе.

ДВ: Можно подумать.

Некоторое время все горячо обсуждают возможности сайтов с сохранением структуры книги и полным погружением. Siri из браслета ВК опять говорит: «Вот, что мне удалось найти по запросу». ВК смотрит и читает: «“Дом, в котором”, Мариам Петросян».

ДР: Я считаю, реплики Siri должны быть представлены в интервью.

СШ: Конечно. Я вот, кстати, услышал от Дарьи, что она хочет задействовать Славу как фотографа в своей книжке. Это тоже будет издано у вас?

ДВ: Да, несомненно, но я сама себе не могу штрафы назначать, чтоб поторопиться, и потому два года уже еë потихонечку собираю…

ДР: Да, и теперь у меня ещë одна задача: придумать Даше штраф, чтобы она про себя не забывала. Там тоже законченный цикл.

СШ (обращаясь к ДВ): Итак, про что будет книга? Поэтическая ли она?

ДВ: Поэтическая, конечно. (СШ скрупулëзно отмечает: «Вторая поэтическая книга в издательстве».) Про спуск в подземный мир и выползание из него, сон во сне.

СШ: Текст города как проект интересует вас, планируете что-то с этим сделать?

ДР: Я сейчас дописываю большой цикл коротких рассказов, привязанных к конкретному времени и месту: к Новосибирску как месту и к осени как условному такому времени. У поэтов, кажется, была идея собрать книгу с текстами разных авторов о конкретных городских местах, да? Не знаю, идеи антологий и альманахов меня вообще не греют. Хочется, чтобы книга не была собранием пëстрых глав, а единым, хм, существом…

СШ: Вот, кстати, вопрос Васильева. Дарья, с кем из новосибирских авторов вы хотели бы поработать, если представится возможность?

ДВ: А надо именно с авторами работать, не какой конкретный текст, а с какими авторами?

СШ: Ну ты ответь, как хочешь.

ДВ: Мне кажется, что почти с любыми авторами я бы работать смогла. Я как-то не думала о том, чтобы кому-то кроме Райца взять и предложить нарисовать картинки…

СШ: А книжка Метелькова?

ДВ: А с Метельковым была какая история: там Святослав Одаренко собирал художников и поэтов, чтобы делать книжки «На просвет» и собирать пары. И как было: сидят художники слушают и потом разговаривают с авторами понравившимися и объединяются. Ну, а потом Одаренко с Метельковым что-то не поделили, и в итоге мы с Метельковым сами всë сделали. Я послушала его и поняла, что знаю, как это нарисовать. Почитала Райца и поняла, что я знаю, как это нарисовать, вот я знаю, как одну картинку Славе (Ковалевичу) нарисовать, никак только нарисовать не могу. Так что с кем я хотела бы поработать конкретно — много с кем… С Васильевым я уже поработала, пусть вопросов не задаëт. (смеëтся) Я ему, между прочим, тоже когда-то сделала рукописную книжку, только он еë стыдится и никому не показывает. Там есть даже кусок рентгеновского снимка. Переплетено, правда, уродливо, потому что аккуратностью я не страдаю.

ДР: Он, кстати, всë грозится написать прозу и отдать еë нам. «Табачные дневники» мне у него очень нравятся, кстати. Но он сказал мне так: «Я придумал первую фразу и название: “Проза двадцатых годов”. Возьмëшь?» Я говорю: «А ты остальное написал?» «Ну, началось, вот издатели пошли, требуют, чтоб обязательно всë было написано…» (смеются).

СШ: Давайте допьëм кедровку и двинемся дальше.

ДВ: Чувствую себя поэтом…

СШ: Ну и хорошо, наверное. Может, кто-то и семинары посещал?

ДР: Ты ж знаешь, что посещали. Я какое-то количество раз ходил на семинары Прашкевича, например. Не могу сказать, чтобы он как-то конкретно на меня повлиял, но насчëт деталей даëт советы очень дельные. Хороший, приятный человек вдобавок ко всему, пообщаться с таким тоже радостно.

СШ: Слушай, а прежде чем вы учинили собственное издательство, не пытался ли ты опубликоваться у кого-нибудь ещë? Вот есть в Новосибирске «Свиньин и сыновья», например.

ДР: Я когда-то очень давно, много лет назад писал им, они сказали: «Знаете, художественную литературу не печатаем». Вот недавно они напечатали книгу для детей про Академгородок, я даже автора знаю, Дашу Бехтенëву. Очень симпатичная книжка.

СШ: А детские книги не интересуют вас?

ДВ: Классная идея, найдëм мы какую-нибудь детскую книжку, почему бы не издать детскую книжку?

ДР: В принципе ограничений нет. Комиксы — пожалуйста. Да хоть ноты. Я, кстати, вспомнил важный момент, без которого издательства не было бы. Я хотел успеть издать «Англичан» к 30 годам, я прочитал, что Джойс поставил себе цель к 40 годам дописать и издать «Улисса», и мне понравилась такая идея: так сказать, попрощаться с юностью напечатанной книгой, да? С Дашей у нас был уговор только на картинки, а верстать макет, подумать над обложкой, договориться с типографией и т. д. должен был Слава Одаренко в рамках своей издательской инициативы «Здесь.». Но по разным обстоятельствам к вëрстке он не приступал, и я понял в какой-то момент, что прошло уже два месяца, времени осталось меньше двух месяцев, ну и запаниковал. Тогда Даша предложила, чтобы она сама попробовала сделать вëрстку. Ну и за новогодние праздники Даша прекрасно всë сделала. Мой друг Лёша Кривошеин помог с обложкой. У меня была примерная идея в голове насчëт обложки, я представлял себе, что должна быть двойная рамка, профиль Рэдингского льва и название книги, составленное из разных шрифтов. Мы сели у Лëши дома и, казалось бы, немудрëное дело — выбрать шрифты и разместить их на пространстве — но мы просидели над этим три часа. Зато потом непередаваемая эйфория: книжка обрела лицо. Закончив, мы пошли в бар и отметили это. Ну, а типографию искал уже я сам.

СШ: Вы перфекционисты?

ДВ: Вот он перфекционист, а я нет. Присылаю я Райцу вëрстку, и говорю: «Посмотри, только учитывай, что я верстальщик так себе…» Ну, думаю, посмотрит, может, там опечатки, может, текст где-то разорвался некрасиво, картинка съехала… Открываю макет, а он весь просто жëлтый, в пометках, я думаю: «Блин, ну не может же быть настолько плохо». Смотрю, а там помечены все Слишком Широкие Пробелы. Исправляла.

ДР: Некоторые были большие. Это правда. Одаренко там всë равно заметил предлог в конце строки, Даше предъявлял, а я ей говорю: «Вали всë на меня». Я потом специально смотрел в разных других книгах, как там у них дела с пробелами обстоят, и понял, что по-разному. А потом я достаю советскую газету. Я когда-то ходил на оперу Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда», и в фойе Оперного вместе с буклетом продавали как сувенир репринт газеты «Правда» за 36-й, что ли, год со статьей «Сумбур вместо музыки», клеймившей Шостаковича и его оперу. И я беру эту газету, а там же колонки, и смотрю: пробелы вообще гигантские. Ну, раз при Сталине за это не расстреливали, то значит можно. (смеются)

СШ: Вопрос Васильева! Ты сноб или из заблуждающихся?

ДР: Узнаю брата Колю. (смеëтся)

ДВ: Я сноп сена.

ДР: Даша ответила. А в каком контексте?

СШ: Я не помню, если честно. В твоëм контексте, на его наплюй. Мы с ним болтали о чëм-то, наверное, делили каких-то поэтов…

ДР: А, ну тогда, наверное, сноб, конечно, потому что я на то и заблуждаюсь, чтобы этого не понимать. Я помню, возникали какие-то такие вещи, когда он говорил: «Вот, там новый альбом Монеточки…» Мне настолько похер на эту Монеточку… «А вот есть какие-то реперы…» «Да нахер мне сдались эти реперы?!» — «Вот, ты сноб, ты сноб». «Да, я сноб в таком случае». Что-то я разошëлся.

СШ: Последний вопрос. Кто лучший прозаик в Новосибирске: а) Постнов б) Тиханов в) Васильев?

ДР: Точно не «в». Слышишь, Васильев, точно не «в»!

ВК: Как-то я Васильеву сказал, что очень меня смущает, когда люди очень уверены в себе.

СШ: И что он тебе ответил?

ВК: Я не очень помню, видимо, сказал, что он уверен в себе. Я не помню дословно.

Часть без нумерации

ДР: А вы знали, что перед аграрным институтом есть военная часть и там стоит самолëт? Так про него ходит легенда, что это самолёт Берии и он на нëм летал в Норильск в лагеря. А мне ещë дядя рассказывал историю, как ему надо было улететь куда-то, и он заходит в аэропорт, видит лëтчиков, и решил подойти к ним. «Мужики, мне надо в Томск улететь». А они уже никакие. И один другому говорит: «Ну что, ты полетишь?» «Угум-м-м…» И он идëт за пилотом, тот на ходу натягивает на ватное своë тело рюкзак и опустив плечи бредëт, чуть ли не носом в землю утыкаясь, они выходят за пределы аэропорта, шатаются, и другой пилот его за рюкзак схватил, чтоб он под самолëт взлетающий не попал.

СШ: За культуру. Я мог не спросить того, о чëм вы хотели рассказать. Так что давайте теперь сами.

ДР: Сначала в голове было желание описать картинку или историю, а потом всë сместилось в сторону языка и формы. Вот Джойс на меня повлиял, но не «Улисс» даже, а «Дублинцы», прочитанные в нужный момент. А ещë что на меня повлияло… Я вспомню тех, кого любил в то время, когда начинал писать. Тогда это был Булгаков, в том числе пьесы его, и Хармс. Я у них учился определëнному стилю. Они оба заморочены по поводу звучания фразы.

СШ: Сколько раз переделываешь фразу за день?

ДР: Это зависит от дня и от фразы. Но случается такое.

СШ: А как рождается твоë произведение? Ты пишешь по плану или всë происходит спонтанно и восемь раз переписывается?

ДР: У меня, честно говоря, не получается составить конкретный план. Когда есть какой-то замысел, меня подмывает что-то писать. То есть какой-то условный план в голове есть, но не мешало бы его проработать более подробно. Если речь о рассказе, то обычно это пересечение двух каких-то образов. Потому что одного недостаточно.

СШ: Такое чувство, что ты рассказываешь о том, что текст сам себя пишет. А потом ты начинаешь им управлять.

ДР: Возникновением ядра текста, мне кажется, нельзя так просто управлять. Когда два образа в голове вспыхнули и сцепились, тогда уже дальше дело техники. Долгий и занудный перебор вариантов. Я от руки пишу до сих пор (привычка — вторая натура), и черновики представляют собой довольно жуткий вид, это больше напоминает монтаж. Попробовал — перечеркнул, снова. Или написал, добавил, вычеркнул, добавил и, бывает, сам не заметил, что всё изменилось. Внутри текста должна быть какая-то жизнь, понимаешь? Эта картина должна как-то оживать, не обязательно реалистическим образом. Должно быть какое-то внутреннее движение, а не буквы на бумаге.

СШ: История важна в прозе или?

ДР: Раньше я бы сказал, что важна, а сейчас я так не думаю. Это я Чехова начитался и Джойса. У Чехова можно выделить группу рассказов, где нет истории и событий. «Счастье», «Архиерей», «В святую ночь», даже, наверное, всю повесть «Степь» можно отнести к этому. У Джойса это «Дублинцы». Мне в последнее время кажется, что в прозе главное — возникающая во время чтения атмосфера или настроение, какое-то впечатление. Вот вспомни рассказ Джойса «Земля» из «Дублинцев». Пожилая няня едет к своему бывшему воспитаннику, у них праздник, она едет на трамвае и думает, какой будет праздник. Вот она приезжает, все ей рады, обнимают, угощают, еë бывший воспитанник рассказывает про работу, дети над ней шалят, а потом еë просят спеть песню, она поëт и все ужасно растроганы, и еë бывший воспитанник плачет. Если перечислять события в рассказе, то вот они все. Я его читал года четыре назад и до сих пор помню. Почему? А вот как-то так, причëм это не моя память, а за счëт каких-то деталей, нюансов и прочего это всë живëт, дышит, встаëт перед глазами и западает в память.

ВК вызывает такси и уезжает в ночь. Остальные возвращаются в комнату и пьют ром.

ДВ: Возвращаясь к разговору. Понятно, что критерий «вызывает воспоминания, которые погружают тебя в некоторое настроение» — это очень субъективно.

ДР: Ну да, конечно.

СШ: А что, кстати, у вас с отзывами на книгу? Были такие? Больше какие?

ДР: Начнëм издалека. Когда был Нацбест-2019 и вывесили длинный список, я там увидел фамилии трëх-четырëх ребят, которых знаю. И я подумал: а было бы прикольно выдвинуть и свою книгу. Я вообще не знал ни о формате премии — ничего, просто премия престижная — хорошо. Просто такое неосторожное желание. И вот книжка уже скоро должна была выйти, а мне пишет Антон Метельков: Ильдара Яркимбаева, директора «Капитала», сделали номинатором, и Антон хотел ему что-то посоветовать из местного. Я говорю: «Давай, прикольно». Думаю, вот тебе раз — само собой, как бы случайно, без малейшего усилия с моей стороны, я получаю то, о чëм думал и чего хотел. Фантастика! После составления длинного списка формируют большое жюри, которое пишет рецензии на книжки из длинного списка. Пошли рецензии, и я немного прихренел…В это жюри как будто берут не по принципу заслуг или толковости, а по принципу злобства. И вообще по текстам их как бы рецензий мне показалось, что никто из них не прочитал дальше маленьких случаев.

ДВ: Ну да, они читали короткие эпизоды!

ДР: Нет, ну ладно, как показывает опыт, не все, кому даришь книжку, прочитывают еë. Но, блин, это не «Война и мир» по объëму, что уж тут говорить. И когда ты литературный критик, который собирается что-то про книгу писать, можешь пересилить себя и прочитать 150 страниц крупным шрифтом. Это прямо озадачивает. Ты думаешь: «Бывает конструктивная, бывает неконструктивная критика, а тут хамство и всë». Когда я читал их рецензии, у меня было ощущение, что я, знаешь, как будто в карнавальном костюме заявился на похороны (русской литературы, шутка). Тут Прилепин, Донбасс, адвокат Лимонова, судьбы Родины, всë бронебойно серьезно, и тут я такой: «Эгей, “Случаи с англичанами”!». Кто-то из рецензентов не поленился, не пожалел времени, полез искать и нашëл, кто и когда изобрëл магнитики на холодильник: подумал, что уличает меня в анахронизме — шалость удалась. Причëм по рецензиям видно, что хотят задеть посильнее и бьют в самые очевидные болевые точки: «А, книгу сам издал? Ну всë понятно: графоман, для пары друзей пишешь».

СШ: Кстати, а что это я забыл спросить: ты посылал куда-то текст?

ДР: Я прошëлся по требованиям крупных издательств, и там по объëму я не проходил, а про небольшие независимые издательства я тогда не подумал. У меня перед глазами стоял опыт поэтов, они же, по сути, давно на определëнном самообеспечении. И я решил так же попробовать. Мы вот ждëм рецензии от Васильева, надеемся, что он оправдает своë призвание. А так на Нацбесте на «Англичан» было четыре рецензии. Две — прямо откровенное хамство, одна ни рыба ни мясо (сначала даже подумал, что хвалят), а последняя, если авторка это писала с иронией, то рецензия отличная, чертовски смешная, а если всë это было на серьëзных щах, то тогда странно, конечно. Моя любимая фраза: «В мировой художественной культуре есть много шуток о пингвинах, но обычно в них больше логики». Хочется прямо по личностям пройтись, знаешь. Рецензия, которую Михаил Рантович написал, например, это прямо другой уровень. Да, с чем-то там я готов поспорить, где-то его мнение, на которое он, естественно, имеет право, а что-то он смог сформулировать так, как я сам не сумел. То есть Рантович написал настоящую рецензию, видно, что серьëзно подошëл, вникал и разбирался. И что всë прочитал тоже видно. Был на «Нацбесте» один кадр, который написал открытое письмо. «Я писать рецензию на это не могу, но я должен, — ага, должен, как же, — и я решил написать открытое письмо. Не пишите больше, автор. Нянчите сына, смотрите футбол. Как-то же люди живут и без литературы». И таким менторским тоном, весь из себя «вы задумали мистификацию, а я не мистифицировался! Она не удалась, она очевидна! У вас в начале эпиграф из Гончарова, какой англичанин будет эпиграф из Гончарова делать!» Господи, ну все не дураки, а один автор дурак, конечно. У него подпись стояла: поэт-критик Олег Демидов. Я нашëл и почитал его стихи. Они плохие, очень плохие. Глупо, конечно, но сразу полегчало. Филолог, публикуется в «Новом мире», а ты почитай их, почитай возьми. Вдруг я ошибаюсь от обиды.

СШ: А давай. «Новый мир», говоришь, сейчас. (роется в смартфоне) Ага! Цитирует: «Теряй обломки чувств / И не теряйся под парусами дутых щëк»… Блядь (Дарья говорит: «Что, серьëзно?» и смеëтся). И этот милый человек пишет вам рецензии? Это очень странно для «Нового мира». Так, а что ещë про него есть в Википедии? Ага, вот сразу видно, что сам про себя статью писал. Победитель пятого фестиваля университетской поэзии в РГГУ 2012. Кто-нибудь из вас гордится таким?

ДР: Я был победителем конкурса имени Павла Васильева, первого. А Миша Немцев — второго, так мы и познакомились, нас Катя Климакова познакомила.

СШ: Катя Гилева-Климакова всегда говорит, что Райц был самым толковым учеником…

ДР: Она это раз говорила при мне. Я тебе расскажу, как было дело. Она у нас преподавала культурологию в институте связи. Она очень приятный преподаватель, на практике мы смотрели фильмы Чарли Чаплина, она читала нам какие-то отрывки из «Идиота», стихи Маяковского, кажется. Было интересно. В конце были письменные работы: о чëм хочешь из сферы культуры, то и пиши, она понимала, что институт технический, что там нам это… А я ей говорю: «Екатерина Валерьевна, можно я творческую работу принесу вместо этого?» Она так посмотрела: «Да, конечно, можно». Это было смешно, потому что я очень стеснялся этого тогда, распечатал все рассказы, которые на тот момент были, на титульном листе сверху СибГУТИ все дела, а там где по центру листа пишут «доклад на тему…» я оставил пустое место и в последний момент просто от руки написал «творческая работа», а не «рассказы» и отдал ей. На следующей паре она ставит зачëты, всë, поставила и мне, а я не знаю, как к ней подойти, ну что я буду, и меня одногруппник Саня Сарафанов буквально заставил: «Давай, не ссы!» Он меня очень здорово поддерживал тогда, эти мои устремления, чаще всего одной этой фразой. (смеëтся) Видишь, времена меняются, Сергей Рахманинов когда-то говорил, что жена художника должна говорить ему три вещи: что он гений, что он гений, что он гений. Вот. Я сейчас считаю, что близкий человек должен говорить творческому человеку три вещи: «Да ладно, не ссы, заебал». Такие нынче времена. И вот я подошëл к Кате, когда она уже из кабинета вышла: «Вы прочитали, что вы думаете?» «Да, слушай, почитала, очень хороший уровень. Вот тут есть такая литературная студия Виля Хрипунова, — взяла бумажку, написала адрес, номер телефона, чуть ли не карту нарисовала, — вот сюда приходишь, даже звонить не надо, просто приходи, если интересно, и всë». А я тогда ничего не знал ни о каких ЛИТО, ну и пришëл, как раз с первым рассказом, который 16-го июня… Там было так, что ты не заранее присылал произведение, а приходил и прямо там читал. Ну я и прочитал, и все прям: «Ух ты!» И я подумал: «Ничего себе». Первый успех, который я в каком бы то ни было виде испытал — это было там.

СШ: Сколько ты проходил туда?

ДР: Через месяц со мной стал туда ходить мой товарищ, и мы вместе протянули полгода, наверное. Вдвоëм веселее. Было это в библиотеке имени Фурманова, около «Галереи», потом всë переехало в библиотеку Лихачëва, на Богдана Хмельницкого. Проблема всех этих ЛИТО, что всë это довольно грустная вещь. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, почувствовать эту тоску и безнадëгу. Туда приходят люди задëрганные, неуверенные в себе, заикаясь читают ужасные стихи, которые никогда никому до этого не показывали, их ещë более неуверенный в себе человек разносит в пух и прах, прямо упиваясь злостью… Одинокие женщины, несчастные старики-соцреалисты, юноши в свитерах с таким горлом высоким, графоманы… Ладно, что об этом говорить. Но при участии этой мастерской проходил конкурс Павла Васильева. И мне звонит Виль Константинович: «Слушай, пошли туда что-нибудь». Ну я и отправил. Через какое-то время мне звонят, говорят: «Вот, вы заняли первое место». А я молодой был, самоуверенный, думаю: «Так и надо, так будет всегда». (смеëтся) И я пришëл туда, в это ДК Горького, а там был Берязев, он бодро подошëл: «Вот, давай в “Сибогни”». Он приходил к нам в студию раз, приносил журнал, я понимал, что это уровень, на тот момент выше я ничего не видел. И потом на меня вышел Виталий Сероклинов. Он был тогда завотделом прозы «Сибогней», и с ним сложились хорошие отношения, которые до сих пор длятся. Собственно, он помогал с редактурой «Англичан». И как-то он написал мне: «Слушай, тут Роман Сенчин организовывает что-то вроде семинара, может ему твои тексты скинуть?» Я говорю: «Давай». Через какое-то время приходит письмо: «Так и так, мы организовываем в Томске форум молодых писателей Урала, Сибири и Дальнего Востока, примите участие». И я согласился. Там мастер-классом руководил Анатолий Николаевич Курчаткин. В Томске я познакомился с Метельковым, это было смешно кстати. Выхожу я из номера — в холле диваны и пахнет разлитым пивом и водкой что пиздец, какие-то люди спят на диванах. Я спускаюсь, прогулялся, открывается окно, и мужик кричит мне: «Парень, ты отсюда, из этого здания?» «Ага». «У тебя стаканы есть?» «Есть». «Можешь подойти, помочь нам?» Я прихожу, приношу стакан, они сидят. «А ты кто?» «Я прозаик». «Прозаики пьют водку в 8 утра?» Я говорю: «Нет». Это был Змей (основатель группы «Хвай»). А с ним был такой человек с бородкой и очень возвышенного вида лицом, и было видно, что ему очень плохо. Он сомневался, пить ему водку или нет. Я подумал: «Какой интересный молодой человек». Это оказался Метельков. Он потом в Новосибирске мне стал писать, звать меня на всякие мероприятия, называть мою фамилию разным людям. Раз от него было предложение: «Давай проведëм вечер в ГПНТБ прозы и поэзии». Я такой: «Давай». Там я познакомился с Васильевым, потому что Новосибирск представляли я и Васильев. А Томск — Борис Пейгин и Лариса Мареева.

СШ: Расскажи про Липки. Всë, что с ними связано.

ДР: Там очень сильно отличается прозаическая часть и поэтическая часть. Вообще, я там встретил некоторых прекрасных людей, которые стали моими друзьями: Миша Балабин, Женя Чернышова, у неë в этом году вышло две детских книги. Когда я последний раз ездил туда (в Ульяновск в 2019 году), познакомился ещë с прекрасными ребятами, со Стëпой Гавриловым и Булатом Хановым мы потом вместе были на Нацбесте, да. Вместе не так страшно. И вот мы собрались, сидим, острим, выпиваем культурно, идëт хороший разговор, и потом я прихожу в номер, я жил вместе с Метельковым, и спрашиваю: «А что, как у вас?» У них всë было более драматично. Они что-то ругались, экзальтированно показывали друг другу на дверь, страсти бушевали… Прозаики себя более спокойно вели. Насчëт семинаров: ну, это смотря к кому попадëшь. Я привозил на семинар «Англичан» кстати, они уже были готовы.

ДВ: Ты мне прислал открытку из Ульяновска, кстати, она где-то лежит между ангелами и «Англичанами». Или на столе.

СШ: Ага, так вы и умещаетесь все между ангелами и англичанами, я это запишу. (смеëтся)

ДВ: «Малые ангелы» — это книжка Антуана Володина, там 49 коротких рассказов, каждый из которых назван именем одного из персонажей, «малого ангела», и всë это складывается в такой текучий жутковатый мир; мне однажды захотелось к каждому рассказу нарисовать по картинке, нарисовала штук 13 из 49.

ДР находит открытку и показывает её СШ, тот читает: «Большой успех “Англичан” в Ульяновске, тик, иллюстраций успех не меньше, тик».

ДР (сурово): Тчк это.

СШ: А, да? Это «ч» что ли? Но «тик» лучше звучит. У меня вопрос к Дарье, посещала ли ты какие-нибудь ЛИТО? Твой путь, так сказать.

ДВ: Ой, нет, никакие ЛИТО я не посещала.

СШ: Даже в институте? Какой-нибудь «Подснежник»…

ДР: «Первоснежник»! «Подснежник» — это Димы Гусева издательство, я тоже постоянно путаю их.

ДВ: «Первоснежник» был, но я там не была. (смеëтся) К слову об университетских конкурсах: я приходила к ним на конкурс, забирала диплом и уходила дальше сидеть в уголочке. Мне хватало.

СШ: А не хотела ли ты, пока училась на филолога, сходить посмотреть на тех, кто делает литературный процесс сегодня: Прашкевича, или Постнова, или Бертолло, того же Iванiва? Не было у тебя желания? Или ты их не знала?

ДВ: Я их не знала. Видимо, тут моя асоциальность сказывается, я бы хотела куда-то пойти и кого-нибудь послушать-посмотреть и понять, что тут происходит, но было не очень понятно, куда идти. Когда ты не знаешь вообще никого, тебе трудно что-то найти.

СШ: Заметь, Дима: на дворе две тыщи двадцатый год, а мы всë не знаем, как кого найти.

ДВ: Тогда был десятый всë же…

СШ: Да, интернет у всех отключили в тот год, помню-помню. А как вы ориентировались вообще в полуторамиллионном городе? (обращается к Райцу) Вот ты, как?

ДР: Я случайно, мною двигали случайности, которые я тебе пересказал до этого.

СШ: Так, с тобой понятно. (смотрит на ДВ)

ДВ: Ты хочешь узнать, как я вышла на это всë? Наверное, через Васильева.

ДР: Я помню, как с Дашей познакомился, например, а она вот этого не помнит. Это было на первом Чердаке, мы пили какие-то напитки, Даша быстро появилась, выпила джин и уехала, а второй раз опять же на том же Чердаке. Там была всенощная, когда читали «Холокост» Резникоффа, я приехал туда с женой, и мы с ней сидим, говорим, а напротив был Васильев с Дашей и Иляной, и я краем уха слышу: «Так, ты просила не упоминать кедровку и Райца…» И я такой: «Что-о?» А Иляна машет: «Нет-нет, всë хорошо, никаких претензий, но кедровка…» Вот там я с Дашей и познакомился опять. А так — Метельков сильный катализатор, потому что, если так брать, я с Васильевым через Метелькова, мы с тобой через Метелькова, потому что он меня позвал на тот семинар в ГПНТБ. Я весь литературный мир Новосибирска без Метелькова, может быть, и узнал, но гораздо позже, и не в полном, может быть, объëме. Он пассионарный товарищ, таких мало. Я с Ковалевичем, кстати, познакомился у Прашкевича. Слава ходил туда даже тогда, когда его не обсуждали, ему воспитание не позволяло не ходить. Иной раз поражаешься, когда с человеком долгое время ходишь «здрасте-здрасте», а потом раз — и больше всех с ним общаешься. Мне в 18 лет казалось, что литературное творчество — это средство для достижения чего-то. Вот буду я хорошо писать, меня будут любить девочки, ну и мальчики тоже! (ДВ смеëтся) А потом эта внешняя шелуха отпадает, и я понимаю, что если я напишу отличный рассказ и, никому не показав, спалю его — это всë равно будет не зря. Вот ты, Даша, зачем ты пишешь?

СШ: И рисуешь.

ДВ: Из внутренней необходимости. С рисунками, которые к книжкам, тут штука такая, что ты что-то читаешь и понимаешь, что ты увидел это в конкретном воплощении, осталось только дорисовать. Правда, пока ты их доделываешь, понимаешь, что получилось совсем не то, что планировалось, но это я просто художник никакой. (смеëтся) Перенëс изнутри вовне, и стало спокойно, хорошо. А со стихами: идёшь-идёшь по улице, начинает в голове что-то соединяться и очень настойчиво повторяться, и пока не денешь это куда-то, оно будет повторяться. Но это редко происходит, я если раз в полгода что-то напишу, то и ладно.

СШ: Какие же художники на вас повлияли?

ДВ: Это я скажу, про художников я могу ответить. В какой-то момент на всю мою жизнь взяла и повлияла Фрида Кало. Это был такой заход во всю испаноязычную культуру, я так и до фламенко дошла. Матисс нравится, а последний месяц смотрела много мирискусников, потому что для другой версии «Рыцаря» мне нужно такое восприятие. А ещë во мне всегда вызывало восторг сочетание текста и визуального образа, поэтому ещë Эрика, например, Булатова люблю. А из поэтов Введенский, конечно. И ещë я абсолютно обалдела от Босха. У меня было полтора свободных часа в Мадриде, а потом надо было ехать в Херес, и я зашла в Прадо и увидела «Сад земных наслаждений». И до свиданья — какой там Веласкес, какие «Менины»! Я всë это время стояла и смотрела на «Сад земных наслаждений» и ничего не могла с собой сделать. Там так необыкновенно всë, я не знаю, как про это говорить… Удод ещё этот….

ДР: У меня так в Дрездене было, мы с другом поехали в галерею посмотреть на «Мадонну» Рафаэля. Помню, как Катя Климакова пересказывала сцену откуда-то, как советские солдаты увидели в разбомбленном Дрездене картину и все сняли шапки… Что-то похожее было в фильме «Шесть дней, шесть ночей»… И я иду и понимаю, что вот сейчас будет картина и думаю: «А что будет со мной?» Испытаю я что-нибудь, я же видел еë тыщу раз, и я захожу в зал и такой: «Ох, ë!» Это работает. Сколько б не видел — но работает, берëт и работает. Не спрашивает, хочешь-не хочешь, просто ты зашëл в зал… там есть какие-то ещë картины? Наверное, есть. Вряд ли это пустой большой зал с одной картиной, но всë равно — нет других картин. Очень обидно, наверное, быть автором той картины, что по соседству висит.

СШ: Как Дарья Валова познакомилась с Иваном Полторацким? В институте?

ДВ: Нет, в институте я его в глаза не видела почему-то, у нас он ещë не преподавал. Сейчас он действительно у первокурсников ведëт введение чего-то во что-то (смеются), а тогда нет. Наверное, тоже через Васильева.

СШ: Какую роль в твоей судьбе сыграл Иван Полторацкий? Я всем такой вопрос задаю последнее время.

ДВ: Какую роль? С дня рождения его среди ночи шла с великом через весь пляж, он праздновал за нудистким пляжем, далеко, а мне надо было в Академ вернуться. Тащила велик сначала по воде, а потом на себе по лестнице. Такую роль сыграл: накачала, наверное, себе что-нибудь, синяк великом набила. А ещë я с ним знакомилась раз пять, и он всякий раз со мной заново знакомился, в конце концов, он меня даже сумел запомнить и попросил нарисовать иллюстрации.

ДР: А с Ваней я, помню, забавным образом познакомился. На втором курсе меня товарищ познакомил с девушкой, которая училась в НГУ на востоковедении. Она мне потом предпочла корееведа, а ещë читала стихи Полторацкого и дала мне почитать. И когда, значит, она ушла к другому, почему-то злость на неë и на этого корееведа транслировалась на Полторацкого. Я его в глаза не видел, я читал его стихи, которые тогда не понял, потому что это были верлибры и немного заумные. Ничего человек мне не сделал, вообще ничего, а у меня такая совершенно неадекватная реакция: «У-у-у, скотина, ещë и верлибром пишет!» Я помню, когда ходил к Хрипунову, туда приходил «Первоснежник», все эти странные ребята. И там был парень с длинными волосами, у него вообще был какой-то пиздос с текстами, какая-то манера, которая меня тогда выбесила. Я его спрашиваю: «Скажите, а вы знаете такого академгородковского поэта, Ивана Полторацкого?» Он такой: «Да, да, он нас основал, весь «Первоснежник»…

СШ: Иван Полторацкий основал «Первоснежник»? Вот это подробности…

ДР: Да, да, это тебе пикантное в интервью. Он основал «Первоснежник». Это его главный стыд и позор, до сих пор он этого стыдится. Ну вот, я, значит, спрашиваю, они говорят, что он отец-основатель, и я такой: «Оно и видно, молодые люди, оно и видно». Но прошло много лет, и вот мы после семинара в ГПНТБ собираемся ехать в Томск: я, Васильев, Андриенко. И Васильев говорит: «Вот ещë Ваня Полторацкий подъедет». И я говорю: «Круто, блин, он и не знает, что у нас с ним практически десятилетняя история отношений!» (смеëтся) И я жду, когда же он придëт, жду, а рядом окно открытое и рука появляется, а потом голос: «Помогите, я не могу влезть!» Его втащили, в смешных штанах с какой-то надписью, я говорю: «Ваня, здравствуйте». Так и познакомились. Потом я ему анекдот про лобстера рассказал. А потом подружились.

СШ (смотрит на время): Ну, за дружбу, а потом будем выбираться отсюда, иначе Академ захватит нас окончательно.