Предпредисловие: Я, разуметься, понимаю, что данный текст совершенно не может претендовать на какой-либо богословский статус. Это всего-навсего ликбез, артикуляция каких-то очень простых идей в общедоступном (надеюсь) изложении, в своём роде, лишь попытка чего-то что, может быть сильно неудачно говоря, обозначено как богоспоп… 

Простому человеку, как верующему, так и атеисту, не вникавшему ранее ни в богословскую проблематику, ни в философское осмысление и интерпретации эволюционной теории может показаться что эти две темы крайне далеки друг от друга, чужды друг другу, возможно даже враждебны. Это во многом является следствием ложной дихотомии науки и религии. Но также объясняется и значительной объёмностью обеих этих областей, (богословия и эволюционной теории), и чисто формальной, «позиционной» отдаленность их друг от друга.

Но так ли они далеки друг от друга? И, что гораздо более важно, что они могут друг другу дать? Почему человеку, ищущему ответы на вопросы о себе и своём месте в мире, важно прислушиваться к обеим сторонам? 

Могу, с определенным сожалением, заметить, что вопросы как эволюционной теории, так и вообще передовых научных достижений (теория эволюция являлась «передовым научным достижением» во второй половине 19 века, сейчас даже при важных новых дополнениях, радикально преобразивших дарвиновские положения, про которые ниже будет немного упомянуто, она давным-давно ушла с передового края науки, перекочевав в позицию научного факта) зачастую находятся на периферии богословия, что с одной стороны извиняется их второстепенным значением для богословских проблематик, но с другой, вероятно, свидетельствует о определенном кризисе в богословии, которое не успевает отвечать на «вызовы современности». Не говоря уж о том, что если подобный ответ и происходит, то в поле зрения (даже) верующей массовой публики он попадает весьма и весьма нескоро.

Впрочем, два примера крайне важных и содержательных, на мою оценку, работ, связывающих богословие и эволюционизм, ниже будет указанно.

Прежде чем начать основной разговор нужно обозначить проблематику «ложной дихотомии науки и религии». Не смотря на то что как в научных, так и в религиозных кругах противопоставление науки и религии давно снято (надеюсь), то в массовом сознании, увы, эта дихотомия, причем в её радикально-нелепом изводе продолжает присутствовать. Раскрыть истоки и причины этого псевдо-противостояния, его течение на фоне социально-политической истории (преимущественно Европы) и его финальное «разрешение», тема для отдельной статьи. Здесь лишь укажу на то что исток вопроса лежал в так называемом «мифе просвещения», в момент, когда эмансипаторные практики вырвались со страниц философских трактатов на арену социального действа, а развитие, сильно осложненное огромным количеством проблем чисто социально-экономического характера, проходило во второй половине девятнадцатого века, (Дарвину очень сомнительно «повезло» создавать свои концепции именно в это бурное, хоть и отчасти благоприятное, в смысле социально-культурной значимости, время), а завершилось уже в первой половине двадцатого, когда и наука и богословие уже радикально себя переосмысляли (впрочем и по сей день среди фундаменталистов как со стороны религии, так и со стороны науки, возникают заявления что никакого радикального переосмысления не было).

Эволюционная теория, «вооруженная» в частности становлением палеоантропологии, оказалась на пике этого мнимого противостояния, обусловленного почти исключительно социальными причинами. Мимоходом позволю себе заметить, что обе стороны мнимого конфликта, как ученые, так и богословы, оказались далеко не на высоте своего, казалось бы, положения. Нельзя так же, хотя бы мимоходом, не упомянуть имя Тейяра де Шардена, работы которого, конкретно на локусе эволюционизма и антропологии, внесли значительный вклад в снятие этого мнимого противостояния. Наука и религия, на какой-то момент будучи втянуты в социально-экономические конфликты, довольно быстро вернулись в кабинеты и кельи, правда, в каком-то смысле, продемонстрировав свою неспособность к эффективному социальному взаимодействию (руководству?) с массами. При чем если наукой это навык (до сих пор) не обретен, то религией он скорее утрачен. Если ни наука, ни религия не занята сомнительными спорами передела собственности, (то что этими спорами регулярно занимались конкретные представители и той и другой, со вздохом сожаления оставляю в стороне), то в сфере очищенной от стяжательских интересов, открывается главное. Как религия, так и наука занимается фактически одним и тем же, построением описательной картины бытия (вокруг нас). Но делается это настолько разным инструментарием, а также с совершенно различными целевыми и аксиологическими установками, что по сути эти два извода одного процесса выпадают в две настолько различные сферы что они просто не имеют точек пересечения. Что бы «перенести» какие-либо наработки и выводы из одной сферы в другую требуется определенное интеллектуальное усилия «перевода с языка на язык», (чем в некотором смысле занята данная статья).

Религия описывает мир (и место человека в нём) исходя из отнотологии и гносеологии (и этики), которые в свою очередь исходят из Божественного откровения, используя как рациональный (логика), так и иррациональный (интуиция) аппарат, а также крайне важное место здесь занимает нарратив традиции и выставляет своей целью Божественный замысел (спасение), который принимается на аксиоматическом уровне.  Наука же сознательно сузила свою аксиоматическую и целевую функции до гносеологии, а инструментальный аппарат до рационального. Здесь мы имеем блестящий пример того как сужение целевой установки может принести блестящие результаты, пусть, увы, только в этой намеренно суженной области.

Вопрос возникновения науки (почти правомерно сказать: из религии) оставляем в стороне. Несколько примитивизируя можно сказать что наука описывает «видимую» (наверное, более правильно «ту которую можно посчитать») часть мира, а религия описывает мир в его основе и целокупности, а в центре ставит вопрос «как и зачем человеку быть». Для науки человек объект. Для религии субъект.

Теория эволюции (На всякий случай оговорюсь, — биологической эволюции дарвиновского типа. Кажется, никаких других мы и не знаем, но теоретическое существование таковых представляется вполне возможным) уже довольно давно является научным фактом. Но каков статус научного факта? Что, собственно, это значит? Этот вопрос пропускается очень многими «простыми людьми» и даже, увы и ах, некоторыми учеными. Наука, (вопреки мифу просвещения), не интересуется истиной (в глубинном философском смысле этого слова). Науку интересуют факты. Научный факт характеризуется двумя основными показателями, первое — экспериментальной проверяемостью, причем она никогда не бывает абсолютной, но лишь достаточной, т. е. иными словами, требуется что бы при (правильной) постановке эксперимента результат был идентичный ожиданию, если нет, либо перепроверка эксперимента, выявление ошибок в нём, либо иди переписывай теорию, и второе, включенность факта в имеющеюся теорию, без сопровождающей факт теории он уже таковым не является, а являет из себя просто «некое явление», которое, простите, не пришей кобыле хвост. Обсуждение того что ученые делают с явлениями, которые ни к какой теории не пристыковываются, отдельная интересная тема, но точно для отдельного разбирательства, здесь лишь предостерегу от вопля à la «учёные ничего не понимают!» и всяких конспирологий на данную тему. Наличие области неизвестного, ещё не исследуемого, ещё не вписанного в общую парадигму научного знания, есть не просто нормальное, но, в некотором смысле, имманентное состояние науки, которое совершенно не мешает науке существовать и двигать технический и социальный прогресс (ы) вперёд.

Соответственно, теория эволюции Дарвина экспериментально подтверждается (Причем крайне хорошо, насколько понимаю лучше, чем во многих областях физики. Хотя тут, конечно, понятие экспериментального взято довольно широко, речь, прежде всего, об огромном палеонтологическом материале, накопленном за уже почти две сотни лет, но и «прямые» эксперименты тут так же вполне возможны, всяческие издевательства над бедными дрозофилами и т. п. Отрицать статус научного факта теории эволюции, ну +/- что отрицать факт существования мобильных телефонов) и очень хорошо вписывается в общую парадигму научных представлений. Всё. А за смыслом и истиной идите к гадалке бабе Юле, ну или ещё куда-нибудь… Учёных (как учёных) данные категории не интересуют…

Ещё давайте хотя бы немножко, отчасти ради ликбеза, который никому не повредит, а кому-то может оказаться даже полезным, поговорим о современном состоянии эволюционной теории. Вскользь замечу про смысловую нагрузку слова «теория». Або многие ну совсем наивные критики эволюции упирают на то что «это же только теория!». Как уже сказал выше данная теория давным-давно, ещё, кажется, в самом начале двадцатого века перешла в ранг научного факта и с тех пор только укрепляет свои позиции. То, что они не абсолютные, т. е. что теоретически могут быть когда-либо пересмотрены, несколько не умаляет этих позиций. Статуса абсолютного в науке попросту не существует. Словосочетание «теория эволюции» просто исторически прижилось, это, если угодно, традиция. В науке, как и во всех областях человеческой культуры, огромное количество некогда сложившихся и исторически прижившихся слов, словосочетаний, терминов и т. д. которые «по-хорошему надо бы переназвать», что бы они более адекватно отражали современный уровень понимания данных вопросов, но этого (почти никогда) не делают, ибо это только внесет дополнительную путаницу (вместо её устранения), а в некоторых областях и терминах этак, возможно, придется что-то каждые лет пятьдесят переназывать.

В головах большинства людей, насколько смею судить, представления о теории эволюции находятся ещё на додарвиновском этапе. Вот есть жирафа, она кушает листики, листики которые растут на верхушках деревьев повкуснее, а снизу вдобавок желающих полакомится больше, жирафа тянется за листиками что повыше, из поколения в поколения, и, таким образом, шея удлиняется и мы получаем этого питона на лошади. Вот это не Дарвин, это Ламарк. Дарвин уже постулировал, приобретенные признаки не передаются, (по наследству). Эволюцию двигают два фактора, (и в открытие этого, а вернее обосновании, через огромный, многолетний, кропотливый труд и состоит основная заслуга Дарвина), мутации и отбор. Спонтанным хаотичным образом случаются мутации, те, которые вредны при текущих условиях отбором вымываются. Это, в основном и главном, всё. Дальше можно начинать пинать Дарвина. Только адекватность этих критик примерно такая же как предъявлять Гераклиту что он нам не пофоткал Храм Артемиды, мы бы достоверно знали, как он выглядит. Выделю два важных момента, с одной стороны до сих пор не усвоенных и посему проникающих в критику Дарвиновского учения, действительно слабых, но давно выявленных и преодоленных. Первое. В конце девятнадцатого века, на волне Дарвиновских открытий (и произошедших под их влиянием изменений в науке и в обществе) довольно широкое распространение получили идеи социал-дарвинизма, в которых путем простого переноса из биологии в пространство социального обосновывался «закон джунглей» для общества. Кто кого съел тот и молодец. Вина Дарвина тут минимальная, м. б. можно сказать что он мог бы занимать чуть более открытую общественную позицию, а не уходить от споров о социальном, но это настолько невнятная критика, которая сродни обвинению в том что кто-то когда-то не проявил чудеса героизма и не спас из пожара 25 человек, хотя, наверное, мог бы. Возможно, чуть большая вина лежит на некоторых прямых (исторически) последователях Дарвина. В первую очередь на Томасе Гексли, получившим прозвище «Бульдог Дарвина». Человеку по запалу, смелости и уровню энергичности своей просветительской деятельности напоминающий скорее предреволюционных деятелей французского просвещения, который, возможно, чуть ли не единственный кто сумел сразу же оценить всё социальное (и политическое) значение эволюционной теории. Многое из того что им было сказано и сделано сейчас подлежит радикальному пересмотру и переоценке, как и действия французских просветителей, но обвинять некогда жившего человека во взглядах, которые он когда-то имел, из позиции будущего, довольно радикально пересмотревшего вообще всё, ну такое себе… сомнительно. На волне популярности социального дарвинизма, причем не столько в естественнонаучном сообществе, сколько у популяризаторов и пропагандистов социальных преобразований под обоснованием их «научности», откликнулся и выступил против подобной трактовки идей Дарвина Петр Кропоткин, ученый географ, революционер и анархист. Не оспаривая значение мутаций и отбора Кропоткин указал на то что в процессе эволюции имеется ещё один крайне значительный фактор, внутривидовая (а иногда и не только) взаимопомощь. Что и изложил в своём труде «Взаимопомощь как фактор эволюции». Замечу что данная работа не только осталась актуальной, как и труд Дарвина, по сей день, но и потребовала к себе гораздо меньше поправок и дополнений, нежели Дарвиновский труд. Правда, конечно, так же важно заметить что, книга Кропоткина всё-таки являлась ответом, комментарием к работе Дарвина и, отчасти вследствие этого, она не оказалось в достаточном рассмотрении внутри научного сообщества. Интересное обсуждение (Историк науки Саймон Уэрретт о критике дарвинизма в России, влиянии мальтузианства на идеи Дарвина и кропоткинской интерпретации процесса эволюции) социально-географических факторов возможно послуживших определённой основой этой полемике можно посмотреть на ролике на постнауке — https://postnauka.org/video/84623 Второй (критически) важный момент это — то, что Дарвин ещё ничего не знал о генетике. А генетика, когда она была достаточно разработана и обоснована, значительно преобразовала Дарвиновскую теорию эволюции. То, что наследственные признаки передаются от предка к потомкам было очевидно ещё задолго до Дарвина. Как это происходит, никому понятно не было. Все мы, ну или по крайней мере многие, что-то припоминаем из школьного курса про эксперименты аббата Грегора Менделя. Ну и ещё задолго до этого поворотного момента, (который и «поворотным»-то был признан спустя почти пятьдесят лет после проведенных опытов), выдвигались предположения что есть какие-то материальные структуры, через которые осуществляется наследственный перенос признаков. А практики селекции известны человечеству с глубокой древности.Здесь, не особо разбираясь в сложностях материала, буду совсем краток и сошлюсь на симпатичную статью Алексея Куприянова — "Дарвин: пора прощаться?". В данной статье, по объему скорее небольшая заметка, беглый очерк, хорошо и внятно, со множеством ссылок на материалы, для тех, кто хочет погрузится в вопрос глубже, указанно почему Дарвин «не прав», где он «устарел», и что нужно просто респектнуть классику и пойти дальше. Очень важно отметить то что изменилось в представлениях о мире живых организмов со времён Дарвина. Если со времени Дарвина и почти до конца двадцатого века научные представления говорили об «эволюционном древе», то сейчас это, скорее «эволюционный куст» (Я бы добавил, «ризомного типа») где нет единого эволюционного ствола, а есть огромное количество самых разных, по направлениям и мощи, ветвей, которые идут во все стороны. Из самого центра, сердца в котором сидит Лука (LUCA — Универсальный общий предок всех ныне живущих н земле организмов). Если в библейской традиции мы имеем всё человечество, произошедшее от Адама, то в современной научной традиции (насколько тут применимо слово «традиция», всё-таки она скорее только складывается, но, кажется, имеет все шансы остаться очень надолго) мы имеем все живые организмы, произошедшие от Луки. Разве что-то изменилось? Даже количество букв в имени осталось прежним.

Отдельно, что не входит в задачи данной статьи, почему лишь упомяну, стоит вопрос о статусе субъекта во время формирования библейской традиции и расширение этого статуса к нашему времени. Бегло, от чего неизбежно неполно и голословно, сформулирую это так: во времена формирования библейской традиции статус (хотя бы потенциальный) субъекта получают все люди, на недавно прошедшем рубеже тысячелетий статус субъекта (окончательно) закрепляется за всеми живыми организмами. Да, эмансипаторные практики расширения понятия субъект начались далеко задолго, и даже, передовой их край, давно вышел за понятие «жизнь» (насколько мне известно, сейчас самый передовой край подобных практик — это акторно-сетевая теория Б. Латура), но и библейская традиция складывалась не одно столетие.

Не стоит путать «общего предка» и «первоорганизм». До, и во время Луки, по всей видимости, существовали и другие живые организмы, но их след (генетический) затерялся «во тьме времен ещё во время оно» и нас с ними ничего (биология\генетика) не связывает. Что, конечно, не отменяет иных, более глубинных связей. Кстати сказать, гипотеза о существовании последнего универсального общего предка была впервые предложена Чарльзом Дарвином в его «Происхождение видов». Лука у нас здесь в самом средоточии, а на мириадах трепещущих кончиков находятся все ныне существующие живые организмы. И каждый уникальное творение, и слава Господня. Как метко заметил Станислав Дробышевский, каждый ныне существующий живой организм является «венцом эволюции», ибо, так же, как и мы, представители хомо сапиенс, прошел (и идёт далее) все перипетии эволюционного развития. Грех антропоцентризма, на моё мнение, заключается не столько в порой совершенно бессовестном отношении человека к природе, сколько в желание утверждаясь в статусе уникального Божьего творения, «цели промысла», отнимать этот статус у других Божьих тварей. 

Прежде чем вернуться к основной линии нашего разговора, ради чего всё проговоренное, ещё, так же, хочу назвать две замечательные книжки, которые занимаются обсуждением и разработкой данной проблематики (проблематик) и которые, во многом, являются причиной написания данных строк. Джон Хот: «Бог после Дарвина» — наверное это самый значительный современный богословский текст, который мне пока довелось встретить. Ни в коем случае не претендую на сколь либо объёмное знакомство с современным богословием. Напротив, искренне надеюсь, что это лишь моя непросвещённость и существует ещё много столь же замечательных трудов (до которых надеюсь когда-нибудь дотянуться). Книга посвящена вопросу, который, казалось бы, должен был быть основательно разобран ещё очень давно. Так как сам весьма и весьма не нов. Как может существовать богословие после «дарвиновского поворота», или, может быть, сказать чуть более точнее, как может существовать (и функционировать) богословие в мире радикально преобразованным тем самым «дарвиновским поворотом». Существовать в адекватном состоянии, в активном дискурсе с изменяющимся миром, а не в зажмурившейся позе игнорирования происходящего (стратегия которую, увы, выбрали очень многие). Такие попытки, разбора данного вопроса и предложение ответов на него, несомненно делались, и многие, и хорошие, но, пожалуй, книга Хота эта самая блестящая подобная работа, труд во многом подытоживающий, множество предыдущих наработок и ответов, по прошествии времени, может быть и должного пройти, что бы «страсти улеглись» и можно было разбирать вопрос относительно отстраненно. И ещё один замечательный труд, — Роберт Белла: «Религия в человеческой эволюции». Очень объёмный и во всех смыслах весомый труд. В предисловии редакции его, по-моему, вполне заслуженно, сравнивают с «Протестантской этикой» Вебера. Это действительно не менее эпохальная работа, которая, по всей видимости, скажется на развитии мысли столь же значимо. Белла занимается исследованием вопроса, на который никто до него просто не обратил внимание, по крайней мере не формулировал его так и не решал в (довольно) строгих научных рамках, — как религия влияет на эволюцию вида хомо сапиенс. И продолжает влиять, ибо эволюция дело перманентное. Обе эти книги осмелюсь крайне рекомендовать к прочтению.

Возвращаясь к теме. Сначала, от обратного. Что богословие даёт эволюционизму? Основной момент укладывается в «что вера может дать человеку», но, есть кое-что ещё, по мимо, богословие даёт ученому определённую оптику. Что важно, так как ученый изначально просто человек, обыватель. И соответственно он не свободен от простых (бытовых) обывательских представлений. Конечно сама наука должна тщательно заниматься «очищением» разума конкретного человека, ступившего на научную стезю от докс (мнений) бытующих не на основании, а «просто так», как «исторически сложившийся феномен». Но наука, особенно если не подключает к этому философию (и историю науки! как серию ярких примеров), делает это явно недостаточно. Почему мы и имеем на лицо печальный факт, когда ученый, иногда очень крупный и достойный, в тоже время переполнен какими-то совершенно обывательскими, не проработанными и не продуманными, представлениями о мире. Впрочем, справедливости ради, нужно отметить, что тоже самое можно наблюдать и с религиозными деятелями, и с деятелями культуры. Вспоминаем изречение Козьмы Пруткова про специалиста. Но даже если наука, выполняет эту функцию, немножко грубо — очищения от бытовых представлений, хорошо, с подключением очень мощного аппарата философии науки, то она всё равно не занимается, как таковой, аксиоматикой. Нарочито не занимается. Ибо это не есть предмет науки. Только прошу не воспринимать мои слова как призыв к учёному встать на аксиоматику веры, речь идёт лишь о том, что учёный должен помнить, что его базовые представления, (самый простой и яркий пример, — что объективный мир объектов реально существует), ни на чем не обоснованы и являются всего лишь аксиоматическим актом веры, базовой посылкой без которой невозможны дальнейшие, уже строгие и логические, построения.

А что эволюционизм, в свою очередь, может дать богословию? Я бы выделил три важных пункта, которые постараюсь аргументировать, раскрыть и дополнить:

1 Понимание динамичности мира. Понимание отсутствия «конечных», «совершенных» форм. Понимание (приоритетной) важности процессов становления, а не итогов (которых никогда нет в законченных формах). На первый взгляд это противоречит официальной доктрине. Не побоюсь сказать «нет». Давайте смотреть глубже и внимательно. Про грех антропоцентризма, который, на моё имхо, является лишь частным случаем греха гордыни, уже было, хоть и в скользь, но достаточно, сказано. Желание громогласно провозгласить свой статус цели творения, и, в этом смысле, смысла бытия, ни в коем случае не зазорно и даже прекрасно, но слишком часто мы делаем это для унижения и угнетения других. В этой геометрии каждая точка является центром сферы. Фигура другого, и не важно представлен ли другой человеком, вирусом, звездой, ручьём, глиняным черепком, ржавым болтом или чем-либо другим, это возможность для диалога с Богом. Разумеется, тут есть опасность впасть в самое дикое язычество, но опасности есть всегда. Опасности «не против», они «для», опасности не затем что бы мы споткнулись, и поломали себе ноги, но для того что бы преодолевая их учиться и становиться сильнее. А те пастыри, которые хотят оградить свою паству от опасностей, просто убрав их, чаще всего страшнее самих этих опасностей. И очень важное напоминание. Седьмой день длится, он не завершен, дело творения мира продолжается и мы, должны быть достойными соработниками Господа в этом славном деле. Не беря на себя слишком много, стремясь к благу, но не обольщаясь возможностью полностью понять красоту и сложность Божьего замысла, и, во-вторых, соблюдая важный принцип единства средств и целей, никогда не позволяя себе идти на преступление и неправду ради некого «конечного блага».

2 Понимание относительности всех иерархических структур. Понимание способности отдельных элементов занимать самые разные ранги и позиции, в зависимости от структуры. Мир не только не черно-белый, а цветной (не исчерпывающийся довольно примитивным дуальным шаблоном «добро-зло»), но бесконечен во всех своих вариантах выстраивания осей координат. И этот философский принцип с одинаковой правомочностью масштабируется как на науку, (об отражении оного в которой мы сейчас и говорим), так и на всё остальное, и прежде всего социальное, то пространство, в котором религия и церковь неизбежно действовали в ходе своего исторического существования и, увы, наделали немало ошибок.

3 Постановкой новых богословских проблематик. Скажите, а спасутся ли неандертальцы? То, что подобный вопрос не ставился до сих пор в богословии, насколько мне известно, не просто странно, но почти ужасно. Если вопрос о том, что, условно, спасутся ли туземцы с острова Пасхи, которые жили 20-30 тысяч лет назад и слыхом не слыхали про Христа, Моисея, Адама и прочая, и даже, возможно, культура которых никогда, ни на каком этапе, ни соприкасалась с христианской традицией, ставился и обсуждался неоднократно и, кажется (?) был благополучно решен. Если вопрос о том спасутся ли животные неважно, когда и где живущие, и что, собственно, это, «спасение животных», значит, как минимум неоднократно поднимался. То вопрос спасения неандертальцев, (и многих других видов homo), даже, как кажется, до сих пор нигде не ставился. А ведь это, как минимум, переходное звено между первым (спасением людей) и вторым (спасением животных). Словом, «животное» мы слишком огрубляем разговор, вероятно было бы куда осторожнее пользоваться понятием «живой организм», но любой термин языка будет неизбежно неполон и ущербен, о чем призываю помнить.

Помимо этих трех пунктов, почти каждый богословский вопрос, в свете нового понимания, пришедшего к человечеству через науку, (не только через биологию и эволюционную теорию, естественно) может быть дополнен и развернут ещё более объемно. Например, понятие греха. Применимо ли понятие греха, к примеру, к Гейдельбергскому человеку? Тем более что он-то, возможно (?), к Адаму и не восходит? Понятие «первородности» греха стоит отнести к LUCA? Или ещё раньше? Если нет, то, почему следствия «грехопадения», страдания и смерть, совершенно явно лежат печатью на всех живых организмах? И много, много, чего можно (и нужно!) спросить… И, как мне кажется, только возможность богословия находить удовлетворительные (варианты) ответов на многие подобные вопросы, может полновесно свидетельствовать о его, богословия, жизнеспособности.

Посткриптум: Для заглавия статьи использована картина Томаса Коула "Эдемский сад"