Прустово ложе
эклектичная реплика
«Внетекстовой реальноси не существует» Ж.Деррида
Статья «Жаль что Пруст не читал Лакана:»Содом и Гоморра Марселя Пруста" в переводе Николая Любимова.
… Объяснять М.Пруста всё равно что объяснять стихи и анекдоты.
Но «всякая речь требует себе ответа».
Допустим, Мамардашвили пользовался нюансологией Пруста в сугубо философских целях.
И дело тут не в Прусте, а в эпифеноменах прочтения.
Это как гвоздь, на который можно повесить что и кого угодно.
Большой писатель всегда дает интеллектуальную фору читателю.
Вот и автор статьи, клюнув на живца, попытался быть сложнее самого Пруста, подвергнув символизации и без того символическое.
А с кем не так?
«Мы считаем лишь те размышления умными, что не глупее наших собственных» М.Пруст
Оно и понятно, когда так долго следуешь за горизонт, поневоле придумаешь своё солнце.
Такого рода литература к этому и призвана.
Экзистенция предшествует эссенции — существование проявляет сущность.
Процесс чтения как жизнь после жизни.
Литература сфера погружения в топику переживаний разной глубины и направленности.
Закрыв прочитанную книгу мы наслаждаемся послевкусием «мадленки».
В своё время Пруст задавался вопросом — насколько я реален в восприятии произведения реальности, — что в обнаженном смысле значит, насколько я реален, когда живу жизнь.
Когда и в какой сумме моментов я
Марсель выбрал реальность повествования.
Только терзаемый языком он чувствовал себя живым.
Прикованный к инвалидному креслу
«Некоторые дни в человеческой жизни можно сравнить со скалами: карабкаешься по ним с неимоверным трудом, не видя конца и края пути. Другие же дни — словно равнины: движешься по ним легко, скоро и беспрепятственно»
Произведения Пруста требуют изысканного вкуса, тончайшей настройки чувств в натяжении мысли.
Первоначальная скука от прочтения постепенно сменяется тоской по утраченному раю, где символ ещё не убил вещь, а мирно с ней уживался.
Где вечность ещё совпадала со временем существования.
Где немой натиск бессознательного ещё не принуждал говорить от его лица.
Здесь на память приходит давний спор Тарковского с Кончаловским о преимуществах артхаузного «медленного кино» над лобовым голливудовским экшеном.
Главное, войти в нужный психоделический ритм восприятия.
Лишь тогда сакраментальный ручей со всякой дребеденью в «Сталкере» под удачно подобранную музыку будет завораживать не меньше, чем поток жизни.
Поток сознания М.Пруста именно такого медитатичного свойства.
У каждого произведения есть своя динамика.
Надо просто верно настроить объектив.
Ведь в сущности все мы снимаем кино собственного существования.
Доязыковое Реальное мерно перетекает в Воображаемое, тонет в Символическом, и снова всплывет в невыразимости Реального рациональным — «о чем невозможно говорить, о том следует молчать».
Бытие атомизируется молчанием, немым упрёком избыточности речи.
За молчанием тайна, от которой бежит и не может убежать разум.
«Мы говорим, когда уже говорить не о чем» М.Мамардашвили.
Перемалывем слова, как будто бы хотим удовлетворить жевательный рефлекс.
Но навязшее на зубах рано или поздно заставляет нас замолчать.
И тогда молчание становится частью речи, театральной паузой в значительности момента, заставшего нас врасплох.
… Прустово: «Отделив от удовольствий фантазию, мы изничтожаем удовольствие в корне», — неожиданно выныривает в лакановском: «Для того чтобы выдумка могла доставить мне удовольствие, в ней должно быть нечто странное для меня самого».
Человек подобно рыбе выпрыгивает из воды за глотком смертоносного воздуха, чтобы в обмороке жизни узнать о наличии души.
Человек дышит абсурдом, а выдыхает смыслы.
… Жак Лакан высоко ценил Марселя Пруста, поскольку его атомарный экзистенциализм прекрасная лаборатория для психологов.
Свинцовая физика реального тонет в метафизике нюанса — эротическом ню момента.
В целом оптика его текстов экзистенциальная.
Это как в кинематографе — эффект наезжающей камеры.
Так близко, что уже ничего не разобрать за фактурой, требующей особой смысловой нагрузки.
Иного зрения.
За грубой тканью бытия скрывается сознание, которое оно и ткёт в поле витгенштейновского глаза, отмывающего «грязь» мира чистым восприятием.
Субъект не в мире, а граница, вечно уходящий горизонт мира.
Нескончаемое путешествие к Свану — путь к себе через Другого, к убегающим границам сознания в безграничности языка.
«Бессознательное организовано как язык», из которого сознание извлекает смыслы речью, как нить разматывает клубок.
… Пруст говорил, что его интересуют не детали экзистенции, а большие законы онтологии.
«Мой метод не микроскоп, а телескоп. Я ничего не пишу о деталях, а только о моментах, в которых частная душа обменивается на универсальную».
Но ведь, в сущности, микроскоп и телескоп вглядывается в одну и ту же бездну.
Внутреннее и внешнее у Лакана иллюзорно.
Реальное бутылка Клейна — топология смысла неотделима от абсурда.
Граница наших убеждений совпадает с границей наших заблуждений.
Блуждая мёбиусным муравьём, мы познаем.
Познаем, что периферия и центр, целое и частное, начало и конец лукавая зацепка ума, боящегося открытых пространств.
Фундаментальные законы онтологии сосредоточены в ностальгии по аромату тётушкиного печенья из далёкого детства.
Телескоп на кончике языка.
«Мир слов порождает мир вещей» Ж.Лакан
Вкус к слову компенсирует забытый вкус детства.
Кусочек «мадленки» через толщу времени в странном синхронизме обрушил вал воспоминаний, оживив радостный мир прошлого, где всё было богаче, ярче, достоверней.
Что вполне по-блэйковски «огромный мир в зерне песка».
И уж точно вполне по-лакановски.
«Веками оставались неразрешимыми вопросы, ясные сегодня десятилетнему ребенку» Ж.Лакан
Ясные лишь потому, что жизнь есть сказка о невозможном.
