Create post
Реч#порт

Там - расшито небо гладью...

О поэзии надо говорить с поэтами. Руководствуясь этим убеждением, я встретился в ГПНТБ с Антоном Метельковым (поэтом, сотрудником этой библиотеки) и Олегом Полежаевым (поэтом, главредом альманаха «Между»), чтобы поговорить о стихах Ольги Дмитриевой, более известной под псевдонимом Леля Серебряная.

Фото: Ольга Дмитриева

Фото: Ольга Дмитриева

С: Сейчас мы рассматриваем подборку, которая вышла в Сибогнях.

А: Это Наталья Ахпашева с Мариной Акимовой (редактор отдела поэзии Сибогней) отобрали.

(читают стихотворение)

Все сказанное в суете —

Страницей выдрано из книги.

И дни проходят, как расстриги —

Не в колокольной маете.


Не звон к обедне созывает,

Но тишина — к столу пустому.

Столешница сродни парому.

Я — линия береговая…


Собрались волны и судачат…

Взахлеб дыхание спасенных…

И чей-то голос просмоленный,

Как лодка, утыкаясь… плачет.

А: В общем, здесь сразу видна кухня поэта. Как говорит Михайлов — такие фейерверки, вспышки, непонятно, стихи это или не стихи, но я-то считаю, что это стихи (смеётся), и Михайлов с некоторых пор так считает…

С: А до этого — он не считал это стихами?

А: Ну, он не знал, как это охарактеризовать. То есть сразу видно — это вспышка такая, непонятно откуда возникающая, что-то начинает перебирать автор, какие-то буковки, какие-то точечки, а потом раз — и начинает возникать поэзия у нас на глазах. Например: «Столешница сродни парому. Я — линия береговая…» — это очень классно. Но при том, это сыро же очень… Как правило, это и к моим стихам точно так же относится, они, в общем, как есть такие…

С: Сырость не может считаться литературой?

А: Может, может, они просто не могут другими быть. Дело в том, что если бы не было сырости, это были бы совсем другие стихи, и, возможно, они не были бы стихи… Допустим, если бы я писал в других условиях — не в какой-то спешке постоянной, возникала бы совсем другая история: не было бы какой-то недосказанности, мимолётности, ещё чего-то, что свойственно поэзии. И здесь — то же самое. Возникают какие-то строчки с этим «уж, бы». Леля очень любит менять порядок слов, ну, в этом стихотворении это не столь явно, но оно получается немного странным, как будто дрова сложили в кучу и получаются слова в странном порядке «не в колокольной маете», «не звон к обедне созывает» эти «не» — постоянные, они часто возникают. И вот с одной стороны оно немножко сырое стихотворение, а с другой стороны — оно просто бы не работало, не возникло бы всё остальное, и это никуда не денешь (высматривает строчку). «Собрались волны и судачат» — тоже очень хорошо. Судачат — такие кверху брюхом судаки плавают. И здесь постоянно отрывистость такая мысли — многоточия-многоточия, «взахлеб дыхание спасенных», «чей-то голос просмолённый»… Мне кажется, Леля зачастую не вытягивает концовку.

С: То есть ты думаешь, она не совершает открытие?

А: Нет, она открытие совершает, но в середине.

С: И концовку, как Хемингуэй, не хочет отрезать.

А: Она не знает просто. У неё стихи такие отрывчатые: они непонятно где начинаются, где кончаются. Они начинаются в столе, в каком-то листике, а потом раз — в буквы обращаются, а потом раз — обратно уходят в это всё. То есть они какие-то зыбкие, текучие, рассыпающиеся. Вот ты вроде нащупал эту «столешницу» — «линия береговая», а потом «чей-то голос просмоленный, Как лодка, утыкаясь… плачет» — рассеянная какая-то концовка. Но на самом деле мне это нравится очень, это здорово — поэзия такой и должна быть. Такой — с торчащими во все стороны гвоздями и иголками…

С (обращается к Олегу): А ты что скажешь?

О: В этом стихотворении я вижу два мотива, объединённых темой спасения. Один мотив это церковный, другой мотив — морской. Мне тоже нравится, как всё это соединяется, мне кажется — вполне оформленное стихотворение, может, концовка чуть-чуть размытая, но начало очень чёткое.

А: Я думаю, это такой метод Маковского, это очень близко к тому. У Маковского есть импровизации, когда он начинает «И вот я сижу на машинке опять импровизирую» и т. д. и мы видим, как закручиваются шестерни поэзии, как она возникает у нас на глазах. Вот есть какая-то мысль в голове «страницей выдрано из книги», какая-то она немножко, ну, не вымученная, но немножко придуманная, и мы сразу ныряем в этот стих, и они ещё не на своём месте, эти строчки.

О (не согласен): Нет, первая строчка: «Всё сказанное в суете» — мне кажется, именно с этой строчки всё у неё и начиналось. А дальше эта суета уже задаёт и церковный мотив: расстриги, колокольня, обедня…

А: Эта колокольная суета — язык колокола как маятник, но мне кажется, он не срабатывает в начале и не срабатывает в конце, а вот когда середина стихотворения — там это начинает срабатывать, то есть это стихи которые можно потрогать.

С: Я вообще здесь увидел хокку:

«Всё сказанное в суете

Я — линия береговая

Как лодка утыкаясь — плачет»

Я не знаю, почему, но они мне так запали через строфу…

А: И это очень необычный язык — «лодка, утыкаясь — плачет», когда утыкаются кому-то в подмышку и плачут, а лодка в берег утыкается, а «я — линия береговая», это очень личные, человечные, даже какие-то сверхчеловечные стихи. В этом много всей этой стихии, Хакасии, тополей, чего угодно… неба…

О: Здесь необычная инверсия такая — не на уровне слов, а инверсия образов. Вот эта «столешница сродни парому», «я — линия береговая» кажется, более было бы логично, что стол был как берег и она к этому берегу, а тут все смыслы переворачиваются с ног на голову. Она — как нечто устоявшееся…

А: Нет, тут всё понятно. «Тишина к столу пустому», тишина — это мертвец, к столу пустому — на котором уже ничего не накрыто — только гроб на него поставить, который как паром, и вот мертвец на нём плывёт. А тут просто есть какой-то мотив спасения через любовь, она как стихия…

С: Помнишь, Амелин говорил на семинаре, что каждая строчка в поэзии должна быть самодостаточна. Вот, например: «но тишина к столу пустому», «не звон к обедне созывает», «столешница сродни парому», их можно выдрать, любую…

А: Мне очень близко это, то, что она делает такие вспышки. Это кажется, что немножко шероховато, а на самом деле это выработано. В этом очень много именно природы, «я — линия береговая» — это сверхсознание на самом деле.

С: «В межколокольной маете

Я — линия береговая

Собрались волны и судачат».

Тут можно конструировать, мне нравится…

О: Ну у неё видно, что на второй строфе, на самом деле, закончился поток: «я — линия береговая» и ещё многоточие это, и в следующей — там вообще сплошные многоточия, она как будто сама не уверена, что это стоит сюда включать.

А: Ну, это естественная неуверенность, это свойственно поэзии.

О: Она ощущает, что с одной стороны первые два не заканчивают тему, но как её закончить — она тоже не знает…

А: Хотя, в принципе, если вчитаться, то мне даже нравится концовка

О (задумчиво): Нет, семантических связей вообще прям простор…

А: Она (концовка) как такое колебание волн — паром ушел под воду, и волны колеблются-колеблются — вот они строчки, и в берег, утыкаясь, плачут.

С: Ну что, перейдём ко второму?

Обмелеет источник. Жажда сушит скорей,

Чем бессонница ночью изводит.


Кот дворовый сидит у дубовых корней,

Песню древнюю, жмурясь, заводит.


Ну, а время?! Оно — не посол-печенег,

Не отвадить кисельной болтушкой.


Упадет в тот колодец, как падает снег,

Человек, городок и церквушка.

А: Тут конец, конечно, очень классный. Мощная философия, прорывы в какую-то бездну, это страшные очень стихи.

С: «Кот дворовый сидит у дубовых корней,

Песню древнюю, жмурясь, заводит».

Тут даже кот — он не домашний, а какой-то

А: Ну, здесь на грани с прозой, у неё часто вот эти места как «кот дворовый», вот эти собственно первые шесть строчек — они достаточно прозаические, они нащупывают грань поэзии, нащупывают-нащупывают, и потом раз — последние строчки, это поэзия. Какая-то ходьба по болоту: идёт-идёт, плюх! — к русалкам… Она пытается этими максимами «время не посол-печенег», что его «не отвадить кисельной болтушкой» раскачать это пространство.

С: Постоянный отсыл туда, в прошлое.

А: Я не о том. Я о том, что у нас на глазах просто голый механизм, как это устроено. Вот она берёт и как-то тыкает, или поглаживает то, что скрыто, то, что ещё не явлено читателю, и то, что является в последних двух строчках, вот такой объект проявляется. Это всё очень жизненно вытекает, эта «бессонница — она изводит», из каких-то черт жизни, примет каких-то прозаических, на этом, наверное, и построена её поэзия — через вот эти страшные вещи выход к глотку воздуха, чтобы можно было дальше жить.

С (с сомнением): Ну здесь, мне кажется, нет выхода.

А: Я не про это, смотри: последние две строчки — возникает поэзия. Ты родил нечто — эти две строчки поэтические — и можешь жить дальше. В предыдущих строках ещё ничего не рождено, и если бы это не возникло, то просто ложись и помирай. Первые же «обмелеет источник», «жажда сушит скорей, чем бессонница ночью изводит» — ну, прозаические, они — по поверхности, и здесь нет ещё какого-то удачного найденного порядка слов, нет идеальности — такой, что не убавить, не прибавить. И оно идёт-идёт, и потом раз — какой-то фокус происходит, какое-то чудо происходит — и ты оказываешься внутри стихотворения, если говорить о вот этих двух строках. Это лекарство от головной боли какое-то. Вот у тебя есть какие-то слова: «время оно не посол-печенег… не отвадить кисельной болтушкой» — это какая-то головная боль на самом деле. То есть слова какие-то, которые с похмелья могут в голове возникать сами собой, и не знаешь, что с ними делать, возникают как какие-то демоны в пространстве твоей жизни, как воплощение всей черноты, того, что тебя окружает и раз — щелчок, и через падение церквушку мы видим, и снег, и человека…

О: Оно так построено, что эта последняя строка — она связывает предыдущие три двустишия, мне кажется, в обратном порядке. Такие ассоциации возникают. Даны штрихи, которые вот эти три обрисовывают ассоциативно, и собственно последнее двустишие…

А: Возникает такая ясность, что это было, такая ясность ледяная. То есть были надписи на стенах, какие-то облака причудливых видов, тополя, и потом раз — и всё сливается в одну картину.

С: Помнишь, как у Блока: «Ночь, улица, фонарь, аптека…» — что человек познал круговорот времени?

А: Здесь этого нет.

С: Здесь она не познала круговорот, скажем так, но она познала время в каком-то таком его качестве…

А: Ну, взаимосвязанность какую-то, детерминизм, наверное.

О: Понял, откуда у неё взялся колодец!

С: Ну, «источник» — «колодец».

О: И это тоже. На самом деле — это же из летописи, когда печенеги осаждали, потом послов приглашали и водили — болтушка в колодце. Меня смущало именно местоимение «тот» — указательное, у неё про колодец ничего не было вначале.

А: Тут классно в конце, как она работает, сопоставление: падение в колодец и падение снега — это немножко разные падения, а она между ними ставит знак равенства, и получается отражение в воде колодца вот этого всего…

С: У неё же здесь падает снег, падает человек, падает город и падает церквушка… Просто всё уходит абсолютно…

А: Ну, оно не уходит, оно проявляется, становится зримым.

С: Оно становится зримым и уходит. Поэтому я считаю, что они безнадёжные.

А: Нет, они конечно безнадёжные, но… Лелька же живая.

С: Так все живые.

А: Не все.

О: У меня возникла ассоциация: Китеж-град.

А: Ну да-да-да. У Астафьева есть ещё рассказ про церквушку, которая над водой мерещится иногда. В этом есть что-то от Китежа, это вообще очень мифологично — какой-то свой мир.

С: Ладно, давайте перейдём к третьему.

Птицы под кровлей живут —

Меченный высью дом.

Полдня горячий трут

Дарит живым огнем.


Окна верней зеркал

Отображают нас.

Светлый слезливый глаз

Все жития впитал.


Бойкой синицы дрожь

Клюнет зрачок стекла.

Он на меня похож —

Так же не видит зла.

А: Ну, конечно, очень своеобычная такая лексика. Вот всякие словечки «дарит живым огнём», они, может… пока не врубишься в эту поэзию, они могут резать слух немножко, казаться немного нарочитыми, не лучшими найденными вариантами. А на самом деле — это способ мышления такой.

С: А вот здесь, смотри — здесь концовка правильная, мне кажется. Открытие, как ты говоришь, последняя строфа — отлично просто.

А: Ну, я бы сказал, что она немножко слишком хорошая. Здесь контраст между неидеальностью и идеальностью возникает.

С: Ну, полюс напряжения, как раз сжатая пружина.

А: Нет, конечно, это открытие. Я не думаю, что она к этому подводила, это у нас на глазах рождается.

С: Здесь как по ступенькам: шершавая ступенька, более вытесанная, и, как ты говоришь, идеальная…

А: У неё постоянно есть какая-то грань, что там была «столешница», что здесь «окна вернее зеркал», о чем это? — гораздо лучшее отражение тебя не то, что ты в зеркале видишь, а то, что ты за окном видишь какой-нибудь тополёк, или ещё что-то, травинку какую-нибудь — это гораздо больше «тебя» отражение.

С: Да, отображают мир, то есть, мы все едины.

А: Опять же — очень странное устройство: «полдня горячий трут дарит живым огнём» — строчки, вызывающие отторжение. Во-первых, порядок слов неправильный: «полдня горячий трут» вместо «горячий трут полдня»…

С: А мне кажется — отлично. Вот мы все спорим: так литературно правильно написать, когда логически всё связано, но мы же все живые люди…

А: Понятно, я и говорю, что это странным образом работает.

С: Это всегда работает, мне кажется.

О: Это нормальный поэтический приём, это инверсия.

С: Да, когда человек владеет этим…

А: Обычно это часто проявляется в незрелых таких стихах, где много всяких «уж», всяких «бы» и так далее.

С: Но мы же не берём незрелые стихи незрелых поэтов.

А: А это отдельный уникальный случай, когда это становится приёмом. Во-первых, эта инверсия, потом — трут возникает, что дарит живым огнём. Ты сталкиваешься с чем-то иным, возникновение другого человека за окном.

О: Тут ещё, если на слух, «трут» можно как «труд» понять.

А: Ну да. Я о чём? Что требует определенного усилия стих, чтобы понять, что он на самом деле не незрелый.

С: Мне кажется наоборот, не требует он усилий. Усилий требует какой-нибудь верлибр написанный, я не знаю… — Драгомощенко… а здесь — великолепно всё схвачено и показано, читаешь — и… по крайней мере картинка возникает сразу, и смысл тоже доходит буквально сразу…

А: По крайней мере, возникает человек — не какое-то общее пятно или клякса. А здесь какой-то очень большой сложный человек проявляется, с которым можно попробовать найти точки соприкосновения.

С: Я почему, кстати, заговорил о верлибре? Я недавно читал интервью Михаила Айзенберга, в котором он говорит, что наш русский верлибр — он перенапряжен. То есть, либо поэт пытается его насытить смыслом, накрутить, либо ведёт себя слишком вольно и растекается мыслью по древу, и идёт-идёт. А ведь хороших верлибров, как и стихов, вообще-то, очень мало, а здесь мы наблюдаем пример хорошего стиха.

А: Я вообще к чему стал акцентировать внимание, что здесь именно в этом стихе это проявляется на уровне форм — содержание выявляется? То есть, вот то, что «окна верней зеркал отображают нас», автор сам, отталкиваясь от какого-то подсознательного возникновения другого человека — проговаривает его, озвучивает про этих двойников, которые на самом деле не двойники, не отражения — а совсем другие сущности.

О: Кстати, можно увидеть, что к инверсии она относится сознательно, по схеме рифмовки. Смотри: первая строфа — «а-б-а-б», последняя — «а-б-а-б», средняя — «а-б-б-а». Если бы она менее сознательно писала, она, скорее всего, поддержала бы эту инверсию, и можно было бы:

«Окна верней зеркал

Отображают нас.

Все жития впитал

Светлый слезливый глаз».

Вполне как бы такое, а она взяла и оставила по-другому. Потому что она понимает смысл инверсии.

А: Да, ты прав.

С: Ну, это дополнительно работает на неё.

А: Всё-таки я хочу уловить что-то. Тут оно тоже устроено странным образом, как и предыдущее стихотворение. Возникают птицы, потом возникают окна и — они объединяются: «Бойкой синицы дрожь Клюнет зрачок стекла», ну и глаза возникают: «светлый слезливый глаз». Для меня это тот же самый приём, но если там он работает последовательно, здесь он работает параллельно. Раз — и она попадает в поле поэзии, эта поэзия серьёзная, страшная, как жизнь.

С: Но здесь есть глоток воздуха.

А: Но тоже очень холодно, видишь, вот этот «зрачок стекла», стеклянный, это всё уход от человеческой сущности к какой-то сущности стихийной, природной, это какая-то языческая вещь.

О: Тогда, получается, выпадает: «по углам горячий трут дарит живым огнем» — он как антитеза всему остальному стихотворению.

А: Да. Тут есть какие-то связи вот этого трута — через стекло можно зажечь, то есть всё на самом деле оказывается взаимосвязано.

О: Стекло — это, скорее всего, метафора солнца, которое в определенное время окна освещает, потом уходит.

А: Ну и опять же «окна верней зеркал отображает нас» — за окном же постоянно всё меняется: ночью — темно, днем — светло. И это именно созвучие человека этому миру окружающему, созвучие его изменениям: изменениям внутри человека, изменению в мире — зима, лето, всё остальное, пожары… вот принцип всежития и есть. И люди там проходят разные.

С: Следующий стих

Невеселое застолье.

С тенью собственной сижу.

Корку посыпаю солью.

Взгляд от окон отвожу.


Там — деревьев богомолье,

Листика летит платок.

Но не примут бандеролью

Даже в облачный раек.


Там — расшито небо гладью.

На моей стене — крестом.

Ну, куда с земною кладью

На ходу на холостом?


Соберу сухие крохи

И застыну у дверей.

День прошел без суматохи.

Век пройдет еще страшней.

А: Ну, мне близок этот ритм (смеётся).

(Олег что-то говорит)

С: Вот Олег сказал, что это цикл, причем читательский. Он объединён временем, смотрите, везде присутствуют: день, век…

О: Зима-осень.

С: Да, да, смена времен. Богомолье опять же.

О: Церковная тема…

А: Ну, как раз это, причем деревьев богомолье, здесь же есть на этом акцент.

О: Я ещё думаю, что это как раз в моём представлении идеал поэзии, который я сформулировал для себя когда-то: стих это сумма угадываемой простоты.

А: Я не сказал бы, что здесь простоты много.

О: Ну, внешне-то они простые

А: Тут интересно, она какие-то связующие звенья опускает. То есть например «Листика летит платок. Но не примут бандеролью». Между этим как будто выпадает какая-то связь, которая угадывается читателем. То есть это какая-то странная почта: попадающий лист и — раз, уже про бандероль, которую не примут даже в облачный раёк. На этом, кстати, тоже у неё много построено, на таких недосказаниях…

О: Как эллипсис, пропуск значимых…

А: Ну, я так думаю, что у неё просто так мысль построена — это непреднамеренно, чтобы не отклоняться от какого-то уже потока — это и так понятно, это и так понятно. Классный стих — конец, опять же. Причём, здесь можно считать каким-то пропуском: «День прошел без суматохи. Век пройдет еще страшней», то есть — нет как бы прямой связи, они немножко не параллельны, и именно это срабатывает. Ну и картинка, конечно, возникает. Сухие крохи… это как человек высохший — сухие груди. Да, собственно, точно так же оно и устроено: на ходу на холостом, инверсии такие странные, такие приговоры-заговоры-наговоры… И вот зачастую встречаются у поэтов такие «те» или «там». Я помню такую строчку, из песни что ли: «те два крыла». Я думаю: какие те? Я не знаю, что за «те» два крыла, и здесь, то же самое — «там», но здесь совершенно иной случай, здесь даже и не надо знать что за «там» такое…

О: Тут сразу «облачный раёк» и дальше про него, связь такая возникает. И «взгляд от окон отвожу».

А: Она возникает, но при том, что строчки здесь зачастую самоценны, то у тебя немножко расфокусируется взгляд, и ты сперва не видишь этой прямой связи. Возникает выход у каждой строки помимо этой прямой связи ещё куда-то, в другие «там».

О: Вот это мне и нравится в стихах.

А: И эти простые вещи «земная кладь», найденные слова, которые верными оказываются, которые сперва удивляют, а потом оказывается — что они на своём месте. Мне кажется, живописный ряд возникает: «С тенью собственной сижу»…

О: Техника так же, собственно, мазками, что в живописи. Близко — хаотичные мазки, подальше отойдешь и — цельная картина.

А: И вот эти недоговоры: «Соберу сухие крохи И застыну у дверей». То ли ты птиц каких-то будешь кормить этими сухими крохами, то ли выкинуть их хочешь, то ли что?

О: Заметь, тут у неё многоточий нет, в отличие от первого.

А: Угу. Это поэзия промежуточных состояний, текучести гераклитовой. Очень напоминает на самом деле рытьё могилы, а сверху берут потом — и ставят камень.

О: «Корку посыпаю солью», у меня первая ассоциация возникла: «не сыпь мне соль на рану».

А: Ну, она, конечно, всё это оживляет. У Кортасара в «Игре в классики» кто-то говорит: «Как бы я хотел жить в мире, в котором ты режешь хлеб, а он при этом не плачет». У неё любимая книжка «Сто лет одиночества» — это туда же примерно, живой мир этот весь. Даже не сколько живой — он живой, конечно же — но он ещё и текучий, взаимосвязанный очень. Даже это: «Там — расшито небо гладью. На моей стене — крестом» — вроде как противопоставление, а на самом деле — взаимосвязь. И опять же двойники какие-то возникают. Или «Ну, куда с земною кладью На ходу на холостом?» подытожено вот это противопоставление: по сути оно одно и то же, и на самом деле не хватает какого-то маленького умения… умения летать. Ну, а последние строчки — четыре — это шедевр просто.

С: Давайте приступим к следующему

И был сентябрь — птичий, земляной,

Прилегший за нестройной городьбой.

Была рябина, прислоненная к стеклу,

Игла от поезда, волнующая мглу.


И жизнь была… Иль не было ее?

Застыло в раннем воздухе белье.

А: Вот эти приметы такой сырой поэзии: «иль», а тут смотри — «белье», и опять же фонетическая связь.

С: Угу. Иль-было-её-бельё. Она хорошо чувствует звукоряд. И снова это всё о времени.

А: Здесь много конкретики. Интересный ряд, птичий, земляной, это же антитеза такая, а она их ставит в один ряд. Птица возникает с оборванными крыльями, для неё это раненая птица, это даже не озвучивается и не обсуждается. Птица такая хромает за городьбой, сентябрь этот такой волочется…

С: Которая потеряла крылья — и это человек, да, да?

О: Птицы по осени спускаются на поля…

А: Вот эта «игла поезда волнующая мглу» тоже очень красиво.

О: А ещё этот образ «…птичий, земляной, Прилегший за нестройной городьбой» — это же листопад.

А: Да, падение. «Рябина, прислонённая к стеклу» «в раннем воздухе» — удивительная последняя строчка.

С: Буквально Марсель Пруст, из этой одной строчки можно раскручивать в обратном направлении стихотворение.

А: Ну да.

О: «Ранний воздух» — контаминация, сжатие — воздух раннего утра, или раннего детства…

С: Или ранней смерти. Он для каждого свой — ранний воздух.

А: Или ранней осени.

О: Каждый по своему вкусу может подставить ассоциации.

А: Нет, конечно, саван в этом какой-то есть.

С: Это видно: «И жизнь была… Иль не было ее? Застыло в раннем воздухе белье».

А: Тут интересно преломление биографических деталей, какой-то контур этой биографии, казалось бы, немножко отвлеченный…

С: Ну, потому что человек смотрит со стороны, конечно, он будет отвлечен, вот он оглянулся и всё это зафиксировал…

А: Я думаю, это признак поэзии, некая отстранённость — когда делаются произведением искусства некоторые детали быта (смотрит на экран). «Застыло» — опять же, оно в другом смысле «замёрзло».

С: Или как последнее, что отражается на сетчатке глаза — такой стоп-кадр.

А: Ну да. И белье — оно как быльё, такое «быльём поросло» (думает). Даже это вправду можно как неологизм от слова «быльё» воспринимать. Опять же — много живописи в этом. Вот какие-то сразу «капельки рябины» и «игла» — такой лучизм, «волнующая мглу»… даже… не абстракционизм, не знаю…

С: Мне кажется, это как раз импрессионизм, тут абстрактного не особо много.

А: Смотри, ты читаешь: «рябина прислоняется к стеклу» и сразу какие-то красные пятна возникают.

С: У меня дерево сразу прислоняется к окну, ничего не знаю (смеётся).

О: Они чем хороши, эти строчки? Что показывают личную вовлечённость. «И был сентябрь — птичий, земляной, Прилегший за нестройной городьбой. И жизнь была… Иль не было ее? Застыло в раннем воздухе белье» — это абстрактное такое, да. А когда «была рябина, прислоненная к стеклу», да ещё и поезд — видно, что здесь есть и человек ещё.

А: А могло быть и ещё больше строчек, а могло быть меньше. Тут есть некая в этом не то что небрежность, а, думаю, некое безразличие к написанному — то есть она отпускает строчки.

О: Ну, это оправдано у неё, мне кажется.

А: Это просто по-другому не может работать, конечно.

С: Ну что, перейдём к последнему?

Зимы коробочка пустая,

Декабрьский нетопкий лед.

Горланит печь, не уставая.

К ней греться ходит старый кот.


За стенами скрипучий ветер

Цепляется за провода.

Так и живешь на белом свете,

На белом, как зимой вода.

С: «За стенами скрипучий ветер Цепляется за провода» вообще прекрасно. «Так и живешь на белом свете, На белом, как зимой вода» — то есть у неё такой взгляд художника, она не рисует, кстати?

А: Не знаю.

О: Мне это последнее кажется более опрощённым, чем предыдущее.

А: Завершает подборку… Но очень хорошее стихотворение. Поскольку тут два четверостишия…

С: И она в них всё уложила, между прочим.

А: Да, близко к идеальному стихотворению. Не три лишних четверостишия, а всего одно (смеётся). Эти же мазки: «печь горланит»…

О: Эти две строфы — как антитезы, внутри и снаружи, во-первых. То есть первое — это внутреннее, заключенное в какой-то объём, а второе — за его пределами.

А: Ну и она между ними перекидывает мостик.

С: Да, здесь и в первом есть отсылка к внешнему, здесь и «зимы коробочка пустая» и «лёд».

А: Да, здесь не так просто. Но последняя строчка вообще прекрасна.

С: «Зимы коробочка пустая» — тоже хорошо.

А: Мне что-то не очень она нравится.

С: Если взять Хакасию: степи окружающие город…

А: Я понимаю эту строчку, но мне кажется — она несколько небрежная. В смысле некоторой неконкретности этой коробочки.

О: Я поэтому и говорю, что оно опрощенное. Хотя у меня оно перекликается со стихотворением «Обмелеет источник». Здесь общее пространство, мне кажется.

С: Да здесь общее пространство вообще везде. Мне и предыдущее (показывает) «Сентябрь» кажется подготовкой к вот этому — она время ещё и так разворачивает. Причем, здесь человек во времени «и невеселое застолье» потом, бац: «застыло в раннем воздухе бельё», а здесь «живешь на белом свете, на белом, как зимой вода» — человек проходит какой-то путь. Опять же «упадет в тот колодец как падает снег, человек и церквушка».

А: Ну конечно. Тут хорошо показана и текучесть: ветер, который цепляется за провода, и вода эта текучая.

О (вздыхая): Фэн-шуй, ветер-вода.

С: Здесь и огонь: «горланит печь, не уставая».

О: Ну и, собственно, дерево. Не обозначено, но присутствует.

А: Горит в печке.

О: И в печке, и в скрипучем ветре.

А: И телеграфные столбы.

С: Так что полный фэн-шуй. На этом мы и завершим нашу передачу. Люди, читайте книги…

О: О пяти первоэлементах.

С: Занимайтесь цигун…

А: Приходите в ГПНТБ СО РАН.

С: Спасибо всем, пойдёмте искать Михайлова, он опоздал на нашу судьбоносную встречу.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About