Индия вошла в число космических сверхдержав после таких стран, как США, Россия и Китай. Наше противоспутниковое оружие успешно сбило аппарат на низкой околоземной орбите.

— Нарендра Моди, премьер-министр Индии

Как следует из приведенной выше цитаты, индийского премьера интересовала не только и не столько безопасность Индии в прямом смысле этого слова, сколько членство его страны в клубе «космических сверхдержав».

Однако вопросы престижа являются не очень частыми гостями на страницах работ по теории международных отношений.

Большинство теоретических конструкций в рамках ТМО тяготеет в заложенной Максом Вебере дихотомии «рациональная политика VS символическая политика». При этом предполагается, что современная политика рациональна, а символическая политика — удел традиционного общества.

Политологи-международники стремятся использовать экономические концепции (проблема безбилетника, дилемма узника), при этом, как будто бы не замечая когнитивной революции, которая произошла в экономике с 1950-х годов и, игнорируя тот факт, что появилось целая новая дисциплина — «поведенческая экономика», которая позволила «психологизировать» экономическую теорию.

В этом тексте я попробую доказать, что многие международные акции следует интерпретировать не только через призму узкого понимания политической рациональности, но и как демонстративные жесты, направленные на повышение своего международного престижа. При этом завоевание престижа является «рациональным» — обладая более высоким уровнем престижа, страна повышает и свою безопасность (особенно если престиж имеет военный характер).

Экономист и социолог Торстейн Веблен был одним из пионеров социально-психологического анализа в экономике, считавшим, что человеческое поведение нельзя сводить к простому подсчету выгод и издержек. Он ввел термин «демонстративное потребление», подразумевая под ним потребление «на показ». Он писал, что «для господина, живущего в праздности, демонстративное потребление материальных ценностей есть средство достижения уважения».

В дальнейшем эту идею развивал П. Нистром («философия тщетности»), а также затрагивали многие социологи, в том числе Георг Зиммель. Но по-настоящему глубоко проблему демонстративного потребления позволила понять концепция «дорогостоящих сигналов» и «принцип гандикапа». Дорогостоящие сигналы — это сигналы, которые очень сложно подделать в силу их дороговизны (использовать такой сигнал может только кто-то, кто обладает значительными ресурсами). Например, антрополог Фрейзер Нейман показывает, что колоссальные пирамиды Мезоамерики можно интерпретировать, в том числе, как «дорогостоящий сигнал», который правитель посылал своим геополитическим оппонентами, а также возможным заговорщикам. Кто осмелится бросить вызов властелину, который может построить такой огромный храм?

Принцип гандикапа — это биологическая концепция, которая объясняет, почему некоторые виды развивают у себя черты, которые при первичном рассмотрении мешают выживанию. Например, огромный хвост павлина делает его видимым для хищников, а также мешает ретироваться в случае опасности. Однако, с точки зрения принципа гандикапа, огромный хвост является «дорогостоящим сигналом» для самки павлина, он является доказательством того, что павлин крайне приспособлен (раз он выжил с таким хвостом), а, значит, с ним можно завести потомство.

Профессор Лилах Джилади является одной из первых политологов, кто всерьез попытался применить концепцию демонстративного потребления к международным отношениям. Она выделила три очевидных направления государственной политики, которые можно интерпретировать как «демонстративное потребление»:

— стремление обладать могущественным оружием (например, авианосцами)

— участие в альтруистических внешнеполитических акциях (например, миротворческие операции)

— научные мега-проекты (запуск спутника, высадка на Луне)

Очевидно, что этот перечень ни в коем случае не может считаться исчерпывающим. К примеру, на ум сразу приходит большой спорт — страна, выступающая в качестве хозяйки для международных спортивных событий, очевидно, получает серьезную долю международного престижа.

Демонстративное потребление, осуществляемое государствами, обычно бывает направлено как внутреннюю, так и на внешнюю аудиторию.

Говоря о внутренней аудитории (граждане страны), можно отметить, что широкие жесты на международной арене способствуют сплочению нации и повышению легитимности правящего режима. Саймон Купер и Стефан Зимански утверждают, что политики понимают, что спортивные мега-события вряд ли окупятся чисто экономически, но все равно активно поддерживают их, т.к. это позволит им повысить свой рейтинг.

К примеру, если рассматривать Зимнюю Олимпиаду в Сочи в 2014 году, то изначально общественность была достаточно скептично настроена по отношению к этому событию и активно обсуждала случаи коррупции и неэффективности. Однако по мере того, как Олимпиада приближалась, тон публикаций менялся и даже умеренные оппозиционеры говорили о том, что Россия в очередной раз продемонстрировала миру свое умение мобилизовывать ресурсы и в кратчайший срок решать сложные задачи. Ряд экспертов даже заговорили об успехе российской «мягкой силы».

Конечно, аналогичным образом, укрепление позиций государства во многом способствует укреплению самооценки его граждан. Здесь можно сослаться на теорию групповой идентичности, разработанную Генри Тайфелем, которая показала, что люди склонны объединятся в группы по любому признаку, искать оппонентов этих групп, проявлять внутригрупповой фаворитизм и внешнегрупповую дискриминацию.

Но, разумеется, в неменьшей степени подобные акции бывают направлены и на внешнюю аудиторию — другие государства, с которыми идет постоянный негласный спор об иерархии. Более того, можно отметить, что государства стремятся объединяться в определенные клубы, которые позволяют ранжировать их по значимости. Без сомнения, самым престижным «международным клубом» является постоянное членство в Совете Безопасности ООН (куда входят всего 5 великих держав, включая Российскую Федерации). Также авторитетными объединениями являются неформальный «ядерный клуб» и «клуб космических держав». Уровнем ниже тоже формируются свои престижные клубы — например, ОПЕК или Совет Сотрудничества Стран Залива.

Интересно отметить, что страны стремятся вступать именно в те клубы, которые подходят им по их возможностям. Более того, они находятся в постоянном поиске своих конкурентных преимуществ, а найдя их, стремятся сделать их более явными.

Например, исследование, проведенное в 1966 году в Латинской Америке показало, что большинство латиноамериканских студентов считают главным фактором регионального престижа уровень экономического развития страны. Исключение составили чилийские студенты, которые назвали свою страну одной из ведущих региональных держав, но не из–за уровня экономического развития (на тот момент Чили отставала от ведущих латиноамериканских стран в плане экономики), а из–за качества образования.

Таким образом, произошел процесс, сходный тому, что в поведенческой экономике называется «гедонистической адаптацией». Аналогичным образом, Куба выбрала в качестве своего конкурентного преимущества здравоохранение и вкладывала средства в создание вокруг себя образа «медицинской державы».

Международный престиж во многом референтен, причем референтность может быть как чисто географической (Пакистан будет интересовать укрепление престижа Индии и наоборот), так и клубная (Россию интересует, что делают ее партнеры по БРИКС).

Важность демонстративного потребления также иллюстрируется с помощью того факт, что государства неохотно отказываются от «политики престижа» даже в кризисных ситуациях и скорее в чем-то обделят своих граждан, нежели потеряют лицо на международной арене. Конечно, в первую очередь, это относится к авторитарным государствам, которые не так зависят от электоральных циклов и могут позволить себе подобные практики.

Что является символом международного престижа?

Как уже отмечалось выше, престиж референтен, то есть он во многом зависит от контекста и социальной группы, которая разделяет или не разделяет общие ценности. Например, сознательный отказ ЮАР от членства в ядерном клубе также позволил этой стране завоевать определенный международный престиж — в первую очередь, как страны-миротворца.

Понятно, что символ должен быть «весомым, грубым, зримым». Сокращение младенческой смертности в отдельно взятой стране не создаст такой же мощный PR-эффект, как испытание ядерного оружия или, к примеру, запуск человека в космос.

Можно предположить, что регулярно используемые статусные индексы как будто бы ритуализируются и превращаются в статусные символы, одно обретение которых сразу повышает престиж государства на международной арене. Также можно предположить, что по аналогии с брендами в маркетинге, статусные символы имеют свой жизненный цикл, то есть по мере их диффузии они замещаются другими.

К примеру, обладание ядерным оружием является статусным символом, но что будет, если гипотетически в ядерный клуб сразу вступят несколько десятков новых государства? Очевидно, возрастет международная напряженность. А также станет ясно, что ядерное оружие перестало быть надежным измерителем мощи государства и желающие повысить свой престиж должны придумать что-то новое.

Долгое время самым надежным измерителем могущества государства был морской флот. Великобритания носила титул «Владычицы морей», другие государства, включая Российскую Империю, стремились не отставать и поддерживать свое морское могущество.

При этом статусные символы могут в принципе не иметь никакого практического значения. Лилах Джилади в своей монографии приводит пример такого статусного символа, как белый слон и отмечает, что он играл огромную роль в политике Юго-Восточной Азии. Белый слон — это просто незначительная мутация, которая не приносит животному никакой пользы (оно не становится выносливее) и вроде бы не приносит никакого вреда. Но из–за природной редкости белые слоны считались непременным атрибутом правителя в регионе, даже существовал титул «Господин многих белых слонов».

И роль этих слонов была столь высока, что когда Великобритания в 1838 году захотела спровоцировать конфликт между Бирмой и Сиамом, она подарила правителю Сиама дополнительного белого слона. Это стало реальным поводом к войне. Конечно, можно предположить, что формально конфликт давно зрел и лишний слон стал лишь поводом, но в целом этот пример является достаточно любопытной иллюстрацией важности статусных символов в международных отношениях.

Чтобы продемонстрировать важность демонстративного потребления, приведу еще один пример: крах программы по созданию истребителей F-20. Этот истребитель разрабатывался как более дешевая версия американского истребителя, которую могут позволить себе развивающиеся страны. Однако это как раз и стало проблемой — почти ни одна страна не захотела покупать истребитель «эконом-класса» и предпочла более дорогие машины. Таким образом, дешевизна F-20 стала его недостатком, а не преимуществом.

Наконец, следует сказать о том, что больше всего к актам демонстративного потребления склонны те государства, которые испытывают тревогу по поводу своего статуса. Японский исследователь Шого Сузуки даже вводит специальный термин «фрустрированная держава», когда говорит о том, что КНР и Япония пытаются доказать свою геополитическую значимость.

В завершение, следует отметить, что статусные символы имеют не только чисто психологическую значимость, но и играют вполне конкретную роль как проекция силы государства. Таким образом, они становятся бесконфликтным способом «померяться силами», а значит, в общем и целом снижают уровень международной напряженности.

Что почитать по теме?
Торстейн Веблен, Теория праздного класса

Джофри Миллер, Spent: Sex, Evolution and Consumer Behaviour

Лилах Джилади, The price of Prestige. Conspicuous consumption in IR